Французские подданные в Одессе

Свою родословную я прослеживаю, начиная с 1793 года. Правда, местами у меня довольно отрывочные сведения. Жизнь извилистая. Родился и вырос я в Одессе, в морском, влажном климате. Моя мать, Татьяна Александровна, заболела туберкулёзом, и врачи ей рекомендовали уехать на Урал или в Сибирь, где хвойные леса. Рос я с дедом и бабушкой.

Александр Осипович Вадон

Дед мой — француз. А прадед, Александр Осипович Вадон, построил в Херсоне судостроительный завод. Семья Вадонов жила на юге Франции в провинции Прованс. Не знаю, были ли они дворянами или просто землевладельцами. Позже, когда уже ни бабушки, ни дедушки не было в живых, я занимался изучением истории нашей семьи и записал всё, что помнил из их рассказов. Получилось так, что в Херсоне жил ещё один потомок рода Вадонов — Виктор Хмель. Он тоже занимался сбором материалов, работал в архивах и много материала почерпнул оттуда, а я, соответственно, от него. Также он связывался с младшей сестрой моей матери, Ириной, которая жила в Одессе, в поисках каких-нибудь семейных фотографий, а все фотографии, которые уцелели после войны, были тогда у меня. От Виктора Хмеля я получил фрагмент карты юга Франции. На карте  надпись по-французски «руины Вадонов» — у них было свое поместье. Но вынуждены были эмигрировать в Россию. Я знаю, что семья пострадала от эпидемии холеры в пути на корабле, и из всей семьи Вадонов уцелел только один мальчик Саша, мой прадед, остальные скончались. Наши соседи, которые тоже уезжали в Россию, обнаружили этого мальчика в Константинополе и взяли с собой. Так из Франции прадед попал в Россию.

Дети Александра Осиповича Вадона: Алиса, Жюль, Мари, Адольф, Александр, Поль

Служил он в поместье графа Потоцкого в Софиевке. Стажировался и учился в Одессе на механическом заводе. После с семьёй переехал в Херсон, построил там кузницу. Кстати говоря, в Крымскую войну 1853 — 1854 гг. они в своей кузнице изготовили партию лафетов для орудий Очаковской крепости. По результатам работ были награждены серебряными медалями. Позже эта кузница переросла в литейный заводик, а за несколько лет до Первой мировой войны мой прадед, Александр Осипович Вадон, построил судостроительный завод. На этом заводе в мирное время строили баржи, пароходы, землечерпалки, а когда наступила война, завод получил заказы от военно-морского министерства, куда были заложены крейсеры, миноносцы и другие корабли для Черноморского Флота.

Семья прадеда была большая. Мой дед, Александр Александрович Вадон, был младшим из сыновей. А из старших, один по образованию был инженером-кораблестроителем, а другой – морским инженером, специалистом по дизелям. Кстати говоря, по традиции все мужчины рода Вадонов получали образование, в том числе, во Франции. Они все были французскими подданными.

Александр Александрович Вадон с женой и дочерью Татьяной, 1903 г.

Дед Александр Александрович пошёл по гуманитарной линии. Он окончил в Париже лицей Мишле, слушал лекции в Сорбонне, потом вернулся в Россию. Ему предложили место преподавателя французского языка в Симферопольской женской гимназии. Дед женился на гимназистке, окончившей эту гимназию, которая впоследствии служила классной дамой. Была такая система: в мужских гимназиях были инспекторы, а в женских — классные дамы. Это были, по сути, воспитатели. Когда он собрался жениться, церковные деятели дали разрешение венчаться с православной с условием, что дети будут расти в православной вере, а не католической. Причём, венчали их дважды, по православному обряду и по католическому. У них и по два кольца было. Мать моей бабушки овдовела, когда бабушка была ещё маленькой. Её первый муж был священник Никольский. Она сама тоже была из семьи духовных лиц, как их называли, – «кутейники». В то время они жили в Твери. Второй раз она вышла замуж за вдовца. Они перебрались в Симферополь, когда муж, Павел Алексеевич Алянчиков, получил должность главного врачебного инспектора Таврической губернии.

Позже в Одессе открылось коммерческое училище имени императора Николая I. Деду предложили там интересную работу. В те годы он состоял на государственной службе, какой чин у него был — неизвестно. В советские годы об этом не принято было говорить. Бабушка рассказывала, что у деда вицмундир был со шпагой. Шпагу я хорошо помню, она у нас в шкафу висела без ножен и на неё, как на крючок, подвешивались вешалки.

Когда началась Первая империалистическая война, французское консульство его призвало на фронт во французские войска. Франция была союзницей России. Но так как, по дороге во Францию надо было пересекать Германию, Австрию — страны врагов, поэтому он попал на Салоникский фронт, где служил солдатом-санитаром.

Когда окончилась война, деду с большим трудом удалось вернуться в Россию. По семейному преданию, помог ему вернуться бывший российский военный агент во Франции. По моим исследованиям им оказался граф Алексей Алексеевич Игнатьев, автор книги «Пятьдесят лет в строю».

Дипломатические отношения с Россией Франция восстановила только в 1924-м году, когда правительство во Франции возглавил государственный и политический деятель Эдуард Эррио. В Россию начали ездить французские промышленники, финансисты. Некоторые в надежде, что удастся получить обратно то, что было реквизировано в годы революции, некоторые для того, чтобы завязать экономические отношения. Короче говоря, этим делегациям нужны были переводчики. И вот одним из таких переводчиков стал мой дедушка.

Когда я был маленьким, дедушка преподавал в Одессе в лингвистическом техникуме. У меня большая библиотека, я частым гостем бывал в книжных магазинах. Однажды, в 50-е годы, в Серпухове захожу — вижу томики Бабеля на прилавке. Начинаю листать: в автобиографии он пишет, что учился у моего деда, (правда, он написал, что дед был бретонец, а Бретань — северо-западная часть Франции, а не юг), хорошо отзывался о нём. В советские годы в этом лингвистическом техникуме училась советская писательница и поэтесса Вера Инбер.

Знаете, в 20-30-е годы изучение иностранных языков особой популярностью не пользовалось. Должен сказать, что это был период насильственной украинизации. Когда я поступил в школу, первые два года учился по-украински, потому что русских школ не было.

Дед при советской власти недолго оставался французским подданным. Его вызвали в ГПУ [1] и сказали, что в советской Украине не может быть никаких французов: или становитесь украинцем или убирайтесь во Францию. А бабушка была русская. Деду пришлось свой французский паспорт поменять на советский. Так в паспортах дедушки, бабушки и всей семьи в графе «национальность» появилось: украинцы.

Бабушка с дочерьми Ириной и Татьяной

Дед много подрабатывал, занимался переводами. Тогда было принято, что многие инженеры, врачи печатали статьи в зарубежных журналах, нужно было их работы переводить. И дед, сколько я помню, сидел каждый вечер допоздна у себя в кабинете с переводами. Писал пером с фиолетовыми чернилами. Он любил перья «рондо», авторучек тогда ещё не было. Сидячий образ жизни сказался на здоровье. У него развилась аденома предстательной железы. Сделали первую операцию, а до второй он не дожил. Скончался в марте 1933 года. Бабушка осталась одна, ей дали социальную пенсию в 32 рубля. Это были гроши в те годы. Четырёхкомнатную квартиру, где мы жили, начали уплотнять. Бабушка начала распродавать мебель, библиотеку.

Ирина, сестра матери, вышла замуж за военного и отделилась от нас. А папаша мой жил в Одессе. Они с матерью разошлись, когда мне было несколько месяцев. Он меня ни разу с тех пор не видел, ни гроша не дал на меня. Дедушка, пока был жив, хотел меня усыновить. Но ему отказали, не разрешили при живых родителях. После смерти деда бабушка подала в суд, чтобы отец платил какие-то алименты. Но он на суд не явился, так как находился в командировке, на суде его представляла мамаша. Она заявила: «Платить не будем, ребёнка возьмём себе». Бабушка возражала. Но суд присудил отдать меня к ним в семью. Вот на этом моё нормальное детство закончилось. В их семье я был нежеланным и ненужным, жилось мне очень плохо. Шёл 1934 год, мне было 9 лет.

Кстати говоря, о причине, по которой я ношу еврейскую фамилию. После революции кто мог учиться в высших учебных заведениях? Дети крестьян, рабочих, красноармейцев. Несколько позже было сделано исключение для национальных меньшинств, к которым были причислены евреи, — причина, по которой моя мать вышла замуж и сменила фамилию Вадон на Раухвергер. Это дало ей возможность получить образование в университете.

Моя мать вышла замуж вторично и жила в Стерлитамаке. От второго брака у неё родился сын. На Урале она преподавала биологию и химию. Я знаю со слов подруги матери Шуры Адыровой, что ей как гидробиологу предложили принять участие в экспедиции на Байкал. Она согласились. В шторм их судно выбросило на берег, и они 300 вёрст пешком добирались до железной дороги. В результате этого перехода обострился туберкулёз, и она скончалась.

Матери уже не было, когда начались мои мытарства. Она умерла в 30-е годы, мне так и не удалось узнать точную дату её смерти.

В 1937-м году мой дядя Павел Францевич, муж тети Ирины, военный политработник, служил в Одесском артиллерийском училище им. Фрунзе. Летом училище выезжало за город в полевые лагеря. Там произошла такая история. У начальника политотдела училища закрутило в животе. Он схватил первую попавшуюся газету и побежал в дощатый домик. Кто-то донёс, что газета была с фотографией Сталина. Возникает дело. Арестовывают этого Василия Ивановича. В числе арестованных оказался и мой дядя «за потерю политической бдительности». Но ему в каком-то смысле повезло: он просидел в подвалах областного управления НКВД, потом его перевели в тюрьму, — в общей сложности 11 месяцев. У тётушки Ирины тогда жизнь проходила в стоянии в очередях в областном управлении НКВД, чтобы передать передачу и узнать что-то о муже. Поэтому разговаривать с ней о моей матери мне не приходилось, ей было не до этого.

А у отца сложилось так. После матери он два или даже три раза был женат. Расходился. При мне была у него очередная жена. Но вскоре после того, как я поселился у них, она ушла. В доме стали пропадать вещи. Сначала электрический утюг. Ну, кто мог взять? Думали на меня. Били, пока я «не признаюсь».

Прояснилось это уже в 1940-м году. Володя Волков, с которым я дружил, когда жил у отца, рассказал мне, что в его подъезде дома жил милиционер по фамилии Головатюк. У него было двое сыновей. Один моложе меня, а второй постарше. В то время я учился в 6-м классе, а Мишка Головатюк в 8-м или 9-м. Он наблюдал за нашей квартирой и знал, когда никого нет дома. Отец часто в командировках бывал, он занимался электрификацией села. Так этот Мишка, оказывается, открывал как-то замок, входил в квартиру и таскал оттуда всё, а отдувался за это я.

Я упоминал о Шуре Адыровой, подруге матери. Как-то я встретил тетю Шуру. Она начала расспрашивать меня, как я живу. Выслушала и повела к ближайшей будке телефона-автомата. Набирает номер, звонит, с кем-то разговаривает. Потом говорит: «Иди в областную прокуратуру, спроси областного прокурора по детским делам Островерченко». Я пошёл к нему. Он меня расспросил обо всём, а потом снимает трубку, звонит в облздравобраз и требует, чтобы мне дали путёвку в детский дом. А в Одессе за городом до революции был дачный городок профессоров Одесского университета. После революции это был детский городок имени Коминтерна, на территории которого располагались 20 детских домов. Так я попал в 11-й детский дом. В этом детском доме я нормально жил. Учился в обычной школе. Классы были смешанные: и детдомовские и, как их называли, домашние дети. В моё время особых драк между ребят не было. Но в более ранние годы, я слышал, что были и грабежи, подлавливали и раздевали.

Из учителей помню физика Парфентия Семёновича. Его жена у нас вела украинский язык и украинскую литературу. Кстати говоря, когда я в 3-й класс перешёл, появились русские школы, и я перешел туда. Но в обязательном порядке мы изучали украинский язык и литературу, как отдельные предметы. Анну Борисовну помню, русский язык и литературу преподавала. Я всё любил, всем интересовался.

Был у меня друг Витька Певнев. Напротив нашей школы по другую сторону дороги было военное пехотное училище имени Ворошилова. Витькин отец офицером был, то есть командиром (в то время не говорили «офицер»), служил в этом училище.

Одним из шефов нашего 11-го детского дома был Одесский оперный театр. Благодаря этому мы регулярно бывали в театре. Я весь тогдашний репертуар Одесского оперного театра хорошо знал. Нас приглашали на спектакли, давали контрамарки, вели для девочек балетный кружок. Кто проявлял интерес, те имели возможность посещать театр. В праздники у нас устраивали маскарады, привозили реквизиты, костюмы, гримёра присылали. Было очень интересно. Заведующий детским домом был ярый украинский националист, Антон Сидорович Петренко. Кстати говоря, в период оккупации он сотрудничал с немцами. Об этом я узнал уже после войны.

Меня по комсомольской линии командировали в авиаклуб. Я окончил курсы авиамоделирования и у себя в детдоме вёл авиамодельный кружок. Интересовался всё время морскими дисциплинами. Меня тянуло к морю, поступил в мореходное училище. Оканчивал 3-й курс, когда началась война.

Я уже говорил о том, что мой дядя просидел 11 месяцев. Но перед войной, когда Ежова сняли, военных начали выпускать. Когда началась война, его, как офицера запаса, артиллериста, призвали в армию. Семьи военных начали эвакуировать из Одессы. Дядя Павел Францевич приписал меня к своей семье, которую эвакуировали на Урал, в Орск. Нас морем эвакуировали в Новороссийск, а из Новороссийска дальше.

Александр Александрович Раухвергер

Мне не было полных 17-ти лет. По окончании училища я должен был получить диплом по специальности «начальник судовой радиостанции». В Орске работы по моей специальности не было. Поступил слесарем в горпромкомбинат. Жить нужно было на что-то. Ходил в военкомат, просил, чтобы меня призвали на флот. А я в то время немножко контужен был и прихрамывал. Во время эвакуации в одесском порту была бомбёжка. Дальнобойные орудия стреляли по городу, авиация часто налетала. Во время воздушных тревог начинали выть сирены. Были, как одесситы шутили, «тревоги УБ», то есть уже бомбили: сначала бомбы сыпятся, а потом начинали выть сирены. Бывало и так.

Помню, в один из моих походов в военкомат мне сказали, что новоорский военкомат [2] получил указание о том, что выздоравливающих моряков по госпиталям надо собирать и срочно отправлять на Дальний Восток. Потому что осенью 1941 года, когда самое тяжёлое, напряжённое время было под Москвой, с Тихоокеанского флота, но большей частью с береговых, меньше с кораблей, собирали бригады морской пехоты и бросали под Москву, чтобы остановить немцев. В результате оказалась нехватка специалистов. А ведь на флоте каждый человек — специалист: артиллеристы, минёры, мотористы и другие — любого не поставишь.

Я поехал в Новоорск. Мне 18-ти лет не было, но согласились включить меня в команду морской пехоты. Мне дали повестку. Я быстро взял расчёт на работе, собрался, простился со своими и уехал во Владивосток. Во Владивостоке попал в учебный отряд, на Русский остров. В годы войны там были артиллерийские батареи и располагался учебный отряд Тихоокеанского флота. Меня направили в школу связи, но оказалось, что мне там практически нечему учиться, я всё знал. Мне предлагали остаться инструктором по приёму-передаче азбуки Морзе, но я отказался, сказал, что хочу на корабль. В июне 1942 года я принял присягу и был направлен на тральщик.

[1] ГПУ — Государственное политическое управление

[2] г. Новоорск — посёлок (ранее посёлок городского типа), административный центр Новоорского района Оренбургской области России.

Продолжение следует:
Невостребованные рационализаторские предложения

Фотографии любезно предоставлены для публикации из семейного архива.

Записала Татьяна Алешина для
www.world-war.ru