Невостребованные рационализаторские предложения

Первая часть:
Французские подданные в Одессе

Александр Александрович Раухвергер

Известно, что из Америки шли поставки по ленд-лизу. Львиная часть этих поставок шла северным путём, через Мурманск и Архангельск, но некоторая часть шла через Тихий океан из Сан-Франциско во Владивосток. Американцы воевали с японцами, мы формально не воевали, но японцы топили наши транспорты, минами забрасывали фарватеры, где ходили наши корабли. Тогда говорили так: «Подводные лодки неизвестной национальности». Все прекрасно знали, что это дело рук японцев. Спокойных ночей на сухопутной границе не было, постоянно были нарушения.

В феврале 1943 года меня вызывают в особый отдел. Дело было на Владимиро-Ольгинской военно-морской базе, в этот момент там тральщик наш стоял. Мы протраливали [1] пути, выводили наши транспорты, которые шли в Штаты за поставками по ленд-лизу, и встречали те, которые шли оттуда. Транспорты были уже, в основном, американской постройки. Мы сопровождали их или в Находку, или во Владивосток. А в феврале меня вызывают в особый отдел, чтобы заполнить анкету, в которой надо было написать обо всех прабабушках и прадедушках, кто они были такие. Вернулся на корабль. Через некоторое время узнаю, что зачислен в команду идти в Штаты за военными кораблями, которые они нам предоставляли по ленд-лизу.

Ушли и пробыли там более четырех месяцев. Во-первых, изучали их технику. Во-вторых, у нас получилось так, что один из двигателей «Большого охотника» оказался неисправен. Пока доставили новый с завода, пока вскрывали палубу, демонтировали и устанавливали новый, прошло 4,5 месяца. Были у нас переводчики. Это были студенты какого-то военного института иностранных языков, их направили на практику к нам. Общаться с гражданским населением возможности практически не было. И вообще были порядки такие: если нас отпускают в увольнительную, то ненадолго, причём всех опрашивают, куда, какие планы. Наша группа состояла из 12 или 15 человек, обязательно с нами офицер. Мы знали, что если с одним из нас что-нибудь случится, остальные отвечают головой. Мы всё время были под контролем, под надзором.

Мы видели, что американцы живут совсем не так, как у нас. В Штатах несколько русских газет издавалось, которые случайно попадали и к нам. Эти газеты издавались теми, кто эмигрировал и был не согласен с советской властью. Везде висели объявления, что требуется рабочая сила. Американская промышленность работала изо всех сил. Это мы переживали войну. А для них война была, как говорится, «мать родная». Что они потеряли во Второй мировой войне? Несколько сот тысяч или триста тысяч человек?

Нам с американцами немножко удавалось разговаривать. Одни смотрели на нас как на чудо морское. Вторые с интересом, дружелюбно. Некоторые нейтрально. У меня сохранилось фото Чарли Ратклив. Чарли — американский радист, который мне сдавал свою радиоаппаратуру. Хороший парень. Когда прощались, он снимает с руки серебряные часы: «Алекс, сувенир». Хорошо, что у меня тоже были часы. Я снимаю свои: «Чарли, сувенир». На военном корабле команды разделялись на наших и американцев.

Помню, боцмана Эдварда Рябицки. Он по происхождению поляк. Американцы его называли Эд Рибики. Половина команды жила на берегу, а половина команды жила на корабле. Каждый день мы приходили на корабль и на испытания вместе выходили в море. Как-то смотрим: два новых американца появились непонятно зачем. Я вечером сидел в радиорубке и настраивался на приём. Иногда удавалось настроиться на Москву, но у коротких волн прохождение плохое, в таких случаях я старался настроиться на Хабаровск, который транслировал последние известия. Мы знали, что бои уже идут на окраинах Берлина. А американцы пропагандировали в средствах информации так, что это они берут Берлин, но так как у русских союзников особые счёты с немцами, дали им эту возможность, уступили так сказать.

Как-то я настраиваюсь, хочу послушать последние известия, — спускаются Чарли и боцман Эд. А с Эдом, где по-английски не удавалось понять друг друга, переходили на польский, и я его немного понимал, так как польский язык похож на украинский. И они мне и говорят: «Алекс, скажи вашим матросам, чтобы они с таким-то и таким-то не очень откровенничали и при них ничего лишнего не говорили, — они приехали с Кадьяка». Мы знали, что на Кадьяке у американцев разведывательная школа. Так что разные американцы были и по-разному к нам относились.

Кормили нас превосходно. Готовили по очереди то наши коки, то американцы. Но их кухня нам не очень нравилась. У них, допустим, курица с каким-нибудь сладким соусом — непривычно для нас. Зато когда наши готовили, американцы приходили с удовольствием борща поесть.

Вернулись на родину мы 7 августа 1945-го года. Транспорты шли вдоль побережья Аляски, Алеутских и Командорских островов, Берингова пролива. Последний американский порт, в который мы заходили, был Адак на Алеутских островах, там мы принимали топливо и пресную воду. На Камчатке зашли в Тарьинскую бухту, где располагалась военная часть порта. После этого должны были идти во Владивосток, но в море получили радиограмму следовать в Совгавань. 7 августа пришли в Совгавань, а 9 августа объявлена война с Японией. Первый десант высаживался в порт Маоко, который сейчас называется Холмск.

На рассвете, когда только-только светало, мы подходили к воротам порта. Пушки, пулемёты и огневые точки противника рассредоточены, а мы как на ладони. Надо было прорываться. Задача матросов-автоматчиков была занять на причалах плацдарм с тем, чтобы дать возможность подойти нашим трём большим «охотникам». Матросы должны были закрепиться и дать возможность подойти большим кораблям уже с основными силами десанта. Я держал связь с командиром десанта на одном из больших кораблей. И в тот момент, когда мы в ворота порта входили, у меня сбило антенну, и связь оборвалась. Я сразу понял: что-то неладно. Выскакиваю на палубу, смотрю: антенна на палубе валяется. Что делать? У меня быстро сработало: аварийную антенну ставить — слишком много времени уйдёт; быстрее схватил кусок прочной плетёной верёвки, шкерт, как у нас называли. Схватил этот кусок, привязал к обломку изолятора. Только на скоб-трап ступил, поднялся на 3-4 ступеньки и выронил. Снова полез, закрепил, связь восстановил. Через несколько дней во флотской газете появилась статья инструктора политотдела, в которой он писал, что я с криком: «За Родину! За Сталина!» бросился на мачту восстанавливать связь. Мы все смеялись.

Надо сказать, к Сталину было уважительное отношение. Сейчас у меня отрицательное отношение. Я понимаю, что, с одной стороны, его воля и авторитет многое значили в то время, но сколько людей погибло! Когда я жил в Одессе в большом доме в центре города, разные люди там жили. Как-то утром мы узнаём: сегодня ночью арестовали Любицкого — троцкист; проходит ещё какой-то период времени, узнаём, сегодня ночью приезжал «черный ворон», увезли такого-то — «шпион». Мне подумалось, слава Богу, что дедушка скончался своей смертью в 1933 году, потому что его бы обязательно сделали французским или ещё каким-нибудь шпионом в такое время.

Я в основном умалчивал о своей родословной. Меня еврейская фамилия выручала. Дважды писал рапорты. Просил, чтобы меня допустили к экзаменам в Военно-морскую академию им. А.Н. Крылова в Петербурге, но мои рапорты где-то исчезали, куда-то проваливались. Так с другой стороны моя фамилия «помогала». Я надеялся, мне удастся окончить академию им. А.Н. Крылова, стать настоящим военным моряком и посвятить всю жизнь службе на флоте — не получилось.

Для нас война закончилась осенью 1947 года. Мы занялись уничтожением морских мин: и наших, и японских, которые стали ненужными. Выглядело это так: на массивной тележке — огромного размера яйцо, намотан тонкий стальной трос. Мину сбрасывают с кормы корабля, она идёт на дно, ударяется, срабатывает механизм, мина всплывает на ту глубину, которая задана. Мины ставили и против подводных лодок. Наша задача была очистить от мин водное пространство, чтобы суда могли свободно плавать. Каждый день мы получали довольствие, в том числе фронтовые 100 наркомовских грамм.

Н.А. Булганин

По закону срок службы на флоте — 5 лет. Срок истекает, а конца и края нашей службы не видно. Матросы пишут письмо начальству: или исполняйте закон и демобилизуйте нас, или переведите нас на положение сверхсрочников, чтобы мы хоть какими-то льготами пользовались. В то время министром Вооруженных Сил был Н.А. Булганин. Через некоторое время приходит ответ: прошу разъяснить личному составу, что в настоящее время в связи с международной обстановкой демобилизовать их не представляется возможным. Было дано указание о предоставлении дополнительных отпусков.

Летом 1949-го года я поехал в отпуск. Всех сразу в отпуск не отпустишь, отпускали группами по несколько человек. Я деньги приберегал к демобилизации, а раз такое дело, потратился… Но мне повезло, я вернулся в сентябре и успел несколько получек получить. Некоторых ребят в отпуске застало это известие о демобилизации. Булганина проклинали потом многие — им же нужно было вернуться в часть для оформления документов. Денег на эти расходы не компенсировали. Кое-что нам за войну заплатили, но очень скупо. Страна в разрухе была.

Когда война закончилась, «Большие охотники» вернули американцам — это был закон о передаче взаймы или в аренду. Так что всё, что уцелело после войны, должно было быть им возвращено. И в 1947-м году наши корабли, которые уцелели, и другая техника, всё стало возвращаться.

Меня направили сначала старшим мастером во флотские мастерские по ремонту радиоаппаратуры. Но я добился того, чтобы направили туда, куда мне хотелось. В конце концов направили меня старшим радистом отдельного дивизиона на торпедный катер. А потом начали наш отдельный дивизион преобразовывать в бригаду торпедных катеров. Летом 1949-го года во Владивосток по железной дороге на платформах доставляли новые торпедные катера последней модели. Там их спускали на воду. А мы у представителей заводских команд принимали их и перегоняли в Совгавань своим ходом 600 миль [2]. На этих катерах стояли радиолокаторы типа «Зарница». Я хорошо изучил эти радиолокаторы к моменту демобилизации, знал, что их выпускают на заводе в Серпухове.

Служба закончилась, и передо мной встал вопрос: Куда ехать? В Одессе никого и ничего нет. Бабушка скончалась в Орске. У неё случился инсульт, она была долго парализована. Но пока она не скончалась, родные из Орска не выезжали. Семья тетушки Ирины вернулась в Одессу, в одну комнату, их трое, а тут я ещё приеду.

Решил ехать обосновываться в Серпухов. В Серпухове снял маленькую комнатку. Начал знакомиться с городом. Как-то иду, смотрю: приборостроительный техникум. Зашёл. Поговорил с директором, полковником в отставке. Он говорит: «У меня, к сожалению, подходящего ничего нет, но Вам надо идти на 252-й завод». В то время там было два завода, которые принадлежали Министерству судостроительной промышленности — 252-й и 271-й. А 252-й завод был шефом техникума. Директор позвонил главному инженеру. Я поехал туда. Переговорили. Я написал заявление, он — резолюцию: направить в лабораторию ОКБ [3]. Пошёл в отдел кадров, а они: «А откуда Вы узнали, что «Зарницы» делают в Серпухове?» — Я говорю: «Не помню». — «Вот пока не скажете, от кого узнали, оформлять Вас не будем».

Время идёт. У меня деньги постепенно тают, не идти же на базар форму продавать для того, чтобы прожить. Думаю, ладно, раз такое дело, пойду на 271-й. Пришел, поговорил с начальником отдела кадров. Ему я уже никакие подробности о себе не рассказывал. Он звонит начальнику СКБ [4], просит: «Зайдите в отдел кадров. Здесь есть один интересный товарищ». Мы побеседовали, и меня взяли техником в лабораторно-исследовательский отдел.

В 1954-м году сменился директор завода. Появилось постановление правительства о сокращении административно-управленческого аппарата. Новый директор Киселёв ликвидирует нашу лабораторию и ещё несколько групп. Но мы были не административно-управленческий аппарат! Вот как получилось. Мне предложили переходить в отдел технического контроля (ОТК). Меня эта работа не привлекала, я привык творчески работать, головой. А там берёшь, например, деталь и смотришь чертёж, измеряешь, соответствует ли она чертежу или нет. Такая работа меня не интересовала.

Узнал, что в это время на авиационно-ремонтном заводе в Серпухове открывался новый цех по ремонту электроизмерительной и радиоизмерительной аппаратуры. Решил, пойду туда. Поработал некоторое время там, пока не предложили создать заводскую лабораторию. Надо было создавать лабораторию по государственной поверке измерительных приборов. Я взялся за это дело и был назначен начальником этой лаборатории.

А в 1956-м году меня догнал приказ о присвоении первого офицерского звания. А все это время я числился гражданским лицом. К тому времени у меня уже была семья. Моя жена Евдокия Гавриловна Колотушкина родом из деревни в Рязанской области. У них в семье было шесть человек детей — три девочки и три мальчика. Старшие братья все были речники-капитаны, плавали на Оке. Школа, в которой она училась, находилась в Лашме, километрах в восьми от деревни Шульгино, где она жила. А мать Прасковья Петровна детям так говорила: «Хотите — ходите в школу пешком туда-обратно, хотите — не ходите». Их отец и старший брат погибли на войне. Окончив 7 классов, она уехала в Москву, поступать в речной техникум. Когда мы познакомились, она работала речным гидротехником.

Александр Александрович Раухвергер

Экономика страны после правления Н. Хрущёва перестраивалась: начали восстанавливать отраслевые министерства и учебные заведения по профилю. Из текстильного техникума создавали политехникум с отделениями: производство полупроводниковых приборов, производство радиоэлектронной медицинской и биологической аппаратуры, обработка металлов резанием. Мне предложили организовать радиолабораторию и учебную мастерскую. Я согласился, всегда интересно с нуля что-то новое начинать. Но интриги некоторых людей мешали работать. Дело в том, что директор техникума был текстильщик, химик по образованию. Заведующий учебной частью тоже. Они не были специалистами хоть сколько-то близкой радиоэлектронике. Когда начали распределять техникумы по министерствам, они постарались так сделать, что техникум отдали министерству по производству бытовых приборов. Министерство заявило, что нам электроника не нужна, и решили перепрофилировать. Но родители, чьи ребята были уже на 2-3 курсе, подняли скандал: «Мы отдавали детей не на обработку металлов резанием!». В итоге приняли решение их довести до конца, выпустить, а новых уже набирать на новую специальность.

Работа, количество учебных часов, сократилась, соответственно и зарплата сократилась. Остался я работать по совместительству и искал основную работу. Ходил по городу, присматривался, разговаривал. Встречаю знакомую преподавательницу английского языка Риту Наумовну. Разговорились.

— Ой, Александр Александрович, да Вам надо идти к нам в институт! У нас директор, Коньков, очень любит всё новое. Давайте, я с ним поговорю.

Она в это время работала в научно-исследовательском институте нетканых текстильных материалов переводчицей. Потом она мне звонит: «Приходите тогда-то к директору». Пришёл, поговорили. Меня назначили старшим инженером в научно-исследовательскую лабораторию. А когда поговорили с директором, он попросил вот над чем думать:

— Наша текстильная промышленность испытывает большую нехватку пряжи, причём пряжи всех видов: и для выработки тканей, и простых ниток. Вы знаете ватин, допустим, для утепления пальто?

Я говорю:

— Ну, конечно, знаю.

— Так вот это текстильные волокна, обработанные соответствующим образом и прошитые нитками. Хорошо было бы, чтобы Вы подумали, как сократить расход ниток или вообще обойтись без них.

Кликните на документ, чтобы его увеличить

Прежде всего, я мысли свои обратил к высокочастотной сварке. Поехал в Ленинград, в электросварочный институт в отделение сварки токами высокой частоты. Поговорил с людьми. Понял, что те материалы токами высокой частоты варить нельзя в силу определённых физических причин. Тогда надо искать, где варят ультразвуком. Узнаю — в МВТУ им. Н.Э. Баумана есть кафедра сварки, на которой, в частности, занимаются и ультразвуковой сваркой металла и изделий из пластмасс.

Поехал, побеседовал с ректором Георгием Александровичем Николаевым. Он даёт мне разрешение на кафедре, когда оборудование свободно и нет занятий у студентов, заниматься своими экспериментами. Оформляют мне постоянный пропуск. Я начал работать. Было несколько человек из МВТУ, с которыми мне пришлось сотрудничать. Они объясняли работу приборов и методику.

Также я побывал на одной из фабрик, где делали детские игрушки, сваривая их детали при помощи ультразвука. Короче говоря, в результате этой работы я создал целый ряд новых материалов, которые можно было использовать и как утеплители. А потом мне пришла в голову мысль, что такие волокнистые материалы могут являться и хорошими фильтрами для очистки жидкостей и газов. Узнаю, кто занимается вопросами фильтрации, очистки газов и жидкостей: академик Игорь Васильевич Петрянов, научно-исследовательский институт физико-химических исследований им. Карпова. Еду туда. Разговариваю с Петряновым, показываю свои образцы. Он даёт команду провести их испытания. Оказывается, они отличаются чрезвычайно высокими фильтрационными свойствами. Меня приглашают постоянно бывать на научных конференциях и симпозиумах. Как-то на одном из симпозиумов я знакомлюсь с представителями фирмы академика Бармина. Известно, что академик Владимир Павлович Бармин был генеральным конструктором пусковых устройств. Он был чрезвычайно заинтересован в подобных материалах. Шёл 1970-й год. Фирма предлагает сотрудничать, мы заключаем договор на 10 000 рублей в год. Я выполнил все свои обязательства, но патенты оформить, к сожалению, не удалось.

Кликните на документ, чтобы его увеличить

У меня сохранилось письмо академика Бармина, в котором он предлагает сотрудничество и финансирование проекта ежегодно в размере 10 000 рублей. Вот заключение: письмо, подписанное заместителем Бармина Талановым. В работе я привлекал электронную микроскопию, и рентгеноструктурный анализ. Заказчикам мало было того, что я получил материалы, соответствующие требованиям, им нужно было доказать уровень прочности и насколько прочность долговечна. Работа была принята без замечаний. У меня хранятся пять авторских свидетельств на изобретения и целый ворох удостоверений о рационализаторских предложениях.

В результате Бармин поставил вопрос, и на заседании военно-промышленной комиссии Совета министров был включен следующий пункт: о создании производства новых материалов. Но тут нашла коса на камень. Министром лёгкой промышленности был член ЦК партии Тарасов, недалекий человек. Вопрос тянулся долго, мне надоело работать «в стол», и я ушёл на завод, на котором начинал работу в Серпухове.

***

Считаю, что люди, если любят свою Родину, обязаны изучать и знать её историю, обязаны быть её патриотами. Я другого себе не мыслю. Когда я был мальчишкой, бывало, летом, тепло, во дворе простыню нацепим, у нас был так называемый «волшебный фонарь» — диапроектор. Дедушка показывал мне и моим сверстникам Крымскую войну 1853 — 1854 гг. Там фигурировали русские адмиралы, генералы, разумеется, Павел Нахимов, Владимир Корнилов, граф Эдуард Тотлебен и целый ряд других. Что Вы думаете? Его вызвали в ГПУ, тогда ещё НКВД не было: как он смеет пропагандировать царских генералов и адмиралов?! Пригрозили, что если ещё будет показывать, привлекут к ответственности.

Я вырос у моря, в культурной семье, с детства много знал из российской истории. Очень многое узнал уже в последние годы жизни, у меня большая домашняя библиотека.

Сейчас в Москве действует Российский институт стратегических исследований (РИСИ). Директор института генерал-лейтенант внешней разведки в отставке Л.П. Решетников. Институт занимается глубоким изучением отечественной истории. Им и Новоспасскому монастырю принадлежит идея восстановления на греческом острове Лемнос русских кладбищ, куда эмигрировали войска Деникина и Врангеля. Масса русских в то время жили на острове Лемнос в палатках, пока не удавалось перебраться и более основательно устроиться. Многие там умирали. Несколько сот человек там похоронено. И вот возникла идея разыскать и восстановить эти русские кладбища в зарослях многолетних сорняков. Это же память русская и о русских. РИСИ начал организовывать экспедиции туда. В частности, старший сын моей дочери, Веры Александровны, мой старший внук Михаил, все отпуска свои работает там.

[1] Траление — поиск и уничтожение обнаруженных мин, проделывание проходов в минных полях с целью обеспечить безопасность плавания кораблей и судов.

[2] Морская миля — это 1 852 метра.

[3] ОКБ — опытно-конструкторское бюро.

[4] СКБ — специальное конструкторское бюро.

Фотографии любезно предоставлены для публикации из семейного архива.

Записала Татьяна Алешина для
www.world-war.ru