Кто серьезно воевал, тот хорошо знает, что в атаку не бегают, а ходят, и что есть один решающий момент – подняться и сделать шаг вперед. Оторвать голову от такой теплой в любое время года земли, оторваться от земли, когда каждая маленькая ямка кажется надежным укрытием и броситься вперед, противопоставив лавине железа свое отнюдь не железное и уязвимое тело.

Под Кюстриным мы совершенно не имели топокарт, поэтому самому приходилось обходить все ротные КП и ставить задачи на местности. Все элементарные схемы набрасывали сами от руки. Обход ротных КП требовал много времени, но там можно было поговорить уже не только с ротным, но и со взводными командирами и коммунистами, а это ускоряло процесс доведения боевой задачи до отдельного бойца.

Трехдневную передышку можно сравнить с состоянием предельно уставшего человека, которого будят, не дав нормально выспаться. Но и ветеранов и вновь прибывшее пополнение объединяло желание быстрее довести до конца дело разгрома противника в его логове – Берлине. И это не для красного словца сказано, моральный подъем действительно был огромным.

Не помню, как и почему в нашей землянке оказался тот старший лейтенант-артиллерист, то ли забрел к нам от соседей, то ли из «приданных и поддерживающих». Небольшого росточка, колченогий какой-то, с длинными неопрятными волосами, конопатый… и «слегка» выпивший. Был он слишком разговорчив и постоянно пытался привлечь к себе внимание. Я пребывал в полудреме, предстояла напряженная ночь и прислушался к разговору лишь тогда, когда заметил, что лица окружавших меня, особенно пожилых солдат, становятся все напряженней и напряженней.

У немцев было и явное численное превосходство, что было видно по характеру и плотности их огня, дрались они с упорством обреченных. Но у них практически нет артиллерии, вообще не видно танков, а у нас уровень поддержки пехоты был намного выше. Это, однако, не затушевывает подвига наших солдат. Пушка – пушкой, танк-танком, а в атаку под пули поднимался простой боец, прикрытый не броней, а всего лишь шинелью или стеганой курткой.

Нет слов выразить, как я переживал неудачу и такие потери! Особенно было обидно, когда «сарафанное радио» донесло, что комдив, якобы, сказал: «Вот ведь неудачник, а так хорошо все продумал!». Не знаю уж, так ли это было, но бодрости такие слухи явно не добавили. Только одно было приятно – меня всячески утешали полковые начальники, которые видели и знали все.

Взгляните в октябре-ноябре из окна вашего дома – тянет ли вас на улицу? Взгляните на улицу из теплой квартиры в декабре… и представьте себе, что это вы в шинельке или бушлате, в ботинках или сапогах в открытой траншее, со стенок которой скатывается перемешанный с водой песок, сверху крапает дождь, порой переходящий в снег, а под ногами каша из того же песка с водой, которая на ночь превращается в лед. Вам негде обсушиться, даже на слабый дымок маленькой печурки в любую секунду могут прилететь снаряд или мина.

Конечно же, на войне смерть – это твоя спутница и сопровождает тебя постоянно. Но постепенно вокруг тебя формируется группа «старичков», с которыми ты прошел много боев, они остаются невредимыми, «непробиваемыми». И когда гибнет такой человек, особенно тяжела холодная фраза «войны без жертв не бывает»…

Для командира всегда важно поставить задачу именно тому, кто ее способен выполнить. Причем с наименьшими потерями. А вопросы материально-бытового обеспечения? В моральном отношении батальон – это ответственность за жизни десятков офицеров и сотен солдат, радость или горе тысяч их родных в тылу. Командование – это, прежде всего работа с людьми. Сумеешь их сплотить, и они пойдут на любые испытания за своим командиром и впереди его во имя Родины, во имя светлых идей.

На доске объявлений при входе в самое посещаемое в полку место – в столовую – я увидел распоряжение прибыть в штаб. Принял меня сам начальник штаба и с церемонией вручил мне 2 выписки – одна о присвоении мне воинского звания «майор», а вторую – о восстановлении меня в правах офицера. Как я радовался этим простым справкам и как я переживал. Но я еще не знал, что всю жизнь останусь «окруженцем» и все эти тыловые герои, «дистрофики» (как их звали за огромные животы) будут с удовольствием топтать меня при первой возможности.

Подпрыгивая на одной ноге, добрался до лощины, а там уже, где ползком, где на боку, продвигаюсь, держась ближе к посадке. Чувствую, что теряю кровь, а вместе с ней и силы. Но оставаться в поле рискованно – добьют, да и санитары не найдут. Приметил дерево и подполз к нему. И вдруг сверху, прямо надо мной раздается автоматная очередь и несколько гильз падают вокруг меня.

В отношении к нам высокого начальства сквозило недоверие и, с каждым месяцем наших побед, оно становилось сильнее. Типичным был ответ: «Вот пусти тебя на передний край, а ты к немцам не уйдешь?». Помню пожилого уже младшего лейтенанта-комвзвода. «У меня за 1941-42 годы семь ранений! В моем теле до сих пор 11 осколков! Меня раненого, без сознания бросили под Айдаром, когда немцы были уже под Россошью, а теперь говорят – иди, искупай кровью свои грехи!».

Впоследствии меня всегда поражало, что отношение к окруженцам меняется к худшему по мере удаления от переднего края. Это объяснимо – на переднем крае все понимают, что любой может очутиться в такой беде, может быть, даже в худшем из худших – в плену. Да и тот же Ильин… сколько его коллег-особистов побывало в Харьковском котле! Но чем глубже в тыл, тем больше «героев», все знающих, всем все советующих-вменяющих, но никогда под пулями не бывавших.

Собираюсь с силами и выхожу на улицу. Какое странное ощущение – в первый раз за многие месяцы я вышел днем под взгляды людей. Кажется, что из каждого окна на меня уставились много глаз (а так и было, ведь каждый новый человек на хуторе – новость, событие, подлежащее длительному обсуждению!), а я с седой бородой, с длинными давно не стриженными волосами, в грязной и рваной кустине, в остатках кирзовых сапог на босу ногу … голый, ну просто совсем голый человек.

Не было подъема на риск, старались мы все вернее рассчитать и выйти из окружения без риска… а такого на войне не бывает! Ну и еще надо понимать одно. То был период войны, когда нас крепко били. Радостей побед мы еще не испытали, уверенности в себе было мало. Если бежали целые армии, то, что могли поделать 9 человек с 3 пистолетами и одним автоматом? Были мы подавлены циркулирующими и умело насаждавшимися немцами слухами. Не было связи с нашими, не было ни малейшей возможности узнать, что реально творится на фронте.

Пусть мы сейчас не в строю, пусть мы жалкие, затравленные зайцы-окруженцы, судьба которых может зависеть от какого-нибудь бдительного немецкого кашевара, но мы чувствуем, что не все потеряно и мы еще поговорим языком оружия с проклятыми фрицами. Даже если мы и погибнем, то за нас отомстят этим «завоевателям». И еще мечты … а вдруг есть способ связаться с летчиком, а вдруг он приземлится и перевезет нас через линию фронта… Но летчик улетает, в хутор не зайдешь, немцы успокаиваются, хотя костров более не разводят.

Первое время казалось, что немцы прочешут болото. Тогда один выход – броситься на первого попавшегося и душить его в надежде, что другой немец тебя подстрелит… Но в тот период успехов немцы были «господами» и без особой нужды в болота не лазили. Правда, через пару часов по нему стали постреливать из автоматов, бросили даже несколько мин, но это было не так страшно – это смерть, а не плен!

Это был часто применявшийся в тот период прием – сбрасывать в тыл отходящих войск группы или даже одиночных парашютистов-автоматчиков-ракетчиков. Сидит такая сволочь где-то в яме и время от времени пускает ракету или дает очередь из автомата. Действует все это угнетающе, кажется, что немцы всюду, что ты в плотном окружении. Правда, к тому времени мы к подобной методе уже попривыкли, но все же действовала эта тактика на нервы здорово.

Снова и снова переживал тяжелое время окружения, в котором не был виновен, а лишь являлся «стрелочником», отвечавшим за просчеты, тупоумие, самоуверенность в непогрешимости других… Снова и снова был окружен людьми, многие из которых даже борьбу за жизнь во имя победы над врагами ставили мне в вину. Отсидевшись в тылу во время грозных испытаний для страны, они выступали судьями тех, кто шел на смерть во имя Родины.