В первых классах, сразу после войны, чувствовалась большая разница в возрасте школьников. Многие в войну не учились, особенно те, кто вернулся с фронта в город – такие, как «сыны полка» с медалями. Такой контингент был плохо управляем. Через несколько месяцев неравенство по возрасту устранили, отправив «переростков» в ремесленные училища.

На Киевском вокзале тогда было столпотворение и паника. Мама оставалась в городе на заводе, а мы ехали к бабушке со старшей сестрой Матреной, ей в 1941 году исполнилось 17 лет. Мама нам надавала в дорогу вещи для продажи – шуба, шёлковые отрезы, она не хотела, чтобы мы голодали. Мы ехали к бабушке в большую семью в телячьем вагоне.

Однажды мы возвращались вместе из школы, и как раз шли напротив здания Министерства Иностранных Дел. Остановились. Помню, как я стал предлагать будущему отцу Александру Салтыкову (а мы тогда учились в 5 классе) свой план: произвести переворот и избавить страну от тирана. Когда Саша Салтыков пришёл домой и передал содержание нашего разговора, его отец, Александр Борисович, позвонил моему папе и сказал, что он хотел бы с ним встретиться и поговорить.

Из военного билета можно прочитать, что в июле 1942-го года он начинал служить командиром роты. Все люди с высшим образованием должны были быть командирами. Существовали курсы ускоренного выпуска офицеров, которые назывались «Выстрел». Отец был призван на Ленинградский фронт и обучался на этих курсах. Командиром роты он стал после месяца учебы. В окружение он не попал, так как курсы «Выстрел» находились вне зоны боевых действий. Со слов отца политика начальства курсов была вредительской. Курсантов загоняли в болото и держали в течение ночи по пояс в воде.

В исследовательской деятельности устная история предоставляет возможность получить новый материал о историко-культурной среде и тех местах, о которых говорят участники биографического рассказа, свидетелями и очевидцами исторических процессов и явлений недавнего прошлого, которых они являлись. Запи­си устных жизненных версий и субъективных описаний жизни, фиксация индивидуальных и семейных историй, отражаю­щих прошлое во всем его многообразии и противоречивости, интерпретация таких источников позволяет взглянуть на историю неформальным взглядом.

Поворот к критическому прочтению документов советской эпохи и внимание к личности их автора, разделение общественного и субъективного, выбор стратегии написания и ответственность за этот выбор и его идеологические последствия – подобные практики, появляются в 1990-е годы. Для описания «советского» отечественные исследователи начинают уделять большое внимание жанру интервью, чтобы дать возможность читателю соприкоснуться с действием времени.

Семья сестры стала помогать моей бабушке. У них были лошади, коровы, овцы, сад был. Дядя Фёдор, муж бабушки Дарьи, и его старшие сыновья помогали в хозяйстве: за лошадями ухаживали, пахать помогали. Когда пришла советская власть, решили, что моя бабушка эксплуатировала чужой труд и её надо раскулачить, и у неё всё отобрали. Бабушку даже собирались угонять куда-то в Котлас.

В это время уже были настоящие морозы. Количество вещей, которые можно было везти с собой в эвакуацию было ограничено, много взять мы не могли. По прибытии нам выдавали какую-то теплую одежду. Дети, прибывшие в Тюкалинск из Ленинграда без родителей, были определены в интернат. Каждая эвакуированная школа становилась интернатом. Их размещали в зданиях местных школ.

В начале 1942-го года к нам в школу пришла делегация: один мужчина, три женщины. Они говорят: «Дети, надо помочь взрослым!». Мальчишек направили на Первую Образцовую типографию. Меня привели на Фабрику полевого снаряжения на Большой Татарской. Поступив работать, я даже не умела иголку-то держать по-настоящему. Научили держать иголку, наперсток не сбрасывать.

Надо сказать, что мой рассказ – рассказ человека, который неосмысленно жил в военное время. Он подправлен, с одной стороны, ложностью памяти, а с другой стороны, теми обсуждениями, которые были в семье и которые напоминали о прошлом после войны.

Смотрю, по балке машина легковая идёт, как позже выяснилось — американский Willys MB. А я их с роду не видывал. У немцев были похожие машины. Я встал. Смотрю, сидит с золотыми погонами генерал, на нём румынская папаха. Машина ко мне направляется, кричу: «Стой!» Откуда я знаю, кто это?

Я принимал непосредственное участие в сражении на Курской дуге рядовым. Знания, полученные в училище, пригодились. Мы зря под огонь не лезли. Когда бой идёт, бывает паника, а мы посиживали в окопах, поджидали. В лоб танк патроном 4,5 мм в диаметре, конечно, стрелять бесполезно, даже если средний танк. Стреляли в бок или под гусеницы. Под гусеницами и у наших, и у немецких танков броня тоньше.

В одном из боевых вылетов, приближаясь к Ju-88, выстрелил в стрелка противника, затем мне нужно было отойти в сторону, но в этот момент по фонарю моей машины как даст что-то. Фонарь отлетел. Взялся за лицо – всё в крови. Я находился в сознании, понял, что зацепило череп.

Карты у нас были 1915-го года выпуска, купленные у немцев и размноженные. Конечно, за 30 лет большие изменения произошли. Я по карте еду, и вдруг слева встречается мне большой замок, огороженный кирпичным забором, колючей проволокой. Я усомнился, правильно ли еду, ведь на карте нет этого замка. Решил проверить. Остановил колонну машин батареи.

В ноябре 1948-го года меня вызвали в военкомат, предложили ехать учиться в училище связи. Оказывается, за мной уже ходили документы, что я из раскулаченной семьи. А вместо училища погрузили в эшелон и привезли в город Львов. Выдали форму службы госбезопасности. Тренировали нас так, что не все выдерживали: по-пластунски, рукопашный бой, марш-броски и т.д.

Интернет-портал «Непридуманные рассказы о войне» www.world-war.ru принял участие в международном научно-общественном форуме «Великая Отечественная война: история и историческая память в России и мире», прошедшем в Туле с 31 марта по 2 апреля.

После окончания курсов, я приехал в качинское училище, проработал инструктором целое лето. В это время приехали туда представители из части и начали предлагать переехать к ним в часть летать на новых реактивных машинах. Мне это было интересно, и я согласился. Как оказалось впоследствии, для чего они нас приехали агитировать – нужны были летчики для спецзадания.

Узнал, что на авиационно-ремонтном заводе в Серпухове открывался новый цех по ремонту электроизмерительной и радиоизмерительной аппаратуры. Решил, пойду туда. Поработал некоторое время там, пока не предложили создать заводскую лабораторию. Надо было создавать лабораторию по государственной поверке измерительных приборов.

Дед при советской власти недолго оставался французским подданным. Его вызвали в ГПУ и сказали, что в советской Украине не может быть никаких французов: или становитесь украинцем или убирайтесь во Францию. А бабушка была русская. Деду пришлось свой французский паспорт поменять на советский. Так в паспортах дедушки, бабушки и всей семьи в графе «национальность» появилось: украинцы.

Почему во время войны очень многие люди чувствовали себя свободными? Потому что это была подлинная реальность! А идеология — выдуманная реальность, придуманная. Что такое «Человек человеку — друг, товарищ и брат»? Пустая фраза, она ничего не значит при том, что человек мог донести на человека, если ему нужна была лишняя комната в коммунальной квартире.

Нам казалось, что мы живём нормально. Родители, интеллигентные люди, создавали нам с братом необходимые условия. Учились мы с братом очень хорошо. Брат всю жизнь круглый отличник. Когда мы уезжали летом куда-то отдыхать, бросали жребий, куда поедем, родители всегда придумывали какие-то интересные места: на Волгу, на Оку. В общем, это было всегда как-то увлекательно и интересно.

Мой дедушка Николай Федорович Пупышев построил санаторий, который назвал «Надеждино». До наших дней остался дом для мужчин в виде замка и парк, а семейный дом сгорел. От прежних владельцев, как мама рассказывала, осталась часть чугунной ограды с первоначальным названием «Надеждино». Сразу после революции санаторий получил новое имя.

Война обязательно уносит человеческие жизни. Причём, жизни людей достойных, умных, благородных. Негодяи где-нибудь пристроятся, в щёлочку заберутся, а в основном-то уйдет, погибнет лучшая часть населения. Но это с позиции той войны. Теперь, конечно, трудно сказать. У меня старший сын в Одессе…

Мы приехали к бабушкиному брату. Нине – она была грамотная – сказали, что она будет носить почту. Причем почта находилась в Шипилово, где сельский совет – в противоположном направлении через лес. А здесь – ни радио, ни света, ни какого-то сообщения. Мама приехала к нам в конце августа и надеялась еще вернуться в Ленинград.

Ни на одной географической карте не найти сегодня этой белорусской деревни. Она была уничтожена фашистами весной 1943 года. Хатынь — бывшая деревня Логойского района Минской области Беларуси — стала символом трагедии белорусского народа, скорбной страницей истории времен Великой Отечественной войны. В память погибших 2 230 000 жителей Беларуси — каждом четвертом.

Нам дали комнату 17 метров, и мы в ней жили до 50-го года. Школа, в которой мама работала учительницей начальных классов, была тоже типа барака. И туалет был – 2 дырки. И чтобы детям не ходить в грязь, мама, засучив рукава, туалет сама мыла (нянечек не хватало).

Как-то на наш аэродром прилетал командующий воздушной армией генерал-полковник Науменко. И я обратился к нему за помощью – автобензина не хватало, надо было авиационным пользоваться, а это было запрещено – преступление. Я и обратился: «Как быть?»

Я думала уйти добровольно на фронт. Как-то мама с Инной уехали в соседнее село: приехал детский дом. А я ушла пешком 30 км до Мышкина в комиссариат. Комиссар выслушал и говорит: «Так. Без согласия матери не отправлю. Давай, приходи с мамой». Мы с мамой пришли. Мама расплакалась: «Не берите, муж погиб, и дочь погибнет… Пожалуйста, не берите!»

Рядом, через три дома, жила младшая мамина сестра Матрена Васильевна. Моя крестная, вторая мамина сестра Ольга Васильевна жила через десять домов. Огороды пахали кто на быках, а кто вручную. Так вот мы копали вручную огород в 40 соток. У дедушки с бабушкой вскопаем, помогаем тете. Мама и все мои тетушки уходили работать в поле.

Дора Григорьевна организовала всех женщин на работы. Например, у нас в доме был большой холодный коридор, и к нам привозили телогрейки раненных на фронте солдат с дырками. К нам приходили женщины со всего города и штопали эти телогрейки. На места разрывов они закладывали вату и ставили заплатки. Залатанные телогрейки отправляли на фронт.

В сентябре послали нас с колхоза на трудовой фронт. Нас было 5-6 девчонок и немного мужиков. Делали блиндажи, пилили лес на определенную высоту, чтобы танки не проходили. Рыли у Шуи, у Змеева громадный противотанковый ров. Земля мороженая, кирками долбили.

Офицерские стрельбы были, учебные. Человек 12-15 офицеров, и меня взяли старшим на огневой. И здесь уже стреляют не по цели, а через лес, через деревню, допустим. Команду дает Командирский Пост, который впереди, по телефону, они руководят огнем. Вот они ушли на километры вперед, я – старший огневой, за минометом стою. И вот команда по телефону: «Прицел такой–то, буссоль такая–то».

Я был автоматчиком, и наш взвод находился в резерве. Начался бой. Первые раненые пришли такие радостные, с улыбками. Один пришел, у него рука разломана разрывной пулей. Рука разломана, и кость видна, а он кричит: «Ура! Ура!» и улыбается. Вот, казалось бы, какой ненормальный: разломана вся рука, а он улыбается?!

Запомнился мне последний привал. Нас осталось совсем мало, человек 10-15. Мы расположились днём спать на травке в школьном дворе. Мешочек под голову – и сразу засыпаешь. Проснулся я, слышу – гул. Бомбили. Я видел, как от хат оставались одни лохмотья. Завпед носил пенсне и потерял его, вид взлохмаченный. Всё горит, всё в дыму – ад.

С уходом немцев люди, которые сотрудничали с ними, скрылись или бежали за границу, в частности, в Аргентину. Через год, 14 июня 1946 года, вышел знаменитый указ Президиума Верховного Совета СССР, в соответствии с которым эмигранты, которые хотят вернуться, могут подать заявление на получение советского паспорта. Мои родители были среди тех, кто хотел вернуться в Россию.

Мои друзья, с кем я кончал техникум, со временем уже стали заместителями главного инженера, начальниками отделов, а я все рядовой техник. Мне один товарищ и говорит: «Слушай, Иван Васильевич, какого хрена ты в партию не лезешь? Вот же наш Саша уже стал главным инженером, ему дают третью должность по твоему направлению. Был бы ты в партии, мы бы тебя сделали». Я посмотрел на него, говорю: «Сережа, лезть не могу!».

Везли меня на колхозном тарантасе домой, а навстречу бежит по дороге мой папа Андрей Иванович. Он готовился к встрече, майку праздничную надел. Мама пришла. Еще собачонка прибежала, Рыжик. Я их увидела, руками машу. Папа как встал, так и стоял, не мог поверить. Это была моя встреча с Россией, потому что мама и папа — это и есть Россия.

Одно из первых моих детских впечатлений. Мы в комнате: папа сидит около радиоприемника. Передают правительственное сообщение о том, что умер товарищ Сталин. И хотя мне тогда было не полных четыре года, я как юный сознательный советский гражданин, выражаю свою скорбь по поводу случившегося. А папа говорит: «Да нет, может быть это не так плохо. Только никому не говори!»

Отец играл большую роль в нашей жизни, но он все время исчезал: то он дневалит, то командировки, то еще что-то. Я любила, когда папа сутки дневалил. Дневальным выдавали бутерброды с любительской колбасой на белой булке. Такого запаха, который исходил от этого чуда, я не забыла до сих пор.

Не подвозили в срок сапоги, так в валенках в весеннюю распутицу и ходили, спать ложишься — валенки выжимаешь-выкручиваешь, как полотенце, а с них вода ручьем. А то шлют ночью свободных от постов и дежурств на радиостанции по колено в грязи и воде к маши­нам, застрявшим за несколько километров от рас­положения части, за снарядами и продовольстви­ем. Тащишь, прижав к животу снаряд этот самый, плачешь, а тащишь, сами же принима­ли призыв: «”Сокол”, ”Сокол”! Подбросьте ”огурчиков”! Кончились ”огурчики” (т.е. снаряды)».

Силы уходили. И мама решила: надо двигаться. Мы ходили пешком до Никольских рядов, потом возвращались, и только после этого позволяли себе обедать. Уже темно – зима, электричества нет. Зажигали светильник на лампадном масле или на касторовом, но касторовое жалели, мы его ели.

Чёрно-белой фотографией я увлекался с ранних лет, потому что у меня отец был заядлый фотограф. Работая в техническом отделе «Известий», он имел лёгкий доступ к фотоматериалам, бумаге, химикатам. Фотографировал меня много. Кстати говоря, эта самая фотография выручала мою маму во время войны. Муж подруги помог создать фотографическую лабораторию, фотоателье, в подъезде дома под лестницей была маленькая каморка. Когда я пришёл из армии, для того, чтобы прокормиться, я заменял маму в этом фотоателье.

Когда же объединилась Германия, вся молодёжь, которая до этого была устроена, она вдруг стала безработной, потому что фабрики закрылись: они производили вещи, которые никому не были нужны. Когда есть открытый западный рынок, то покупается то, что качественно. Поэтому огромная безработица, и на этом фоне появляются вот такие группы. Их раздражают, скажем, какие-то привилегии, которые имеют другие люди, в том числе многие приезжие из других стран.

Поскольку родители – врачи, по-видимому, в период НЭПа аптеки присылали им образцы каких-то лекарств. И мы перебрали все эти лекарства, варили какую-то тёплую водичку-кисель из какого-то сладкого слабительного, в котором был сахар, решив, что слабительное уже не действует.

Если говорить о мужестве, то у нашего командира роты был связной. Куда ни скажет командир, где нужно что-то, он идёт и достаёт. Каким образом? Никто не знает. К врагу идёт и что-то тащит. А так, чтоб кто-то шёл в бой под пулями, не пригибаясь, я не видел. Если пуля летит и тебе ее видно, как не пригнёшься?

В июне месяце 41-го года я заканчивал 10 класс в сельской школе в Харьковской области на Украине, сдавал выпускной экзамен, сейчас не могу вспомнить, какой это был экзамен: не то физика, не то химия. Честно говоря, забыл. Зашел в класс – на столе разбросаны экзаменационные билеты. Учитель называет мою фамилию, говорит: «Бери билет». Только собрался пойти отвечать – открывается дверь в класс. Рядом с директором пацан какой-то с документами из военкомата. Говорит: «Перечисленным ученикам просьба подойти сюда и подписаться».

Весной нас погнали через Орёл в Германию: дедушка, бабушка, два их сына, дочь и нас четверо. Остановка была в одной деревне. Помню: там уродились крупные помидоры, и нам не дали их собрать. Погнали опять, если кто-то завалился от изнеможения, тогда расстреливали, но если упал и быстро поднялся – то иди дальше. Мы шли пешком до Литвы, ели что придётся. В Литве желудей было очень много. Жёлуди ели. А кормили нас конской едой. Пригнали в Латвию.

Были тяжелые дни войны. Я работала врачом-терапевтом, ординатором в клинике. Было голодно. Во время ночного дежурства принимала по 9 человек отечных больных от голода. Они не приходили, они приползали. Утром на конференции, когда меня спрашивал профессор М.И. Слоним, кто поступил в клинику, я говорила, что приняла 9 голодных больных. Он мне говорил: «Что мы будем показывать студентам? Ведь это клиника».

Папу сразу забрали в армию, уже шла мобилизация. А мама, как сноха с маленьким ребенком, поехала к своим родственникам в Смоленскую область – до войны она была Смоленской, а сейчас это Калужская область, Думиничский район, деревня Высокая. Когда она приехала – это было уже в августе 1941 года – Смоленскую область оккупировали немцы.

Когда меня солдаты в машине обнаружили, начали смеяться, мол, какое пополнение к ним прибыло. Подошел офицер, взял за руку и повел к командиру. Начали меня расспрашивать: «Откуда приехала?» Я не стала говорить, что у меня рядом бабушка живет. И говорю: «Приехала воевать! Папа погиб, приехала за отца отомстить». Командир, майор Тарасов, строгий был, спрашивает: «Значит, воевать приехала. А что ты умеешь делать?» Я с гордостью отвечаю: «Красиво писать».

С одной стороны я воспитан в комсомольском духе, мы выросли на пажити Октябрьской революции и верили в лозунги марксизма и ленинизма, поэтому мы приветствовали все революционные изменения. И в то же время вдруг такие противоречия: кругом репрессии, враги народа, сажают. Непонятно было, что это такое, что же происходит на самом деле? Был дан толчок, чтобы следующее, мое поколение уже стало понимать, что что-то неправильное происходит.

Мама моя поступила на математический факультет МГУ. Вскоре ее оттуда выгнали. Надо сказать, что она чудом поступила, несмотря на то, что у нее не было пролетарского происхождения. В то время для поступления большое значение имело социальное происхождение. Пролетарское происхождение было проходным баллом в МГУ. Она же родилась и выросла в богатой семье. Ее дед был промышленником, а отец – преподавателем, профессором Московского Университета, юристом.

Ребенком тогда считали до двенадцати лет, давали детскую продовольственную карточку. Ни воды не было, ни электричества. Нечем было поднимать воду, внизу в подвале вода была, там были краны, и ходили вначале в подвал за водой, а потом ходили на другую улицу, так как была такая суровая зима, что вода в подвале замерзла. За водой выстраивалась очередь. Да и сколько можно было принести в кувшине? У нас городских жителей даже ведер не было.

Очень строгий был в Москве паспортный режим, так просто приехать и жить без прописки было нельзя. Настал возраст получать мне паспорт. Я пришел, заполнил анкету в милиции, как и сейчас делается, сдал ее. Пришел за паспортом, а мне говорят: «У вас анкета неправильно заполнена». Снова подаю ее, прихожу второй раз за паспортом, мне снова: «Нет, у вас фотография на паспорт не годится». Там то ли тень какая-то, то ли точка, то ли что-то еще. Я иду опять фотографируюсь, прихожу уже в третий раз.

Отец был арестован 16 декабря 1941-го года в Москве, когда немцы были под Москвой. Как художник, в советское время писать вождей он не мог, потому что это был человек верующий и простой, как я сказал, безыскусный. Какую-то лесть к власть предержащим проявлять на холсте он не мог, писать рабочих с красными знаменами на демонстрации тоже не мог, потому что взгляды были другими. Он дружил со своими старыми друзьями, большинство из которых стали священниками.

Все было очень организованно, никакой паники, никаких криков и беготни. К школе подъехали автобусы, мы уже были в школе, нас загрузили в вагоны пассажирские, не товарные. Родители были в курсе, куда нас везут, нас снабдили сахаром, мукой, выдали такие бумажки с именами, адресами. Первый раз нас вывезли под Ленинград на станцию Бурга на реке Мста.

В Москве мы жили на Хорошевском шоссе, возле Ваганьковского кладбища, там бараки большие стояли. Я как раз сдала зачёты, и мне нужно было сдавать первый экзамен, взялась за книжку, села на свою кроватку. И только развернулась, и по радио вдруг выступление Молотова о том, что началась война. Что ж, война так война. Все бегают, разговоры, весь барак поднялся. Сколько-то времени прошло, моя сестра с дочкой уехали в деревню к маме, она ещё жива была. Я осталась одна.

В среду 19 мая в Православном Свято-Тихоновском гуманитарном университете прошел вечер, посвященный памяти 65-летия Дня Победы. В программе прозвучала подборка воспоминаний фронтовиков, военные стихи и песни. По окончании концерта, собравшиеся высказали пожелание коллективу создать серию подобных концертов, для реализации среди большего числа молодежи в ВУЗах, школах и гимназиях Москвы.

Когда началась война, мне было 18 лет. Я окончила школу и собиралась поступать в институт. Мы жили на Украине, в городе Нижне-Днепровске. Мы думали с папой вместе, куда мне поступать. Папа закончил церковно-приходскую школу, в которой проучился 4 года. Эта школа давала знания средней школы. Он был очень образованный, много читал. Папа сказал, что мне нужно учиться на экономиста.

Сегодня 22 апреля, четверг открылась выставка художника-фронтовика Николая Ивановича Андрияки, посвященная 65-летию Великой Победы. 25 июня 1941 года Н.И. Андрияка, педагог Московской средней художественной школы, ушел на фронт добровольцем. В 1943 году работал военным художником, сначала в армейской газете «За нашу Победу», а с августа 1944 года в газете «За честь Родины». Публикуем некоторые работы представленные на выставке.

В четверг 8 апреля 2010 года в Российском институте стратегических исследований (РИСИ) начала свою работу международная конференция «Вторая мировая и Великая Отечественная войны в учебниках истории стран СНГ и ЕС: проблемы, подходы и интерпретации», приуроченная к 65-летию победы советского народа в Великой Отечественной войне. Представители сайта «Непридуманные рассказы о войне» были прглашены принять в ней участие.

Сегодня 29 января в Высоко-Петровском монастыре проходила секция XVIII Рождественских образовательных чтений по теме: «Исторические пути России в ХХ веке и их анализ в образовательном процессе». Председателем секции являлся епископ Женевский и Западно-Европейский Михаил (РПЦЗ). Предлагаем ознакомиться с программой мероприятия, фоторепортажем и ответами на вопросы епископа Женевского и Западно-Европейского Михаила.

Итак, войну Власов принял с хорошо подготовленным корпусом. Я неоднократно слышал, что именно благодаря Власову была стойкая оборона г. Киева. Я, как военный человек исследовал военные донесения боевого численного состава и посмотрел, что из себя представлял корпус.

Целью круглого стола «Коллаборационизм и предательство во Второй мировой войне. Власов и власовщина» явилась выработка общественной позиции в отношении Великой Победы над гитлеровской Германией. Пресечение попыток умышленно исказить историческую правду о Второй мировой войне, в том числе обелить предателей, воевавших на стороне нацистов: Власова и так называемой Российской освободительной армии (РОА).

Переехав в Среднюю Азию, мы спасли себя. Я не знаю, что было бы в Свердловске, смутно себе представляю. Здесь, конечно, был благодатный край. Для нас в Ленинабаде началась другая жизнь. Сейчас этот город называется Ходжент. Осенью на улице лежат горы арбузов, дыни, персики, виноград. Ходят люди в ярких халатах, полосатых, разноцветных: красных, синих, зеленых; в тюбетейках, чалмах, в шароварах, чадрах, паранджа у женщин.

Вот мама с нами двумя в Дмитрове, который постоянно бомбят. Поскольку немцы до Москвы очень часто не долетали, Москву прикрывали – очень часто бомбили все Подмосковье вокруг – бомбы же где-то надо сбрасывать. Поэтому мама каждую ночь уходила дежурить. Мужчины все ушли, всех же забрали на фронт. ДмитровЛаг – громадный лагерь, который строил этот канал, куда-то сейчас же, не знаю, дели. Остались одни женщины.

Во второй половине 30-х годов с ростом в стране репрессий на острова попадают многие ученые, старые партийные кадры, работники Коминтерна, работники НКВД, эмигранты, деятели культуры. Соловки были опытным полигоном, где вырабатывались нормы и методы, позже широко примененные в ГУЛАГе. Организация работы и быта зеков, виды наказаний, изощренные приемы допросов и психологического давления – вся эта машина зла изобреталась там. Лишь избранным посчастливилось выжить.

Фильм «Мост» рассказывает о событиях Второй мировой войны. Гитлеровская армия практически разбита и отступает. Действие происходит в конце апреля 1945 г. в небольшом провинциальном немецком городке. Жизнь городка мы видим глазами нескольких немецких старшеклассников. Ритм жизни этого городка, несмотря на войну, размерен и неспешен.