Там нам делать нечего…

Разведка боем

На третий или четвертый день нового 1945 года, командир полка гв. подполковник Александр Иванович Шишкин все же собрал в штабном блиндаже ближайшее окружение и командиров батальонов для того, чтобы отметить Новый год. Только успели выпить по чарочке за Победу в новом году, как появился мой связной и доложил, что меня немедленно вызывают на КП батальона. Шишкин понимающе улыбнулся и пожелал успешной работы. В своем блиндаже я нашел представителя штадива и какого-то незнакомого мне капитана. Они попросили меня пройти с ними в первую траншею на переднем крае полка. Пошли мы и остановились именно на той позиции, на которой закрепились при расширении плацдарма.  Тут же на месте я получил приказ от имени комдива подготовить и через несколько дней по особому указанию провести на этом участке разведку боем. Мое предложение перенести участок было встречено в штыки капитаном: «Нам нужен именно этот участок!». На проведение разведки боем мне придавалось 2 артиллерийских полка для проведения 5-10 мин огневой подготовки (скорее мощного артналета) и взвод саперов.

Гости ушли, стемнело. Единственное, что я успел сделать в тот день, был вызов своих разведчиков и постановка им задачи «слушать» противника, а также внимательно расспросить «местных» — солдат 2-го батальона, занимавшего оборону на этом участке.  Думал всю ночь, прикидывая все возможные варианты. С рассветом вышел на рубеж уже с ротными и начали прикидывать вместе. Вокруг нас сосновый лес. Между нами и противником от 150 до 250 метров нейтральной полосы. Хорошо просматриваются проволочные заграждения, увешанные жестянками, под которыми находятся гранаты на растяжке и мины. Все попытки моих разведчиков преодолеть этот рубеж оканчивались провалом. За месяц сидения в обороне и мы, и немцы усыпали нейтралку минами в таком беспорядке, что саперы не могли гарантировать, что смогут снять наши мины, не говоря уже о разминировании минного заграждения немцев.  Днем это делать невозможно – на нейтралке просматривается (а значит и простреливается!) буквально каждый бугорок, ночью же шум вызывает огонь такой плотности, что уцелеть вне окопов просто невозможно. Командир взвода саперов прямо сказал: «Там нам делать нечего – перебьют всех без пользы».

ДЗОТов на переднем крае у противника много, огневые точки подвижны, маскировка прекрасная, отличить ложные огневые точки от настоящих практически невозможно. Мои разведчики днем попытались сымитировать движение, ответом было море огня. Прибывшие на рекогносцировку представители артполков указали на то, что разбить артогнем все огневые точки невозможно, разминировать минное поле артналетом с гарантией не удастся, также как и полностью разбить проволочное заграждение.  Причины банальны – мешает лес, небольшой ресурс боеприпасов и близость наших позиций – даже попадание одного снаряда среднего калибра в траншею, набитую пехотой перед атакой может вызвать не только большие потери, но и срыв всей атаки. Танков нам не придавали, да и пользы от них в лесу было мало.

Правда, все говорит за то, что основная линия обороны немцев проходит по второй траншее и ее уже можно надежно подавить. Но ДЗОТы… их с таким расходом боеприпасов во время короткой огневой подготовки просто не разбить. Для этого надо выводить орудия на прямую наводку, а артиллерии непосредственной поддержки мне не выделили.

Делать нечего, принимаю единственное решение – атака тремя ротами уступом, с выделением одного взвода для отражения возможной контратаки мне во фланг и предотвращения окружения прорвавшихся вперед. Довожу решение до командиров рот и отправляю их назад во 2-й эшелон для отработки атаки, а сам снова возвращаюсь на передний край.  Главное – преодолеть нейтралку, нужен короткий и дружный бросок пехоты, нужны проходы, гарантированно свободные от мин.  Посоветовавшись  с саперами и артиллеристами, приходим к единственно приемлемому решению – заложить на нейтралке 3 мощных фугаса (по одному на роту) и сдетонировать их во время артподготовки.  Артналетом по нейтралке также постараться уничтожить как можно больше мин. Ротным командирам также было приказано забросать нейтралку гранатами во время артподготовки. Свою минометную роту подвожу как можно ближе к переднему краю и ставлю задачу сосредоточить огонь по нейтралке с последующим его переносом на первую траншею. Завершив планирование с приданными, вывожу на передний край всех своих офицеров – обсуждаем, наблюдаем, планируем и через 3-4 дня получаем приказ – завтра в 08.00…

Ночью почти бесшумно вывожу батальон в первую траншею, устанавливаем и проверяем связь. В блиндажике командира обороняющейся роты оборудую свой НП. Странно – НП в лесу, с видимостью в 150 м! За одну ночь артиллеристы «прикладывают руки» к ротному НП и превращают его в блиндаж в 3 наката, а к утру в нем появляются 2 комполка-артиллериста со своими штабами, представители штадива, какого-то неведомого мне штаба, разведчики всех уровней, все со своей связью. Мне трудно найти место для своего адъютанта, замполита, связных от рот и неизменного Мусуркеева. Запомнился только явно преклонный возраст обоих командиров артполков и их редкое на переднем крае звание – оба полковники.

За час до атаки получаю внезапный приказ явиться к комдиву и через полтора километра попадаю на прекрасно оборудованный НП, даже с вышкой над лесом. В просторном блиндаже застаю комдива генерала Бакланова и, как позже узнал, командира сменявшей нас дивизии. Комдив требует доложить решение на разведку боем. Докладываю.

— Фланги обеспечил? И после утвердительного ответа, неожиданно:

— Твоя главная задача – добыть языка! Тут вмешивается другой генерал и уточняет: «Хорошо бы офицера». Бакланов отвечает: «Ну, если попадется – эти не упустят. Ну, Смирных, план одобряю, удачи!». Позже никто в этот разговор не верил, только Шишкин как-то посочувствовал и сказал, что «кровь проливали ради соседа»…

Возвращаюсь на НП, до атаки остаются считанные минуты. Проверяю по телефону готовность рот. Над передовой зависает мертвая тишина, все в крайнем напряжении. Бросаю взгляд на часы – время! Командиры-артиллеристы, после моего кивка, начали передавать команды, перечисляя установки прицелов, типы снарядов и, наконец, долгожданное – «Огонь!». Громыхнуло. Но нет доклада о подрыве фугасов, тормошу ротных, наконец, прибегает командир саперов – есть взрывы! Но они какие-то слабые и их явно не 3 , а два. А артиллерия тем временем гремит. По графику у них 5 мин выделяется на обработку переднего края, а потом перенос огня уже в глубину. Все впереди покрыто дымом и взлетевшими песком и пылью, видимости никакой.

Одновременно с командой на перенос огня в глубину даю команду ротным: «В атаку – Вперед!». Но как только наша артиллерия перенесла огонь вглубь, на участке атаки немедленно сосредотачивается ответный огонь ближайших батарей немцев.  Подавить их огонь в задачу артиллеристов не входит, боеприпасов на это не выделено. Бьют немцы точно, в «одну точку», участок атаки они определили моментально. Я стою в траншее рядом с блиндажом, когда в бруствер ударяет снаряд, но осколки летят выше. Участок атаки застлан дымом и пылью – ничего не видно, а проводная связь с ротами уже нарушена артогнем. Идут минуты, с переднего края нет докладов – что там? Поднялись? Пошли?

Ждать невмоготу, и я командую: «Мусуркеев, за мной! Всем – оставаться на месте!». По полуразрушенному ходу пробираемся в первую траншею. На отшибе натыкаюсь на своих разведчиков, большинства ранены, несколько тяжело. У Студента оторвана нога. Со слезами на глазах наклоняюсь к нему, он в сознании и шепчет: «Все, отвоевался…». Поворачиваюсь к командиру, и он скомканно докладывает: «Накрыла артиллерия… начали подрываться на минах… бьют из ДЗОТов второй линии, а перед ней снова мины и проволока». Ясно, первую траншею кое-как перескочили, а перед второй пехоту положили огнем. Мусуркеев хватает за рукав и кричит: «Гвардии майор, генерал к телефону требует», в землянке уже установлен телефон.

— Смирных, ты где?

— В передней траншее, на ротном КП… иду вперед…

— Кто тебе разрешал бросать свой КП?

— Устав, командир батальона ведет бой лично!

— Все хватит, давай отбой!

А какой тут отбой, у нас тут бой! Люди выползают с нейтралки, кто-то тащит убитых и раненых, мимо проходят несколько человек из дивизионной разведки в изодранных маскхалатах… у солдат в глазах ужас…

Неудача! Ударили мы в стену, ворвались в первую траншею, в ней пусто, а за ней – минное поле с ловушками, опять проволока и спирали Бруно и массированный огонь из всех видов оружия… Вторая линия – сплошная траншея, густо заполненная пехотой, а на переднем крае – одни лишь расчеты ДЗОТов. И еще – немцы удивительно быстро сконцентрировали на нашем довольно узком участке огонь всей ближайшей артиллерии. Вот и положили пехоту… Потеряли мы 86 человек убитыми и ранеными, хорошо, что еще никого не оставили немцам в качестве «языка». Вынесли всех убитых и раненых….

Нет слов выразить, как я переживал неудачу и такие потери! Особенно было обидно, когда «сарафанное радио» донесло, что комдив, якобы, сказал: «Вот ведь неудачник, а так хорошо все продумал!». Не знаю уж, так ли это было, но бодрости такие слухи явно не добавили. Только одно было приятно – меня всячески утешали полковые начальники, которые видели и знали все.  Комполка Шишкин пришел на КП и прямо мне сказал, что нельзя было рассчитывать на успех на том же участке, где ранее полного состава польский полк потерпел неудачу и добавил: «Обороны сокрушить тебе не удалось, это и не было задачей. А со своей задачей – вскрыть систему обороны и огня противника — батальон справился». Также выразился и начштаба майор Леонов, посетовав, что нашими руками «чужая» дивизия жар загребала… Утешали меня еще и тем, что сравнительно небольшими (ох, уж это «сравнительно»!) потерями мы убереглись от больших. Для поднятия нашего духа было сказано, что хорошо поработала звуковая разведка, сумела засечь почти все позиции немецкой артиллерии. 19 января началось настоящее наступление, но не на нашем участке и Армия понесла сравнительно (опять сравнительно!) небольшие потери.

От Магнушева до Познани

На этот раз наш полк не шел непосредственно на прорыв. Дня за два до начала наступления нас сменили, вернее, немного сдвинули влево, и мы едва нашли место для ночевки – так густо стояли части на направлении главного удара. Запомнился эпизод со сменявшим меня комбатом-капитаном, который был явно удивлен, не обнаружив у меня наград на груди, а лишь нашивку за ранение. «Сменяем полк, о котором легенды ходят, — сказал он, — а у комбата одна лишь отметина за ранение!». Пришлось ему объяснять, что здесь не тыл, а передовая, и «металл» в грудь много чаще попадает, чем на грудь. Я остался без двух рот – автоматчиков, как водится, забрали в танковый десант, а 2-я рота все еще за Вислой прикрывала фланг и вернулась ко мне уже под самой Познанью.

14 января весь плацдарм ожил и загромыхал артиллерийским огнем. Полки первого эшелона пошли вперед, а мы – за ними в колоннах. Преодолеваем по разминированным проходам передний край немцев, траншеи все перепаханы артогнем, но трупов мало. На позициях невдалеке впервые видим брошенную батарею 6-ствольных минометов «Ванюш» (вот вспомнил – солдаты их «Ишаками» называли за характерный звук выстрела). Вражеской авиации почти нет, и этот фактор здорово облегчает марш. Но все равно веду батальон настороже. Миновали дорогу Варшава – Радом, ту самую, до которой так и не смогли дойти в августе, несмотря на все усилия и обильно пролитую кровь. Может быть, поэтому она представлялась какой-то особенной, а тут – обычный («задрипанный», как выразились солдаты) проселок. Снова выходим на реку Пилицу и через наведенную саперами легкую переправу переходим на противоположный берег. Тут немцы постарались и создали сильную отсечную позицию. Тут же видим и брошенную крупнокалиберную батарею – «знакомые наши», горько шутят пехотинцы.

После выхода на дорогу начинается наш победный марш. Далеко впереди нас продвигаются вышедшие на оперативный простор танковые соединения, а мы следуем за ними в колоннах по раскисшим проселочным дорогам. Мой батальон, уже по традиции, составляет авангард дивизии, он усилен артдивизионом на конной тяге и наша задача очень проста – быстрее, как можно быстрее вперед, пока противник не сумел организовать оборону.  Идем очень быстро. От плацдарма до Лодзи по прямой километров около 130. 14 января начали марш, а утром 19-го уже вышли к Лодзи. От Лодзи до Познани еще 180 км, и пришли мы туда 25 января. Все эти расстояния я взял с трофейной немецкой карты, они подсчитаны по прямой, не учитывая того, что мы шли по второстепенным грунтовым дорогам, петляя вокруг да около. Но мы же не только шли, но еще и сбивали по пути заслоны немцев, ввязываясь в бои за овладение ключевыми перекрестками дорог. Так что это была не увеселительная прогулка, а трудный марш в постоянном предвидении боя, с выстрелами из леса со стороны заплутавших немцев, а порой и Армии Крайовой, марш в условиях отставших тылов. Людей нужно кормить, боеприпасы пополнять, отдыхать как-то ведь также необходимо. Мы вели и настоящие бои за Конин, Дризны и Гнезно. Но после боев на плацдарме и разведки боем все эти стычки нам казались несерьезными.

Как пример, в одном из поселков разведка наткнулась на группу немцев, непонятно каких – не то организованный заслон, не то отколовшаяся группа отступающих, но у них несколько пулеметов и минометов, они занимают перекресток дорог. Артиллерийский наблюдатель, что был с разведчиками, тут же по рации указывает цели артдивизиону, до меня еще не доскакал посыльный, а я вижу, как разворачиваются 2 орудия, снимаются с передков и открывают огонь. С повозок ГПЗ, разбуженная стрельбой, посыпалась засидевшаяся и полусонная пехота, но когда комбат галопом подъезжает к разведке, дело уже кончено и остается только решить, что делать с тремя десятками испуганных немцев. Брать с собой их нельзя, и я принимаю стандартное в таких случаях решение – разоружить и оставить под охраной местных поляков и одного раненного бойца с запиской к штабу полка.

Я пишу, что шли мы быстро. Но фактически это был не пеший марш. Помня наш прежний ковельский опыт, тотчас же был организован сбор трофейных лошадей и повозок. Позапрягали мы их кто во что горазд и превратились в конницу, вернее, в большой цыганский табор, сборище разномастных коней и немыслимых повозок, начиная с крестьянских дрог и кончая барскими легкоконными бричками. Многие «джигиты» без седел, а в пулеметной роте капитан Наумов организовал даже какое-то подобие тачанок. Кстати сказать, комполка Шишкину разведчики откуда-то реквизировали настоящий извозчичий фаэтон с откидным верхом. Пара лошадей, на высоких козлах ординарец, рядом рысят еще 2 ординарца – картина просто уморительная! Поляки видели немецких полковников в дорогих машинах, а тут советский подполковник в фаэтоне! Но как бы смешно это ни было, темп марша мы поддерживали высокий.

Батальон все еще идет в авангарде. Где-то впереди на тройках и на парах в легких колясках катит моя разведка, выслав несколько верховых вперед. За ней на телегах следует ГПЗ, потом в пределах прямой видимости мой КП с небольшой охраной, за мной артдивизион, а уж потом стрелковые роты и минометчики. Замыкает боевой порядок остатки пулеметной роты (большинство станкачей либо в ГПЗ, либо приданы в роты) и хозвзвод Ющенко с неизменно поющим Шариповым около дымящейся кухни. Бойцы почти всегда сыты, моральное настроение превосходное. Постоянно нас встречают поляки, уж не знаю кем и как оповещенные. Мы знали, что лондонские политики пугали их ордами насильников и убийц, а тут они видят, да, грязноватых, покрытых пылью, частенько небритых, но радостных и организованных солдат. Поляки встречают цветами (всегда задавался вопросом – откуда цветы в январе?), детьми на руках и возгласами «Виват!». Мальчишки повзрослее норовят забраться на повозки, к бородатым ездовым и тут получают нехитрое солдатское угощение – сухари, а порой и что послаще.

Неоднократно беседовал с поляками на многие темы, близкие мне как историку и бывшему партработнику. В целом, отношение к нам на начальном этапе моего пребывания на польской земле можно было разделить на 3 основные группы:

Во-первых, старшее и среднее поколения прямо говорили, что их враг – немцы. Они в этом сами убедились на своем горьком опыте. И дело было не только и не столько в том, что поляков расстреливали по поводу и без него, держали в заложниках, а в том, что немцы смотрели на них, как на быдло, независимо от культурного уровня и всячески это демонстрировали. А польская гордость вошла в поговорку!

Во-вторых, много было национализма во всех формах его проявления, много кликушества и переноса обид с царского режима на советский народ. Это, как правило, были представители зажиточных кругов и дворянства.

В-третьих, простые люди, особенно рабочие, встречали нас с открытым сердцем, твердо веря, что рабочий человек брата-рабочего поймет.

Но это все были полуночные беседы на коротких привалах, а с раннего утра – вперед! Очень часто поляки указывали нам местоположение скрывавшихся групп немцев и даже выдавали их базы в лесах. Но с последними мы не связывались, а лишь рекомендовали сообщить идущим за нами. У нас было одно задание – вперед. Но в то же время не могу не вспомнить наше удивление, когда после спокойной ночевки в небольшом городке к нам с чердака дома, где ночевал штаб батальона, спустились и сдались десятка полтора немцев. При опросе я поинтересовался – почему не напали ночью? И получил характерный ответ – уж больно вы уверенно вели себя, побоялись… Это было приятно – и у немцев начался период страха перед нами!

Из чисто бытовых проблем помню, что на пути стали попадаться маленькие спиртовые заводики. Тут уж и мне и политработникам приходилось выставлять надежные посты, немцы могли отравить спирт (что и делали часто), но порой наш пьяный боец представлял большую опасность для окружающих, чем сами немцы. Мне помог общий «антиалкогольный» настрой батальона, да и то, что наркомовские 100 г в наступлении выдавались неукоснительно. В своем большинстве встречавшиеся нам хутора были очень бедны. Песчаные земли, отсутствие спроса на сельхозпродукцию и многолетний беззастенчивый грабеж со стороны немцев сделали жизнь крестьян очень тяжкой. Но вот на марше, среди нищих деревень, нам предстала панская усадьба. Настоящий дворец в окружении парка, скульптуры и даже фонтан. Из любопытства решил заглянуть и пришпорил коня. Далее нашим глазам предстала картина, достойная пера художника. В замок уже успели приткнуться тылы какого-то танкового соединения. Пан бежать не успел и явно трусил – как быть? Он встретил гостей сам, и вот мы застаем такую картину: в гостиной накрыт богатый стол, стоят ливрейные лакеи, сам пан крутится поблизости, а за столом – вечно чумазые танкисты. Я сбросил стеганку на руки Мусуркееву и, сверкая майорскими погонами, вошел в зал. Танкисты вскочили, вытянулись, увидев это, пан поспешил мне навстречу и с низким поклоном «проше пана до столу», пригласил к столу. Но мне не до этого, шутливо пожелав танкистам не увлекаться содержимым панских подвалов, поскакал назад к батальону.

При подходе к крупному промышленному пункту – Лодзи, ГПЗ попала под сильный минометно-пулеметный огонь. В бинокль отчетливо вижу, как с пригорка в нашем направлении выдвигается солидная колонна немцев. Что это? Попытка создать линию обороны или очередная попытка задержать нас? Посылаю срочное донесение в полк, а сам, памятуя, что во встречном бою верх берет тот, что успеет быстрее развернуться,  бросаю вперед усиленную стрелковую роту и автоматчиков-разведчиков фронтом к противнику. Последнюю же мою стрелковую роту начинаю выводить во фланг слева. Артиллеристы во главе с опытным комдивом, увидев мои намерения, быстро заняли позицию и открыли беглый огонь по прекрасной цели. Бой сложился очень ожесточенный, но скоротечный. При усиленной огневой поддержке цепь батальона начала сближение с противником. Это движение было поддержано густыми цепями правого соседа. Но дело решили полтора десятка танков, вылетевших из лощинки и ударившие немцам в тыл. Немцы, стоявшие напротив моего батальона, моментально начали бросать оружие и сдаваться в плен. Когда на мой КП прибыл комполка, дело было уже решено.

В промышленной Лодзи рабочие нас встречали так, что слов для рассказа просто не хватает.  Задержанные боем в предместье, мы вошли в Лодзь уже под вечер. Шли через сам город быстро – надо было опередить немцев на выходе. Но пройти было трудно, все улицы были полны народу, пели, плясали, играли на баянах и порой на скрипках, во всех кирхах звонили колокола. Поцелуи, крики приветствия и снова поцелуи. Я ехал верхом на своем Гнедке, но меня дважды буквально стаскивали с лошади и качали. Качали так, что из карманов посыпалось все, что в них было. Ющенко предложил пересесть в какую-то коляску, но это было еще хуже, ее моментально облепили гроздья людей, и порой было непонятно, люди или лошади везут меня. Я к такому не привык и перебрался на своего Гнедка.  Солдаты моментально начали прихорашиваться, но все попытки пройти строем и в ногу не удались – народ буквально смел немногочисленный батальон. Бойцы и офицеры взволнованы и смущены. Два испытания в один день, утром – бой, а вечером – такая бурная встреча, трудно нам пришлось…

 

Делать привал в городе при таких обстоятельствах было бы нарушением графика марша, и от него пришлось отказаться. Да и так задержку пришлось компенсировать форсированным тяжелейшим ночным маршем, поддерживая ослабевших под руки, но на заданный рубеж к утру мы все же вышли. Сводка Совинформбюро скупо подтвердила факт занятия (а не захвата!) Лодзи, и выписка из приказа Верховного Главнокомандующего № 233 от 19.01.1945 г. с объявлением благодарности до сих пор хранится у меня. Но наслаждаться приемом поляков в Лодзи пришлось на долю тыловым частям, как, впрочем, и в большинстве случаев.

Вскоре после Лодзи произошел еще один интересный случай. Занимаем небольшой городок, останавливаемся около ворот в огромном заборе и стучим. Ответа нет, и ребята-разведчики лезут наверх.  К тому времени подходит и полька-сторожиха и объясняет, что перед нами немецкая фабрика. Просторный двор, небольшое фабричное здание  с явно изношенным оборудованием, склады сырья и готовой продукции. Справа довольно обширный парк с шикарным особняком в 2 этажа.  Вскрываем входную дверь, и перед нами зеркальная гостиная. Налево за богато отделанной дверью шикарный кабинет хозяина, кожаные диваны, дубовая облицовка стен. По другую сторону – огромная столовая, сияющая чистотой и богатой сервировкой.  В свете заходящего солнца переливается большой набор хрусталя. Никто даже и не думает, что это можно прихватить с собой – куда ты такую красоту положишь? Далее – опрятная кухня с маленькой спальной комнаткой. На втором этаже большая хозяйская спальня, ковры, богатая отделка, внутристенный шкаф, забитый невиданными винами и неизвестными консервами. Особо нас всех поразил гардероб во всю стену, полный всего, вплоть до носков и перчаток. На видном месте – коричневая рубашка с повязкой, на которой свастика, портупея и даже кинжал. И так дальше, комната за комнатой, но половина второго этажа снесена снарядами.

Остановились на ночевку в саду, дом произвел нехорошее впечатление из-за того, что в подвале нашли связки мин. А вдруг заминирован? Полька рассказала нам, что и фабрика, и дом принадлежали поляку, но с захватом Польши он был куда-то увезен, а сам особняк с фабрикой был подарен чуть ли не самим Гитлером какому-то заслуженному нацисту. К утру мы уже знали, что появление наших танков было таким неожиданным, что наци пытался даже стрелять по ним из окна второго этажа. Танкисты всадили несколько снарядов в дом и понеслись дальше. Ну, а наци удрал… Главное впечатление от этой ночи в другом – в наш лагерь ворвались две рыдающие женщины и пали перед нами на колени. Оказалось, что они сопровождали группу советских детей, которых немцы использовали как доноров в местном госпитале. Просили помощи и транспорт, дети еле могли передвигаться и были в ужасном состоянии. Истощенные бледные, полураздетые с огромными голодными глазами, это были бледные тени детей. Отдаю немедленно приказ разведчикам – съедобное из дома немедленно сюда. Все лекарства, припасы (мы взяли немного для себя, и я поставил часового у входа в дом) того проклятого наци отдали мы детям. Со склада фабрики я приказал также выдать всем детям по штуке сукна на дорогу, зная, что на это можно прокормиться всюду. Пара телег с лошадьми была предоставлена в их распоряжение, и утром мы разошлись в разных направлениях. Но эта встреча оказала очень глубокое впечатление на солдат и офицеров. Пленных в боях стало заметно меньше, и пришлось принимать разъяснительные меры. А мы снова устремились вперед, толком не поспав в ту ночь… Шли на Познань. Шли стремительным маршем. Дошли. Тут и кончилась наша «легкая война».

Продолжение следует.

Материал подготовлен и передан для публикации внуком, полковником запаса
Игорем Александровичем Сабуровым