Окружение: нужно бороться, бороться до конца

Окружение

Утром 9 июля 1942 года грохот разрывов мин, треск автоматов и характерное цоканье разрывных пуль вывели меня из забытья. Вскакиваю… рывком выбегаю за хату на улицу, в нескольких шагах от меня по середине улицы катит машина, по бортам немцы, они строчат из автоматов по всем направлениям. Каким-то боковым зрением вижу офицера, почему-то в белых перчатках, отдающего указания… Инстинктивно отшатнулся за угол хаты, подбегаю к машине, у которой возится водитель, пытаясь завести мотор… конечно же мотор не заводится, выхватываю за приклад из машины винтовку, оборачиваюсь – у соседней хаты немцы, рука тянется к затвору… его нет! За хатой какой-то старик призывно машет рукой в сторону огорода – «туда, хлопцы!».

Бегу, обгоняю заспанного, ничего не понимающего Куксина. Пули свистят, но сразу же за огородом попадаем в заросли камыша, речка, бросаемся в нее… воды по горло… переплываем рывком неширокую водную гладь и, запыхавшись, врываемся в камыши у соседнего берега… пересекаем их заросли и попадаем в какое-то болото. Забираемся вглубь, осматриваемся и сразу же понимаем – попали в мышеловку! Болото расположено в самом центре хутора! Мы бросились, было, на запад, в сторону высоких холмов, но немцы быстрее нас докатили в конец хутора и оттуда начали прочесывать хаты. Их ракетчики моментально появились на всех возвышенностях в готовности дать сигнал самолетам о занятии хутора.

Как мне позже удалось узнать, в этом хуторе в западню попали много наших – часть Штаарма и Политотдела, полевая почта 802 да еще какой-то запасной полк без оружия… Выйти из болота среди бела дня было немыслимо. Оставалось только ждать, спрятавшись в камышах.

Какой ужасный день! Первое время казалось, что немцы прочешут болото. Тогда один выход – броситься на первого попавшегося и душить его в надежде, что другой немец тебя подстрелит… Но в тот период успехов немцы были «господами» и без особой нужды в болота не лазили. Правда, через пару часов по нему стали постреливать из автоматов, бросили даже несколько мин, но это было не так страшно – это смерть, а не плен! В душе зародилась надежда… отсидимся до темноты, а ночью и уйдем. Но до темноты нужно было еще дожить. Сколько ужасных переживаний принес этот день. Звуки по болоту распространяются хорошо. По взятому под охрану мосту непрерывным потоком идут колонны. Все дворы забиты немцами – идет охота на кур, визжат поросята, кричат жинки. Порой доносится крик отчаяния обнаруженного нашего, грубый выкрик немца, выстрел, тишина… С полудня от большого каменного здания в центре поселка стали доноситься крики отчаянной боли, порой переходящие в рев – пытают захваченных командиров. Порой возглас прерывает выстрел и … снова относительная тишина. Понимаем, что гибнут наши товарищи, может быть друзья из Поарма, и тяжело переживаем свою беспомощность. Назойливая мысль – почему нет даже пистолета, пары гранат – встать и броситься на мучителей? Это безумие, смерть, но это лучше, чем слышать крики истязаемых, песни подгулявших победителей… Речушка не остается незамеченной, и немцы лезут в нее купаться, гогочут, визжат от удовольствия…

Положение просто аховое – да я еще одет, хуже Куксину, он выскочил из хаты полуголым. Проверяю карман гимнастерки – партбилет [1], удостоверение личности, фотографии родных, там же круглое зеркальце, расческа и рублей 400 денег. В кармане брюк один только носовой платок да часы на руке. Удивительно, но за весь день мы и не подумали о пище, только очень хотелось курить, а кисет с табаком у меня остался в брошенной шинели. Там же остались и спички.

Наконец начинает смеркаться, но поток машин и обозов не ослабевает. Принимаем решение – двигаться вдоль левого берега речушки по воде, выйти на край хутора и в поле. Но сколько разочарований приносит эта ночь! Движение в хуторе продолжается, большинство немцев не спит, а болото попадает под подозрение – по берегу у мостков выставляется караул, мы едва не наскочили на него. Попытка подойти к дороге проваливается – с дороги кидаются овчарки, в нашу сторону раздаются винтовочные выстрелы и автоматные очереди. На западный берег даже и не пытаемся выйти – кругом немцы. В лазаниях по болоту проходит короткая июльская ночь и рассветает. По хутору прокатывается волна утренней активности. Так начинается второй день. Запомнился он как самый тяжелый за весь период скитаний в окружении. День предыдущий был наполнен непосредственными переживаниями, попытками сначала лучше спрятаться, затем составить план выхода, самой попыткой выбраться – хоть какой-то активностью. Но прошедшая ночь показала, как мала реальная возможность выбраться из западни. Разочарование стремительно охватило нас именно на второй день. Лежим в воде под кустом терновника, едим зеленые ягоды в попытке заглушить голод.

Давят на нервы звуки передвигающейся техники, а надо думать и думать… Мне нет нужды рисоваться и привирать, но мы с Куксиным быстро сошлись в одном – погибнуть, но не сдаться, грызть зубами, добиваться смерти, но в плен не попадать. Смерть не страшила, хотелось только, чтобы она была героической, а не мокро-грязной и бессмысленной, как само это болото.

Не хватает слов, чтобы выразить все переживания того страшного дня. Всей своей жизнью, всем своим разумом я врос в те великие цели, которыми жила наша Родина, наша партия. Отец – член РСДРП (б) с 1905 г., подпольщик, постоянно менявший места работы в городах Урала, несколько раз сидевший в царской тюрьме. Как мало я его видел, но как много он повлиял на меня. Отчим, член партии с 1917 г., выросший из простого деревенского парня в крупного партработника. Моя комсомольская юность, период борьбы и сдвигов внутри страны. Приходилось участвовать и в хлебозаготовках и в раскулачивании. Помню пуританство того периода в комсомоле – нельзя было носить галстук, зазорным считалось танцевать. Университетское окружение, умные, идейные, боевые ребята. Служба в армии. После нее – всё для работы во имя великой цели – строительства социализма. Мой участок – воспитание кадров, замечательных кадров парттысячников, профтысячников – уча их, учился и я у них. Вспомнить только мои беседы со старым большевиком-златоустовцем Чевардиным, кристальной души человеком. Даже само слово – партия – он произносил с каким-то особым оттенком, как самое дорогое и заветное. Я его учил истории культуры, он меня – жизни. Работа в техникуме Уралмашзавода, где на вечернем отделелении моими учениками была славная когорта его строителей. Школа, беседы в госпитале с ранеными в Финскую кампанию, новая для меня организационная и пропагандистская работа в Райкоме и Горкоме… Это моя жизнь, это – я сам! А теперь – крах? Кто-то из писателей умно подметил, что в подобные моменты крах личный кажется крахом государственным. И действительно – на Дону в 1942 г. враг показал свою огромную силу, в такие минуты упадка кажется, что погиб не только ты, а все чем ты жил, гибнет все то, что ты строил. А раз нет всего этого – то зачем жить и не лучше ли уйти из жизни?

Вот и сейчас, вспоминая и вновь переживая эти страшные дни, чувствуешь, что если была возможность, то я бы пустил себе пулю в лоб. Не из чего! Единственно возможное – засунуть голову в вонючее болото и захлебнуться… нет даже перочинного ножа. Представляю, как можно смеяться, прочитав эти строки, но смеющемуся критику скажу только одно – переживите это сами!

Стыдно вспомнить, но при наличии оружия, я мог бы застрелиться в том болоте. Но это же малодушие! Да, малодушие. Уйти из жизни тогда, когда еще можно было бороться. Слышал я такое мнение, что покончить с собой может лишь тот, кто имеет сильную волю. Ерунда! Наоборот, только безвольный человек уходит из жизни сам, сильный борется и за жизнь и за свои идеалы, жизнь дает силы для борьбы. Значит нужно бороться. Бороться до конца. К этому решению пришел я в тот труднейший день. Бороться – значит пробиться к своим, эта мысль стала определяющей на весь период окружения.

Пересматриваю содержимое карманов. Долго рассматриваю фотографию Нины и Вакочки. Решаю – нет, эта фотография ни в коем случае не должна попасть в руки фрицев. Целую фотографию и разрываю ее на мелкие кусочки, которые топлю в болотной жиже. Партбилет и удостоверение личности… Долго и всесторонне обдумываем этот вопрос вместе с Куксиным. Уничтожить? Но нам партийным работникам, очень хорошо известно требование партии – хранить партбилет как зеницу ока. Рука не поднимается уничтожить его. Ведь это доказательство моей принадлежности к партии. Решаю хранить его до последней крайности, пусть это будет моим маленьким знаменем, которое я должен пронести через все невзгоды на груди, а не прятать его в сапог или куда еще для пущей сохранности. Становится как-то легче от принятого решения. Следующая проблема – что делать с формой? Решаем без колебаний – форму и знаки различия не снимать ни в коем случае.

А в хуторе непрекращающийся грохот машин, крики немцев, много купающихся в речке – гады, чувствуют себя как дома! Снова подползает ночь… снова вспыхивает надежда выйти, снова ползаем по краю болота, снова неудача, снова мысль о невозможности плена, снова рассвет и так пять суток! На пятые сутки наступает уже полное истощение, упадок физических сил, бесконечно пьем болотную воду, едим корни каких-то растений, похожих на цветы, чувствуем, что приближается конец, надо решаться на действия, иначе можно утром и не встать, не подняться из воды.

В предпоследнюю ночь у самого берега наталкиваемся на человека – шепот «товарищи!» и к нам подползает мужчина в ватной телогрейке с планшеткой через плечо, увы, также без оружия. Тщательный допрос с нашей стороны и мы приобретаем товарища. Это Василий Афонасьев, старший техник-лейтенант, работник полевой почты 802. Его попытки выбраться из болота также не увенчались успехом. Разница только в том, что он скрывался один, а это много тяжелее. Но с другой стороны, в его планшетке карта и … пряники! На радостях он дружески делится своим богатством. Те 3 или 4 пряника были первой настоящей едой за все дни. Вместе ползаем и эту, пятую по счету, ночь. Интенсивность движение немцев сильно уменьшилась, на дороге уже нет непрерывного потока мототранспорта, но охрана в ночное время выставляется все также усиленная и что особенно неприятно – с собаками. Стоит только подползти поближе, как раздается лай. К утру возвращаемся к центру болота, не решившись остаться на огороде по другую сторону реки. Появление Василия как-то активизирует нас. Обсуждаем с ним оговоренные условия по документам и по форме – он безоговорочно нас поддерживает. Он согласен на все лишь бы вновь не остаться одному.

Очередной рассвет. И тут на наше счастье ливанул сильнейший дождь. Немцы забились по хатам, а мы, уже доведенные до полного отчаяния, переплываем речушку и огородами добираемся до хат, быстро переходим по одному улицу (под гомерический гогот немцев в хатах) и падаем от изнеможения по другую в огороды. Ползем, грязь залепляет лицо. Я ползу первым и вдруг от стожка сена в конце огорода уже у самих спасительных кустов мы наталкиваемся на женщину. Резко оборвалось сердце, но и она лишь охнула: «Миленькие, что ж по грядкам-то! Постреляют вас!» Вскакиваем одновременно и рывком добегаем до кустов. Потом снова вброд (речушка там делала поворот) и по лощине в горку. Бегом через вспаханное поле в несжатые хлеба, затем в какой-то лог и … мы вырвались из хутора и ненавистного болота! Трудно передать радость, охватившую нас. На какое-то время мы просто забыли, что главные трудности еще впереди. Нам казалось, что, вырвавшись из болота, мы тем самым вырвались и из самого окружения! Удивительно, по-новому, воспринимается простор – это уже не узкое болото, а широкое поле с видимостью на несколько километров. По-новому радуемся природе. Дождь, промочивший нас до нитки, во много раз лучше болотной воды, ему, вольному и свежему дождю, мы с удовольствием подставляем наши лица и даже его струи, затекающие под мокрые гимнастерки, кажутся живительными. В этом же логу натолкнулись мы на дикую яблоню. Крупные, красивые яблоки заманчиво выглядывают из листвы. Набрасываемся на них – горечь и неимоверная кислятина, но голод не тетка и мы набиваем ими карманы и, сориентировавшись по карте, берем направление на восток. На ходу давясь яблоками, поспешаем через пустынные поля и бурьян. Идем смело – видимость хорошая и стоит только присесть, как нас трудно будет обнаружить. По нашим прикидкам и по карте до Дона километров 30-35. Погода начинает проясняться. Через 5-6 километров упираемся в глубокую и широкую балку с растянувшейся вдоль нее проселочной дорогой и небольшим хуторком внизу. Дорога и хутор кажутся пустынными, но настораживают многочисленные свежие колеи танков и автомашин.

Спускаться к хутору опасно – если там немцы, то они нас легко обнаружат еще при спуске. Долго наблюдаем за хутором, подозрительного ничего нет, решаем спуститься, и подходим к отдельно стоящему крайнему дому. Дом разрушен и пуст. Натаскали кучи соломы, нарвали спелой вишни в саду, наелись. Вишня кажется безумно вкусной, особенно после кислых яблок. Избавляемся от их остатков и набиваем освободившиеся карманы вишней. Удивительные вещи происходят на войне. Подумать только – голодать почти неделю, а затем до отвала наесться и яблок и вишни и никаких желудочных последствий! Отдохнув немного, подбираемся к соседней хате. Из нее навстречу нам выходит старик. Наши первые слова: «Дедушка, дай хлеба!» и в ответ причитания: «Милые, да немцы ж все побрали». Старик явно напуган, расстроен, что столкнулся с нами и уверяет, что немцы постоянно находятся в хуторе и лишь сейчас их нет по счастливой случайности. «Уходите скорее, а то из-за вас, в форме, они нас порежут!». Наспех у него уточняем направление к Дону и отходим к следующей хате. Она занята эвакуированными женщинами, которые не успели перебраться за Дон и возвращены немцами от переправы. Женщины также сильно напуганы, они же сообщают нам ужасную новость – немцы уже перешли за Дон. Какая-то сердобольная старушка, сетуя, что немцы забрали весь хлеб, насыпает нам в пилотки тех же вишен…

Боясь задерживаться, «по яркам», указанным дедом, направляемся в сторону Дона. Наступает ночь, двигаться в темноте и ориентироваться мы не умеем и решаем переждать. Ночь эта запомнилась как ночь жуткого чувства голода и холода. Ведь лежали же до этого в болоте и даже не мерзли, а тут, как ни прижимались друг к другу на мокрой земле, заснуть так и не смогли. Когда уже рассвело, увидели невдалеке скирды сена. Дошли до них и, зарывшись в сено, проспали до полудня. Проснувшись, натрясли из колосков зерен и, позавтракав ими, вновь отправились на восток. Но идти приходилось уже очень медленно и осторожно. То тут, то там по проселкам шныряли немецкие мотоциклисты, проходили автомашины, а то и танки. Приходилось маскироваться, кое-где ползти и за весь день мы сделали не более 10-12 км. Заночевали опять прямо в поле ввиду хутора на пригорке, забитого немцами.

Рано на рассвете обошли хутор и, поднявшись на пригорок, увидели Задонье. Сама река не просматривалась – местность понижалась и на нашем пути был лес, но чувствовалось, что Дон уже недалеко. Здесь же под горой мы сели и стали составлять план. Решили выйти к Дону напрямую через лес… и вот дальнейшие планы наши тут и разошлись. Для меня река не была преградой, даже большая. Но мои товарищи сразу же запротестовали – Куксин сказал, что плавать может при глубине не более его роста, а Василий вообще плавает немного лучше, чем топор без топорища. Успокаиваю их, беру организацию переправы на себя, последние наставления как держаться на воде и мы направляемся к лесу.

Не дошли мы до него метров 200, как из тени деревьев появился фриц, повернулся к нам боком и дал очередь из автомата почему-то влево. Мы грохнулись на землю и, пользуясь зарослями бурьяна, во всю силу «заработали по-пластунски» назад. Он нас не заметил-таки и где бурьяном, где ползком мы, запыхавшись, добрались до лога в километре от места встречи. Невдалеке увидели скирды и из последних сил забрались под них. Оглядевшись, мы обнаружили, что угодили между артиллерийскими позициями немцев, находившимися за логом и их тылом, располагавшимся в лесу. Стало ясно, что лес забит немцами и там не пройти. Кругом по полям движение немцев: то кухню везут (непередаваемые запахи!), то гонят лошадей, то проходят крытые машины (видимо, подвозят боеприпасы). Один немец на лошади без седла и без гимнастерки так близко подъехал к нашим скирдам, что остается удивляться, как он нас не заметил. Наблюдение в сторону Дона не дает ничего утешительного. Правее, на склоне, также немцы, роют окопы, левее видимости нет.

Хотя результаты наблюдения и неутешительны, но мы понимаем, что идти назад не менее опасно, чем вперед. Опять приходится ждать ночи. Дремлем по очереди. Часа в 3 дня видим, как из леса выходит женщина и идет правее скирд. Поручив ребятам внимательно наблюдать по сторонам, по бурьяну ползу ей навстречу. Когда она поравнялась со мной тихо говорю первое, что попадает на ум: «Тетя!». Женщина от неожиданности охнула и присела рядом со мной на землю. Успокаиваю ее и узнаю, что идет она на хутор, который на берегу Дона. Немцы вошли в хутор 9-го числа и на другой день выселили все население в «ярок» километрах в 2 левее нашего укрытия. Жителям с 12 до 3 дня развешают навещать хаты, но только те, что стоят не на реке. К Дону их не подпускают, изрыли весь хутор окопами, тянут проволоку. В яр заходят дважды в день – отбирают молоко. Она же сообщает, что в лесу у немцев много пушек и танков – не пройти! С другого берега не стреляют, немцы говорят, что наших войск там нет. Быстрые ответы на мои торопливые вопросы и при этом все время нервно: «Ну я пойду, ну увидят же!». В узелке у нее продукты и она щедро отдает мне какие-то лепешки, несколько яиц и спелые вишни. Потом, явно решившись, говорит, что, как стемнеет, придет «ось до той ветлы в яру». Приходится примириться с этим и отпустить ее.

Возвращаюсь к ребятам радостный – у меня продукты, пусть немного, но нам много и нельзя есть в нашем голодном состоянии, мы это вполне понимаем. Но наряду с радостным, много и тревожного – неужто наших нет за Доном? Отсутствие перестрелки в течение суток как будто подтверждает это тяжкое известие. С нетерпением ждем ночи. Придет или не придет? Как стемнело, выбираемся на условленное место. Ждем. Скоро слышим легкое посвистывание, отвечаем. Крадучись подходят две женщины и первым делом удивляются, что нас трое. Подают ведро молока… Как сейчас помню это большое, широкое ведро, которое мы тут же и выпиваем взахлеб без остатка. Потом еще сухари, складываем их за пазуху, хотя так и хотелось наброситься на них и грызть и грызть…

«Жинки» наперебой рассказывают – жалуются на немцев, на беззастенчивый грабеж. Подробно рассказывают, как немцы укрепляют берег, раскладывают везде мелкие мины. Причитают — на одной из них уже подорвалась корова какой-то родственницы, тут же была немцами и съедена. Это сообщение особо радует (как ни странно) – если берег укрепляют, то наши должны быть за рекой, но подобраться к берегу из-за минного поля будет затруднительно. Только сейчас мы начинаем понимать, как дорого обошлось нам 5-дневное сидение в болоте. За это время немцы не только подошли к Дону, но уже и подготовили 2- и 3-эшелонную оборону по его берегу, ясно, что идти напрямик нельзя. Днем у немцев хорошо организовано наблюдение, а ночью усиливаются караулы. Много позднее я узнал эту немецкую особенность организации службы в обороне. Днем за местностью наблюдают только артиллерийские и пехотные наблюдатели переднего края, основная масса спит. Ночью же частью они работают над совершенствованием обороны, другая же часть зорко сторожит район расположения.

Пытаемся установить через женщин как нам лучше подобраться к реке, где какие складки местности, где меньше немцев и прочее. Но в этом отношении они малополезны. Радует лишь то, что с огромной сердечностью стремятся помочь нам. Это замечательная черта украинской женщины и донской казачки – они относятся к нашей беде как к своей и готовы помочь всем. Я преклоняюсь перед русской женщиной, оказавшейся на оккупированной территории. Сколько они пережили мук издевательства, разбоя, грабежа, насилия, как они голодали, как спасали детей от немецких изуверов и как стойко по-своему сопротивлялись оккупантам. Не было почти ни одного случая за все время моего скитания по тылам, чтобы женщины отказали в совете и помощи. Обычно во всех случаях сквозь слезы следовало: «А мой-то, где-то может быть также мается!». Сколько, таких как мы, спасли они от голода, от плена, от верной смерти? Стоит вспомнить Миллеровские лагеря, где без пищи в загон были согнаны под палящее солнце многие тысячи наших пленных солдат. И вот, рискуя своей жизнью, они подходили к колючей проволоке, выбирали наиболее ослабших и шли с подношением последнего, отрывая пищу от вечно голодных детей, к «пану коменданту» с заявлениями, что этот солдат – ее муж. Как разыгрывали сцены любви и встречи, как выводили неизвестных им солдат за пределы лагеря! Это рассказал мне уже после войны спасенный таким образом капитан-кавалерист Замога.

Вот и в нашем случае, рискуя нарваться на немецкий патруль, вышли они в поле, ночью, к незнакомым мужчинам, просящим помощи. Они нам советуют выждать следующий день, спрятаться, а они найдут «одного хлопца, который все знает» т.к. поит стадо коров на берегу. В следующую ночь обещают привести его на встречу. Предложили они принести нам и гражданскую одежду, но мы наотрез отказались. «Ну, ховайтесь», были их последние слова перед уходом. Надежда вспыхнула в нас. Сытые впервые за много дней, мы уже строили планы перебраться через Дон на следующий день. Нашли укромное местечко в бурьяне и прижавшись друг к другу уснули. Но следующий день не оказался легким. Уже утром, оживленно обсуждая перспективы выхода, мы не заметили немца, который очень близко подошел к нам. Это была странная встреча. Мы сидели на краю небольшого лога, ответвления большого оврага, неподалеку от наших скирд. Немец внезапно возник перед нами на другом краю лога метрах в 30 от нас. В полной походной форме, с ранцем за плечами, котелком, винтовкой на ремне, с расстегнутым от жары воротом гимнастерки, с каской на груди, он остолбенел, увидев нас. Окаменели и мы. Думается, что это был отставший и разыскивающий свою часть солдат. Момент был жуткий – в уме мелькнула мысль – «ну вот и конец!». Фриц схватился за винтовку, но вдруг, когда уже казалось, что все для нас кончено, и вопрос только в том кто получит первую пулю, он опустил винтовку, махнул рукой, повернулся и вдруг побежал, да так побежал, что мы еще долго видели его несущимся по полю.

До сих пор хочется узнать, что он подумал в тот момент. По-видимому, испуганный рассказами о партизанах, внезапно увидев троих в форме, уже обросших бородами, грязных со впалыми щеками людей, он просто струсил и решил не связываться и бежал. Но не менее немца перетрухнули и мы сами. Убедившись, что немец удрал, перебрались на дно ложка и затаились в кустах. Но вскоре начал накрапывать дождь. Расходясь все сильнее и сильнее, он промочил нас до нитки. Решив, что немцы не будут в такую погоду шляться по полю, мы перебежали к скирдам и зарылись в солому. Однако, не прошло и пары часов, как Василий ткнул меня в бок – немцы! И действительно – сквозь пелену дождя к скирдам подходили двое явно в форме, покрытые плащ-палатками. Но что-то было в них ненемецкое – приглядевшись, мы поняли – наши! Когда они подошли уже совсем близко, мы их окликнули: «Товарищи! Здесь свои, сюда!». Подбежали. Расспросы, разговоры и еще расспросы. Узнаем, что они из 175-й дивизии – командир батальона старший лейтенант Французов и его комиссар старший политрук Коваль, а с ними в группе еще 2 командира взводов – Гречушкин и Гук, а еще командир их полковой батареи с двумя офицерами и бойцом. Выходят из окружения группой, у них 2 пистолета, автомат, винтовка и граната. Вперед выслали разведку, а остальные километрах в двух спрятались в скирдах. Обрисовываем им обстановку, наши планы, о том, что ждем ночи и проводника, а они – …они дают нам закурить, делятся с нами сухарями! Закуриваем самосад, оживленно беседуем, обсуждаем обстановку, но тут совершенно внезапно по другую сторону скирд раздаются голоса немцев и скрип телеги. Мы, увлеченные встречей, опять прозевали подъехавших к нам под прикрытием сетки дождя немцев.

Разом срываемся и буквально летим к оврагу. Можно сказать, что в тот день мы побили мировой рекорд по бегу на короткую дистанцию. Немцы также растерялись от неожиданности. Крики «Рус, хальт!» раздались, когда мы уже были на полпути к оврагу, а выстрелы грохнули, когда передние бегуны уже скатились в овраг. Я бежал последним и несколько пуль прошли вплотную ко мне. Вытянувшись, «ласточкой» я нырнул в овраг и полетел по склону на его дно. Ребята уже шуршали кустами далеко впереди, а я, ударившись коленом о сук, не сразу смог встать. Помню, как почему-то пятился назад и постоянно смотрел на край оврага, ожидая появления немцев. Метров через 100 вижу ползущего в моем направлении Куксина. Как ни страшен был тот момент, но до сих пор не могу забыть удивленного выражения его лица: «Ты же убит! Я сам видел, как в тебя попали, и пополз посмотреть, нельзя ли забрать документы!»

Быстро присоединяемся к группе. Все очень удивлены моим появлением. Быстро выглядываем из оврага – одна группа немцев спешно грузит сено на телеги, а из леса выходит до взвода пехоты и разворачиваются в цепь в нашем направлении. Ясно, что собираются прочесать весь район – надо скорее уходить. Понимаю, что мы теряем надежду на встречу с женщинами, но раздумывать некогда и мы быстро уходим по оврагу, а потом проползаем около группы скирд. Овраг кончается и в следующий надо перебегать через дорогу. Но немцы взбудоражены не на шутку. Когда мы броском преодолеваем открытый участок по нам открывают огонь. Первая потеря – на дорогу падает боец-артиллерист. С ним в пыль валится и огромная ценность – винтовка, но подобрать ее невозможно, как невозможно оттащить его в укрытие. Я так и не узнал ни его имени, ни фамилии… Овраг начинают окружать. Вступать в бой с нашими силами и нашим вооружением против взвода немцев невозможно – мы видим, как к цепи присоединяются все новые солдаты. И счастье наше, что овраг вливается в яр, на его другой стороне снова овраг, ведущий уже в перелесок. Дождь продолжается, ограничивает видимость и нам удается оторваться от немцев. Только километра через четыре мы останавливаемся и можем перевести дух.

Все взволнованы и до крайности расстроены. Мы, тем, что срывается надежда на ночную встречу с проводником, а Коваль жестко отчитывает Гречушкина, что в суматохе тот выпустил в «белый свет» целый диск бесценных автоматных патронов. Остается еще один диск, но он неполный. Все опечалены гибелью нашего товарища, каждый понимает, что любой мог вот так остаться на дороге и только случайно мы смогли вырваться из грамотно поставленной ловушки. Бурно обсуждаем – что же делать дальше. Хорошо бы связаться с женщинами, но как возвратиться в тот район, когда немцы явно настороже? Да на месте ли хуторяне, не угнали ли их после инцидента дальше в тыл?

[1] В 1976 г. писатель Мельников особенно заинтересовался моим рассказом о партбилете и как я его сохранил. Партбилет я хранил в нагрудном кармане гимнастерки, завернутым в клеенку, приколотым английской булавкой к карману. Он не промок и в феврале 1954 г. я сдал его в Октябрьский РК КПСС г. Свердловска при обмене партдокументов.

Продолжение следует.

Материал подготовлен внуком полковником запаса
Игорем Александровичем Сабуровым