Тяжело жить зайцем

Немцев местное население ненавидело, но охотно помогая нам, всегда умоляли: «пожалейте наших детей, не убивайте немцев вблизи хутора!». Эти просьбы были в их устах законны, т.к. все знали, что за найденный труп своего солдата, немцы расстреливали всех жителей ближайшего хутора, от мала до велика, а хутор сжигали. Позднее, когда слухи о «партизанах на болоте» дошли до немцев, было объявлено, что за помощь нам жители буду расстреляны на месте. Народ стал осторожнее и уже требовал от нас той же осторожности в контактах, но помощь не прекратилась. Наш старик-рыбак выезжал даже пару раз мережить (правда, с разрешения местного коменданта), обещав ему рыбы, но каждый раз утверждая, что рыба не ловится. Улов же он ловко выбрасывал на берег неподалеку от нашего лагеря, узнав его расположение. Вокруг нас были одни немцы, но местное население помнило и итальянцев, которые, по их воспоминаниям, скинув исподнее, ловили лягушат по местным болотцам.

По всей видимости, слухи о нас стали достигать немцев еще и потому, что, при всей нашей затравленности, мы стали покусывать их по мелочам. Постепенно мы расширяли зону нашей разведки. На правом берегу, выше нас по реке, на пригорке стоял другой хутор. До него было километров 8-10. Мы и раньше обращали на него внимание, как на базу заготовки продуктов, но попытку добраться до него сделали только позднее. Мы с Куксиным по болоту отправились днем в направлении хутора, в надежде к вечеру выйти на берег и разведать хутор. Вышли с утра, прошли метров 400-500 и … заблудились! Высокий камыш и кусты ограничивали видимость несколькими десятками метров, хуторов не было видно, других ориентиров фактически также не было. Камыш жутко однообразен, ориентироваться по солнцу пытались, но, фактически, не умели. Знали только теорию, а навыков не было, в результате заплутали еще больше. Прошарахались по болоту целый день, потеряли даже свои следы — их быстро затягивало, кричать нельзя, часто проваливались в топь. Приходилось страховать друг друга веревкой, Куксин проваливается по пояс, я его тащу и сам проваливаюсь, не имея опоры. Действительно страшное болото! Весь день проплутали мы вокруг лагеря, и только начав кричать, смогли выбраться на остров.

Этот случай показал, что по болоту ходить очень опасно и что при первом переходе нам здорово повезло. Старик во многом оказался прав, и мы начали сомневаться в осуществимости нашего плана. Через несколько дней от жителей «нашей» части хутора мы узнали, что немцы согнали большое стадо свиней для отправки в Россошь. Коваль, Сергей и Гук отправились на задание. Мы их перевезли, а потом они разыскали лодку старика, которую он тщательно прятал от немцев. Добрались до хутора и, пользуясь беспечностью немцев, разогнали всех свиней. К утру возвратились с победой и трофеем – хорошим поросенком. Потом нам местные рассказали, что свинки разбежались по близлежащим дворам и … пропали. Утром немцы отловили лишь небольшую часть стада. На левом берегу, километрах в 6-7 от нас стояло несколько не обмолоченных скирд. До нас дошли слухи, что немцы намерены организовать обмолот и на другую ночь мы сожгли и сами скирды и уже пригнанную молотилку.

Репрессий ни в первом, ни во втором случаях не было, так как свиней посчитали разбежавшимися из-за непрочной ограды, а пожар списали на удачно случившуюся в ту ночь бомбежку, когда «кукурузник» отбомбился не по хутору, а вблизи его.

Вход на Старую Мельницу нам был закрыт. Это была база, куда отводили немецкие части на отдых с передовой. До наших хуторян дошли сведения, что там был постоянный гарнизон и комендант, которого характеризовали как «дюже вридного полячка», который издевается над жителями, везде лезет и бьет всех «плетюганом». Очевидно, наши посещения бахчи привлекли его внимание, и он стал появляться на берегу против нашего островка. Мы его очень хорошо рассмотрели. На бахче до взвода немцев арбузы собирают, он с сигаретой во рту (одно это уже раздражает – курить жутко хочется!) стоит метрах в 100 от нас и изучает болото. Постоял и ушел. Мы очень оживленно комментировали это событие. Дня через три, когда мы развели небольшой костер, дозорный Куксин сообщил нам, что «полячок» опять появился. И точно – стоит на кочке. В нескольких метрах от воды, курит и … абсолютно один! Выплюнул сигарету, полез за другой… но это был его последний в жизни жест. Коваль схватил автомат и дал короткую очередь. Выронив пачку сигарет, он круто повернулся на месте и упал. А что мы? Надо сказать честно, что все мы перетрухнули – услышат выстрелы! Найдут труп! Бежать в болото! Вскоре сообразили, что пара выстрелов на фоне постоянной стрельбы немцев вряд ли привлечет особое внимание. Но ведь его будут искать! Камень на шею и в воду! Но где камень найти на болоте? Решили труп замаскировать. И вот наша группа залегла с оружием по краю камышей, а мы с Сергеем среди бела дня переплыли реку, подхватили труп и, сколько можно, замаскировали в камышах. Возвратились. Наши гудят – а вдруг собак приведут? Быстро трем в порошок созревший на огородах к тому времени самосад и плывем обратно, посыпаем наши следы табаком, возвращаемся и весь день сидим настороже как мыши. Наблюдаем за окрестностями и готовы в любой момент удрать глубже в болото. Проходит день, нашу жертву даже не ищут… Ночью сидим также тихо, опасаясь засады. И только на следующую ночь мы переплыли реку и по-настоящему закопали труп в прибрежном иле и песке. Странно, но только через несколько дней в голову приходит мысль, что мы не осмотрели его карманы, не взяли даже пистолет из кобуры! Но теперь разрывать разложившийся труп уже никто не горит желанием.

Этот случай заставляет нас на несколько дней прекратить движение. Ждем ответного удара со стороны Старой Мельницы, особенно пугает тишина, так и кажется, что немцы замышляют что-то. Ночью никто не спит, днем половина бодрствует, вторая половина неспокойно дремлет. Уходить и не думаем – везде мерещатся заставы, да и куда уйдешь? Что с «нашим» хутором? Разведка уходит в него лишь на четвертую или пятую ночь. Вернулись благополучно, быстро и принесли немного продуктов, ну и просто огорошили нас известием, что в хуторе … даже и не слышали о происшествии, наоборот подумали, что «партизанский отряд Коваля» (так стали нас громко именовать) ушел. Уж не знаю чем это объяснить, как и многое из того, что произошло со мной на войне… Судьба!

Однако разговоры о партизанах множились и уже в то время немцы стали создавать 30-километровую «зону обороны», откуда отселяли все мирное население. Такие выселенцы появились и в нашем хуторе. У нас, естественно, возник вопрос, а как далеко мы находимся от передовой, но ответа на него не было. Где-то уже в середине августа мы с Раздобреевым и Сергеем начали регулярные разведпоиски вниз по реке. Сначала на лодке, но не очень удачно. Гоголь прав – тиха украинская ночь. Несмотря на неумолкаемый треск цикад и кваканье лягушек, малейший звук легко и далеко распространяется по реке. На веслах идти нельзя – выдает скрип уключин, сделали себе маленькие лопаточки и двинулись вдоль темного берега. Течения почти нет и мы за первую ночь продвинулись лишь километра на 4, задневали в кустах и … вернулись обратно. В следующий поход взяли с собой немного продуктов и уплыли дальше. Но оказалось, что километрах в 8 стоит большой хутор, левый берег у него выглядит как пляж с пологим спуском, а хаты стоят, чуть ли не на самом берегу — 95 шансов из 100, что плывущую лодку обнаружат, а у нас было 3 лодки. Все они были маленькими плоскодонками и вмещали не более 3 человек каждая.

Посовещавшись, отвергли и этот вариант выхода из окружения. Так бессмысленно прошла еще одна неделя. Все больше и больше склонялись мы к предложению Куксина идти через болото, вернее, вдоль него по самой топи, таща с собой одну или две лодки. Последнее было безусловным требованием нашей «малоплавучей» команды. Но вот, в самом конце августа, и эта надежда была выбита. В одну из ночей, дежурный разбудил всех – около кустов на лодке плавал человек и довольно громко кричал: «Партизаны! Партизаны!». Довольно точно причалив к нашему островку, вышел он на берег, призывая нас не стрелять. Сразу же сказал, что точное место нашего лагеря ему указал старик-рыбак, он же снабдил его лодкой… Что это? Провокация? Тем более подозрительно, что наш гость потребовал от нас (не много ни мало!):

— Связать его «по рации» с нашими;

— Немедленно переправить за линию фронта;

— Сообщить численность отряда, его вооружение и планы.

Одновременно он подчеркнул, что готов к нам присоединиться, но тут же поинтересовался, можем ли мы выдать ему справку о том, что он состоит в отряде, или мы «не настоящие партизаны»…

Такое поведение просто огорошило нас и мы, офицеры и политработники, просто растерялись. Или это провокатор или это настоящий связной от партизан? Или … мы уж и не знали что думать… Побыв с нами, он под утро уплыл. Без всякого сопротивления с нашей стороны… Странно! Предположить можно все что угодно, но наша реакция? Есть такое хорошее фронтовое понятие — «опупели» (можно и крепче!). Одни потом спрашивали: «Почему мы его не убили? Это же провокатор!», другие: «Мы упустили возможность связаться с партизанами!». Лишь через некоторое время мы узнали, связавшись со стариком, что дело обстоит много проще. К нему пришел этот человек, стал спрашивать о партизанах, а старик-рыбак решил похвалиться (вот, мол, и у нас свои есть!) и выдал ему наше месторасположение. По возвращении от нас, этот странный «связник» отдал деду лодку, сказал, что ему не поверили, в отряд не приняли, и он решил идти своей дорогой. На том и скрылся в направлении на юг.

Уже 6 сентября (ох, как долго просидели мы на острове!), наши информаторы на хуторе выбили из-под нас последнюю надежду – по их сведениям, ниже по течению в районе Новой Калитвы немцы навели понтонный мост через лиман и тщательно его охраняют. Они заявляли, что оборона у немцев здесь «твердая», да еще и слух ходил, что нашу разведку из-за Дона немцы перехватили, «кого побили, а других в плен захватили». Вновь и вновь возникал вопрос — что делать? Позже, и во время войны и после нее, я размышлял над нашим поведением и не мог найти ему оправдания. Что нам не хватало? А не хватало элементарного желания и умения пойти на риск. Грубо говоря – слишком берегли мы свои шкуры, слишком привыкли к своему спокойному, хотя и полуголодному существованию на болоте. Хотя риск длительного сидения в болоте был в принципе большим, чем смелый шаг на немедленный выход из окружения, с риском, но маломальским шансом на успех. Нельзя сказать, что такие мысли не посещали нас. Были даже предложения взять ночной атакой Старую Мельницу и добыть оружие в бою, но … тяжело жить зайцем! Не было подъема на риск, старались мы все вернее рассчитать и выйти из окружения без риска… а такого на войне не бывает! Ну и еще надо понимать одно. То был период войны, когда нас крепко били. Радостей побед мы еще не испытали, уверенности в себе было мало. Если бежали целые армии, то, что могли поделать 9 человек с 3 пистолетами и одним автоматом? Были мы подавлены циркулирующими и умело насаждавшимися немцами слухами. Не было связи с нашими, не было ни малейшей возможности узнать, что реально творится на фронте. Не было и опыта, военного опыта, не говоря уже о партизанском. И еще одна причина, я бы назвал это «демократическим» характером нашей группы. Все офицеры, любят и умеют порассуждать, отсюда – 9 умов, любое предложение вызывает 3-4 контрпредложения. В условиях войны поговорка «ум – хорошо, а два – лучше» не всегда приемлема…. Подводя итог, могу сказать, что случись подобная ситуация через год – действовали бы мы совершенно по-иному.

А пока мы пришли к решению пойти на север, постараться или обойти фронт по Дону, или найти «сухопутный» участок. Если это не удастся, то уходить в лесистый район и искать партизан, слухи о которых активно ходили среди местного населения. Особо упоминались Брянские леса. Идти решили в форме, хотя и было мнение переодеться в гражданское и передвигаться по 1-2 человека днем, собираясь на ночевки в условленных местах. Но решили выходить группой и форму не снимать. Где и как идти? Лучше бы отойти в тыл, где плотность войск меньше, немцы стоят отдельными гарнизонами. Но и этот план был отвергнут – мы видели, что немцы везде наводят свой «порядок», связь у них работает четко. Доходили до нас слухи о том, что старосты, полицаи да и первые власовцы охотно охотятся за такими как мы. Да и от фронта отходить не хотелось. Вот и решили идти в 20-30 км от Дона, между фронтовой полосой и тылами. Если вечером нас обнаружат в расположении одной части, то к утру мы можем очутиться уже в тылах другой, а это, как мы считали, уменьшает шансы преследователей на успех. На том и порешили.

В конце сентября, а может быть и в первых числах октября мы вышли в поход. Переплыв на лодках реку и припрятав лодки (на случай, если все же придется вернуться), не заходя в хутор, берем северное направление. Сразу же наталкиваемся на препятствие – грейдер километрах в двух от реки. Обычно пустынный ночью, он забит транспортом. Снуют мотоциклы, довольно часто проходят грузовики с открытыми фарами. Соблазн напасть на одну из них очень велик, но что будет в итоге? Опять придется прятаться в болоте? Стремясь уловить спокойный момент, теряем часа 2, спрятавшись в кукурузном поле. Наконец, рывком преодолеваем грейдер и, по-видимому, из-за темноты, делаем ошибку – забираем слишком влево. Чувствуя приближение рассвета, забираемся в какой-то бурьян, а когда рассветает, с ужасом понимаем, что попали мы в самый настоящий капкан. Шум моторов — внизу метрах в 800 от нас располагается немецкий аэродром, на котором десятки самолетов и копошатся сотни людей. Правее – километрах в 2 находится хутор, от которого в сторону аэродрома не прекращается движение автомашин. Все сопки вокруг голые, лишь наш островок бурьяна – видимость прекрасная. Ну, теперь они нас заметят!

Мы врываемся в землю, укрываемся бурьяном, принимаем все возможные меры маскировки, которые, как оказалось позже, лишь демаскировали нас. Напряжение страшное, прерывается лишь шепотом: «Гук, не шевелись! Лежи спокойно!». Бурьян кажется нам редким. Лишь позднее мы оценили его замечательные маскировочные качества – кажущееся со стороны однообразие, когда глаз не замечает деталей. Позднее мы предпочитали останавливаться на дневки именно в бурьяне, т.к. немногие в тех краях пчельники часто привлекали внимание немцев и прочесывались ими незамедлительно. В бурьяне же, если только не подойти близко, человека обнаружить довольно трудно. Но после спокойного сидения в болоте оказаться на пригорке в бурьяне – это как сидеть на открытой местности. День тянется чрезвычайно долго. Неожиданно в середине дня появляется наш самолет. Какой же плотности открывают по нему огонь многочисленные зенитные батареи! Это событие лишь только нагнетает обстановку. Думаем, как будем отсюда выбираться, когда наступит темнота. Внимательно изучаем местность, уже начинает смеркаться, когда мы заметили группу немцев, бредущих прямо на нас. Минутное сомнение и становится ясно, что они нас обнаружили и идут прямо на нашу стоянку. Быстро решаем отходить по одному, сначала безоружные. Но только мы поднялись, первым был, кажется, Афанасьев, как раздается крик: «Хальт! Ком, рус!». В ответ Гук выпускает пару коротких очередей из автомата, немцы сначала останавливаются, лихорадочно вытаскивают пистолеты, но новые очереди заставляют их броситься на землю. В завязавшейся перестрелке мы по одному переваливаем через бугор и убегаем в намеченном направлении. Спасительная темнота сгущается, бежим все дальше и дальше.

На первых порах стрельба не привлекает внимание других немцев, нас не преследуют, мы держимся лощин, дабы не выскочить на зенитные батареи. Потерь у нас нет, бежим мы сплоченной группой, но с направления опять сбиваемся! Перебегая из лощины в лощину, петляя, мы, по нашим прикидкам, отходим от места происшествия километров на 6-7 и подходим к какому-то хутору. Подбираемся к крайней хате, окруженной густым садиком, и посылаем двух человек на разведку. Не проходит и нескольких минут, как они возвращаются и дают команду к бегству. Оказывается, в крайней хате им сообщили, что весь хутор забит немецкими «летаками» и это тот самый хутор, который мы наблюдали из нашего бурьяна! В темноте мы сделали круг, и подошли к нему с другой стороны. Нашим разведчикам также сообщили, что немцы очень злы, в хутор привезли одного убитого и троих раненых, которых «поселяли русские парашютисты». Но даже эта неприятность помогает нам сориентироваться, и мы быстро уходим на северо-восток.

Идем сколько можем, быстро, цепочкой, высылая одного с пистолетом на 15-20 шагов вперед. Затем следует Гук с автоматом (патронов у него осталось совсем мало!), с интервалами по 3-4 шага вслед идут остальные. Последний на ходу трет самосад и изредка присыпает им наши следы. Пройдя километров 10-12 чувствуем, что силы покидают нас и на этот раз более осмотрительно выбираем место дневки опять в зарослях бурьяна.

Сколько раз в душе я проклинал судьбу, волей которой я попал на фронт не в родной мне лесистой местности, а на равнинной Украине! В районе, где мы бродили, хотя была и не совсем ровная степь, но холмы были голы, оставляя ловушки-пчельники, в которых нельзя было останавливаться. Видимость в дневное время на 5-7 км просто прекрасная. С одной стороны это помогает – осмотревшись в дневное время можно спланировать путь на первую половину ночи. Но с другой стороны – как легко нас обнаружить! Эти обстоятельства крайне замедляют наши передвижения. Выходить можно только с наступлением полной темноты, а останавливаться на дневку приходится еще до полного рассвета. Если учесть, что в ночное время еще надо и «подпитаться», что связано с посещением хуторов, разговорами с населением, да еще если приплюсовать нашу физическую изможденность, то за ночь мы могли покрыть не более 14-16 километров, да и то при благоприятных условиях (отсутствие Луны и препятствий в виде дорог, лощин, оврагов и т.д.).

Медленно, но опыт приходит. На дневку мы, как правило, останавливаемся в 1,5-2 км от хутора, с тем, чтобы днем внимательно его изучить, установить наличие в нем немцев, а с наступлением темноты меньше тратить времени на разведку. Вырабатываем постепенно и правила ведения разведки: группа залегает на окраине, обычно в саду, а двое очередных разведчиков, один – основной без оружия, а второй – страхующий с пистолетом, отправляются к крайней хате. Немцы на окраинах не квартировали. Пока доползешь, пока достучишься в окно, пока переговоришь с заспанной жинкой на темы о наличии немцев и полицаев в хуторе, как народ настроен и прочее – проходит много времени. Затем возвращение к группе и, при благоприятной обстановке, обход хат с просьбой или покормить или дать что-нибудь все это требует времени. Пустят тебя в хату, жинка, после долгих переговоров, лезет в печь, если нет остатков борща (а это бывает редко, т.к. готовят на день), то выручает кринка молока, очень часто без хлеба. Хлеб заменяют либо оставшейся вареной картошкой, или, чаще всего, початком вареной кукурузы. Дают также огурцы, помидоры, сухую фасоль и почти в каждой избе – семечки. Быстро уплетая даденное и запивая молоком, выспрашиваешь о немцах и настроениях в хуторе. Да надо еще попытаться ей доказать, что наши скоро придут и немцам верить не следует. Прощаемся, желаем здоровья и всего хорошего, быстрее на оговоренный заранее сборный пункт!

Иногда хозяйка расщедрится и получаешь продуктов на дорогу, но хлеб редок, его еще не убирали, так что чаще всего дают те же огурцы, початок кукурузы, «гарбуз». Но с голоду не умираем, хотя чувство голода никогда не проходит – ведь так ты живешь не сутки-другие, а неделями, да и не каждую ночь можно найти хутор незанятый немцами. В особо голодные периоды возникали мысли – зарезать корову или овцу, но эти планы приходилось отвергать – жинки и так жизнями своими и своих детей рисковали, оказывая нам помощь, а лиши их коровы — нет уж лучше голодать, ведь мы не мародеры, да и местное население должно понимать разницу между немцами и своими.

Я немного отклонился от повествования, да и многое уже в памяти стерлось. Помню, что, уйдя от аэродрома, мы взяли направление на Белогорье. Карты этого района у нас не было, в одном из хуторов там сказали, что дней 15-20 до нашего прихода туда вышла группа наших окруженцев. Это еще более насторожило немцев. Все население вдоль Дона повыселяли. В том же районе мы «стукнули» немца – ранним утром на велосипеде он наскочил прямо на нас. Винтовку его пришлось выбросить – у него не было патронов! Но мы кое-чем все же обогатились – Афонасьеву досталась сумка от противогаза, Ковалю – фонарь, а всем другим – по паре сигарет. Мне же выпала при дележе зажигалка, которую я даже вынес из окружения. От Белогорья, не заходя в него, двинулись в обход Лисок, рассчитывая пройти неподалеку от Острогорска, т.к. мы понимали, что фронта в том районе нам не перейти. Но на том пути перед нами встала река Тихая Сосна, крупнее, чем Калитва. По ее берегу проходила дорога, сильно охраняемая немцами. Помнится, в одну из ночей мы натолкнулись в пчельнике на деда, сторожившего собранный урожай груш. Старик посоветовал нам не соваться через фронт в этом районе. «У них тут мадьяры посажены, они все норовят домой податься, так их в засадах немцы в черных мундирах сторожат», — поведал сторож.

«Слабая плавучесть» нашей группы привела к решению обойти реку, мы взяли вдоль железной дороги сначала на юго-запад, в обход Алексеевки, отойдя еще дальше в немецкий тыл. Позже, по карте я прикинул, что от Калитвы до Алексеевки не менее 180 километров, а, считая, что мы плутали, шли почти по кругу, очевидно, мы сделали не менее 300-350 км. Так прошел весь октябрь. Усталость, усиленная постоянным голодом, привела к крайнему истощению. Помню, что типичной была картина, когда после 3-4 км перехода мы делали привал, да и засыпали, кто где сидел. Но не только ночные переходы ослабляли нашу группу. На одном из хуторов мы просто вынуждены были оставить Василия Афонасьева – он окончательно выбился из сил и уже молил оставить его. Помню, что это был прекрасный хуторок в стороне от дорог, не то Высокий, не то Веселый. Население там встретило нас очень приветливо, хорошо накормили, а когда узнали, что Василий может сапожничать, то сразу же устроили его к одной старухе, сказав, что в случае чего выдадут его за сына, сбежавшего с фронта. Предлагали остаться и остальным, но мы наотрез отказались. В том же хуторе нас даже снабдили кой-какой одеждой, а то мы уже здорово пообносились. Я, например, получил «кустину» — длиннополый пиджак из домотканого материала на мальчика лет 15, с рукавами чуть ниже моих локтей. Но это было большое приобретение – к голоду начал добавляться и холод, по ночам уже стало подмораживать. Спали уже только днем, крепко прижавшись друг к другу.

Хорошо, что мы все не остались в том хуторе. Позже на проверках, когда я встретил Василия, отсидевшегося до прихода наших войск, он поведал, что дня через два в хутор явились немцы и перевернули все вверх дном – кто-то все-таки донес о визите «партизан». Василия не тронули только потому, что старуха подняла такой крик, что переполошила все село. Она додумалась сказать, что ее «сын» тифозник и немцы оставили его в покое. Кстати, с Василием мы поддерживали связи и после проверки до моего ранения под Запорожьем. Что стало с ним сталось, и пережил ли он войну, я не знаю.

От гостеприимного хутора опять двинулись на север. От фронта мы отошли и сразу это стало чувствоваться – передвигаться становилось все труднее. В хуторах уже угнездились старосты и полицаи. Ранее к нам все относились сочувственно, в крайнем случае – нейтрально, ныне же мы изведали и другое. Для примера один запомнившийся случай – идем на разведку: я на страховке, а Разбегаев подползает на крыльцо хаты. Из хаты доносится пьяное пение. Николай все же подходит, но как он только постучал, из хаты вываливаются два мужика и хватают его с криками: «По ночам шатаешься – к немцам захотел?». Не зная, сколько их там в хате, я возвращаюсь бегом к нашим и все вместе мы окружаем хату. В окно видим, как оба мужика сидят у стола с закуской, а Николай – на лавке у стены. Убедившись, что немцев поблизости нет, оставив дозор, дружно вваливаемся в хату. До сих пор помню, как полезли на лоб глаза у «дядек» при виде нас – обросших бородами, в смешанной военно-гражданской одежде, но с оружием в руках. «Мы – партизаны! Что наших людей хватаете? Немцам продались! А ну, Гречушкин, готовь виселицу!». «Дядьки» завыли на весь хутор, повалились нам в ноги, да еще и сбежавшиеся стали их поддерживать. Итог расследования был прост – «дядьки» свои, у обоих сыновья на фронте, «бис» попутал. Увещевания соседей возымели действие, и мы оставили их в покое. Но факт есть факт – впервые нас попытались задержать свои!

Но и мы для себя сделали выводы – стали представляться партизанами, вести прямую агитацию по хуторам и строго расспрашивать, как ведут себя старосты. Передавали им, что они поплатятся за сотрудничество с немцами, говорили, что наши войска скоро придут и т.д. Но хотя первый случай нас и взволновал и мы изменили наше поведение, но выводов серьезных все же не сделали. И вскоре я сам за это поплатился. После приветливой встречи в нескольких следующих хуторах мы пересекли линию железной дороги и в Буденовском районе (у нас он был частично на карте) подошли к одному хутору. Казалось, что все тихо и спокойно и мы с Куксиным пошли на разведку, даже не взяв пистолета. Не помню, почему мы на сей раз не зашли в крайнюю хату, а пошли сразу же ближе к центру. И вот на нашем пути встал рыжый детина и неожиданно: «Стой! Кто такие? Что по ночам шатаетесь?». В ответ уже продуманная на такой случай история – были привлечены к работам по копке окопов, ныне идем к себе домой, в Белоруссию. В дороге припозднились, вот и зашли в хутор по темноте, а ныне ищем старосту, чтоб нас на ночлег определил. «Не старосту, а господина старосту, это, во-первых, а, во-вторых, для вас шатунов, я – господин полицейский!» — было сказано в ответ. Дать бы ему по зубам, да ведь шум поднимем, а обстановка в хуторе уже не представлялась нам спокойной. А полицай и говорит: «Ладно, пошли, я вас на постой определю!». Переглянувшись с Куксиным, делаем покорный вид и идем за ним. Подводит он нас к одной хате, заходим в нее. Там за столом сидит здоровенный мужик, ужинает, прислуживает ему жинка. Полицай важно говорит: «Вот я тебе одного на постой привел. Ты его из хаты не выпускай – с утра разберемся», берет с собой Куксина и выходят. Пытаюсь вступить в разговор, но мужик молчит, отвечает лишь его дочь, что вышла из-за печи. Тут появляется Куксин, говорит, что в соседней хате совсем нет хлеба и просит дать хоть кусок, а сам шепотом добавляет: «Срочно уходим! Хутор большой и далее полно немцев». Получив хлеб, выходит, мужик зачем-то идет за ним. Из разговора понимаю, что они и сами не местные – бывшие кулаки, возвращающиеся в родные места из Донбаса. Уловив момент, выскакиваю из хаты и натыкаюсь на троицу – мужика, полицая и третьего, отрекомендовавшегося старостой. «Мы ж говорили тебе из хаты ни-ни», с угрозой начинает полицай и тут же полез меня обыскивать. В кармане – партбилет, военные документы – к обыску я не готов. Но его интересуют в первую очередь сапоги. Убедившись, что они ничего не стоят – кирзовые, получены еще на курсах в Белибее, они уже пришли почти в полную негодность. Сквозь дыры видны голые ступни, ни портянок, ни носков уже давно нет. Сапоги его не прельщают, но кусок брезента его явно заинтересовал. «Ты что, такой сякой, не знаешь, что военное имущество надо сдавать», говорит полицай, и плащ-палатка моментально перебрасывается в руки старосты.

Соображаю, как остановить обыск, предупредить наших о ловушке и поднимаю крик: «Да что вы со стариком-то делаете? Бог вас накажет! Я вот немцам скажу, что грабите тех, кто на них работал!». Не сомневаюсь, что наши слышат мой крик. Троица же задумалась и вталкивает меня обратно в хату. Мужик не сводит с меня глаз, а полицай и говорит старосте: «Глядь, у него под кустиной-то форма! Пойду-ка я за немцами!». Что делать? Ждать, ведь мои товарищи явно слышали мои крики, но они могут нарваться на немцев, не знаю, как скоро их приведет полицай. Нет! Нужно немедленно уходить! Мужик стоит у двери, спокойно встаю, быстро прыгаю к двери, толкаю мужика, в дверь, прыжок за хату и в огород. Вовремя, около хаты уже слышны чужие голоса. Напрямик бегу к тому месту, где оставил ребят. А там уже никого нет! Прислушиваюсь – в хуторе все еще тихо, нет ни выстрелов, ни шуму. Условный свисток. Тихо! Обхожу хутор и приближаюсь к другому его концу – обычному месту встречи в таких случаях. Но тут явно слышны немецкие голоса, даже собака лает (будь прокляты эти немецкие овчарки – всю жизнь потом ненавидел эту породу!). Но шум все равно какой-то обычный, наших пока никто не обнаружил. Значит Куксин ушел нормально, но почему не предупредил наших, увидев как меня остановили и начали обыскивать? Жду еще час, другой – ничего! Дольше оставаться здесь нельзя – светает, и меня легко обнаружат. Снова обхожу хутор и возвращаюсь на старое место. Еще при подготовке похода мы твердо условились – в случае разделения группы, собираемся на месте последней дневки, если это позволяет обстановка. Верю, что за мной вернутся.

Наступает день, в ожидании он долго тянется. Снова темнеет — никого! Уже к рассвету ужас окатывает меня – один! Трудно объяснить мое состояние, это может понять лишь тот, кто сам бывал в аналогичном положении. Так тяжело не было мне с самого начала окружения! Даже в первом болоте мы были с Куксиным вдвоем, а тут – один, совсем один, без еды и без оружия. Мучительно взвешиваю свои следующие шаги – возвратиться на хутор и попытаться что-то узнать, но у кого? А риск попасться – они тут же сгребут меня в плен голыми руками! Если наших захватили, то должен был я это слышать, шум должен был быть! Да и Гук, Коваль и Французов – они вооружены и не сдались бы плен без борьбы! Значит, ушли, решили, что мне уже не вырваться, вот потому и не пришли на место предыдущей дневки.

Километрах в двух днем выглядываю маленький хутор – если наших все же взяли, то слух об этом дойдет и до тамошних хуторян. Дожидаюсь ночи и направляюсь к хутору. Долго брожу вокруг – одному все кажется, что там есть немцы. Где-то уже в середине ночи все же решаюсь подползти к крайней избе, стучу. Выходит жинка, из разговоров узнаю, что и в этот хутор заходить нельзя – есть и староста и полицаи, да и немцы заходят чуть ли не каждый день. О наших она ничего не слышала, все, по ее словам, было тихо и у соседей. Это и радует и обжигает – все же ушли! Ушли и бросили меня! Они решили, что я попался, спасти меня нет сил и ушли, не стали рисковать. А вот Куксин – мы же с ним вместе с самого начала! Все надежды нет – я остался один.

Выпросил у женщины несколько «серников» — спичек, сунула она мне несколько огурцов и я ушел. Куда? Отошел километра на 2 и залег на огромном поле подсолнуха. День мучительных размышлений. Появилась мысль – вернуться к Василию, все же вдвоем, он тот, на кого можно рассчитывать, что не выдаст. Искать группу бессмысленно – за 3 ночи она далеко ушла вперед. С началом следующей ночи отправляюсь в обратный путь. Иду быстро, нервы напряжены, гонят меня почти без остановки, и попадаю под ночную бомбежку! Это случилось около полустанка, где надо было перейти железную дорогу. Кругом голоса немцев, разбегающихся по укрытиям. Воспользовавшись суматохой, переваливаю через дорогу, и сбиваюсь с направления! В каком-то хуторе удается выпросить молока, но одному наливают неохотно – группа это сила!

В одну из следующих ночей стучусь в хату и вместо привычного женского раздается мужской бас: «Заходите, только не бойтесь и не делайте шуму! Соседи услышат!». Не знаю почему, но от той хаты я не дал деру и принял предложение. Две маленькие комнатки, на кровати спит молодая женщина. Кто-то спит и в соседнем комнатушке. Встречает меня молодой человек, лет 25-27, выше среднего роста, худощавый, интеллигентное лицо с прямыми чертами, полуодет. С его первого привычного вопроса «Что бродите по ночам», начинается осторожная беседа. Я скрытничаю, он же, угостив меня грушей-дичком, прямо говорит, что он – старший сержант, харьковчанин, попал в окружение. По пути встретил бежавших из Харькова двух женщин с двумя детьми (одна из них – жена ответственного работника), они толкали тележку с вещами. Он переоделся и, найдя спокойный хутор, остановился здесь. Немцев здесь нет. Старостой назначили «своего старика», полицаев двое – оба вернувшиеся в хутор окруженцы. В хуторе уже разместились 8 окруженцев, никто их не трогает и не обижает. Хутор большой, но разбросанный и название чудное для русского уха – Гёзы. В ответ признаюсь ему, что я – офицер-окруженец, но ни звания, ни фамилии не называю, отбился от группы, но ищу возможности выйти к своим. В ответ – град вопросов, как идете – по ночам? Без карты? Без оружия?

— Да вы же погибнете по собственной глупости, поймают вас, вы в таком виде, что каждый узнает в вас военного, расстреляют или повесят! Куда идти дальше – голод дополнился уже первым снегом.

«Нет – говорит мой собеседник, — подлинно ненавидящий немцев не даст себе так глупо погибнуть. Сейчас их надо обмануть, а потом – отомстить!». Слова эти западают в душу, противопоставить что-то другое я в тот момент не мог. Другого выхода просто не было, если не считать сознательной (и бесцельной!) гибели. А когда сержант просто и прямо заявил, что только и думает о выходе из окружения, и предложил предпринять попытку позднее совместными усилиями, я принял его предложение. Смысл его был прост – утром явиться к старосте и предложить себя в работники. От этого предложения я отказался наотрез – работать даже косвенно на немцев я не буду! Узнав, что я что-то смыслю в столярном деле (в юности я работал в столярной мастерской и даже сдал на 5-й разряд), он предложил мне жить частными заказами. Жинки будут с удовольствием нанимать столяра-старика для мелких поделок за стол и кров. Надо сказать, что и в группе меня начали звать стариком, так я изменился внешне под воздействием голода и отросшей бороды, несмотря на свои 33 года!

В разговоре миновала ночь, в голове еще вспыхивала мысль – а что, если удрать? Наступит утро и куда меня отведет этот симпатичный молодой человек? Но куда идти? Решаю, что если он попытается тайком уйти из хаты, то попытаюсь пустить в ход топор, торчащий из-под лавки. Но такого повода он мне не дал. Наоборот, просто посоветовал с утра появиться в «воловне», где собираются хуторяне и где можно найти работу. Он попросил меня уйти раньше него, еще до того, как хутор проснется, чтобы самому не возбуждать к себе подозрение. В дальнейшем он просил не заходит к нему, и обещал сам меня найти.

Уйдя в подмерзший сад, наблюдаю, как утро опускается на хутор. Поднимаются женщины, начинают протапливать печи, выгоняют скот – совершенно мирная обстановка, как будто нет никакой войны и не сидит в кустах батальонный комиссар Смирных, обросший до не узнавания, синий от холода, голодный как волк, страшно одинокий – сидит и дрожит и от холода, и от голода и от неведения того, что должно произойти с ним сегодня. Но надо что-то делать, надо начинать новую жизнь. Соображаю, что эта попытка не так уж и страшна – в хуторе нет немцев, а от хуторян я, в крайнем случае, смогу убежать…

Продолжение следует.

Материал подготовлен внуком полковником запаса
Игорем Александровичем Сабуровым