От Познани до Кюстринского плацдарма

Идем на Берлин! Днем, открыто, прямо по шоссе. Нас обгоняют мотовойска, танки, артиллерия, а мы на своих разномастных повозках лихо обходим обозы. Авиации противника нет, а если и появляются отдельные разведывательные самолеты, то на них просто не обращают внимания – пусть видят! Мы идем на Берлин! На перекрестках дорог и в городах стоят девчата-регулировщицы. На придорожных столбах вывески и указатели «На Берлин!», «До Берлина  … км». Пока мы ликвидировали Познанскую группировку немцев, войска нашей 8 гв. Армии продвинулись вглубь Германии, вышли на Одер и захватили там большой плацдарм. С шоссе скоро нас согнали на менее благоустроенные местные дороги, но мы продолжали продвигаться к границам Германии. Где и когда мы пересекли эту границу, в памяти не отложилось, не было и салюта, событие это даже не было отмечено.

Итак, позади Польша. Целая страна, по европейским стандартам немаленькая, которая неоднократно угрожала существованию нашего государства и в средние века, да и после революции. Что я могу о ней сказать? Прошли мы ее с востока на запад, хотя скорее не прошли, а проползли на коленках и по-пластунски. Запомнились леса, песчаные почвы, нищие деревни и богатые усадьбы, рядом с которыми располагались объекты моей особой озабоченности – спиртовые заводики. Но даже мои любимые леса (не сравнимые, надо сказать, по красоте с уральскими!) воспринимались на войне по-другому – нет ли там засады, не скрывается ли группа отбившихся немцев, не будет ли нарушена тишина грохотом стрельбы и роем пуль… А болота? Тут снова надо помогать танкистам, тащить на себе свои обозы, экономить каждый патрон и мину – когда еще подвезут? Песчаные грунты – это преграда для колес даже нашего легкого обоза, постоянно «сочащиеся» окопы, блиндажи, здесь нельзя выкопать нормальный окоп, а поддержание обороны в порядке требует каждодневного тяжелого труда. Что еще сразу же бросилось в глаза в Польше после нашей растерзанной Белоруссии, так это нетронутость деревень и городов. И дома целые стоят, и скот на месте. Это и понятно – немцы разгромили польскую армию без больших боев, а о партизанах в Польше и не слышали. Ну а при нашем наступлении немцы бежали столь стремительно, что не успевали творить свои черные дела.

Следует сказать, что нищета Восточной Польши стала кардинально меняться с приближением к Варшаве. Лучше стали дороги, больше полей, постройки стали добротнее, появились не маленькие крестьянские клочки-наделы, а большие скотоводческие фермы. Не раз мои бойцы-крестьяне просто любовались ухоженными коровами, свиньями и особенно лошадьми. Но вот насчет последних очень скоро мы убедились, что наши невзрачные и неприхотливые лошаденки намного удобнее – и везут много больше, чем племенные красавцы, да и едят все, что дают. Старинные городки типа Гнезно и Дризина поражали старинными кварталами под черепичными крышами, высокими костелами и мощеными улицами. В этих местах даже уклад жизни был другим, непривычно сонным, идущим откуда-то из средневековья. Промышленные предприятия выглядели явно полукустарными на фоне наших советских заводов. И еще одно. В одной бедной хате бойцы увидели больную женщину и просто синюю от холода девчушку. Сердобольные солдаты тут же пошли в ближний лес за дровами, и нужно было видеть ужас в глазах бедной женщины: «Не можно, то ясновельможного пана!».

Но больше всего запомнилось радушие встреч, море улыбок, поцелуи от души, а также некоторая сдержанность – пережиток непростой истории. Сходство языка, дополненного выразительной жестикуляцией, позволяет понять почти все. Польские добровольцы неоднократно просили разрешения принять участие в боях за Гнезно и особенно за Конин. Но при отсутствии выучки и опыта их энтузиазм дал бы только возможность гитлеровцам пролить больше славянской крови, и приходилось отказывать добровольцам.  Вот, например, конкретный эпизод. Сбиваем немецкий заслон на берегу Варты. Остатки немцев улепетывают по тонкому льду, некоторые барахтаются в воде и вопят о помощи. Увлекшиеся боем бойцы готовы броситься на лед, но тут из-за бугра выскакивают несколько поляков, и под свист пуль кричат с противоположного берега: «Не можно, паны, не можно!» и показывают обход под прикрытием прибрежной лозы на участок устойчивого льда. Бросаемся вперед и заходим немцам в тыл, они так и не успели закрепиться на берегу. Сколько жизней было спасено этим смелым рывком! После боя решили найти наших проводников, а их уже и нет. При боях в Познани, как вспоминает врио командира 2-й роты В.Д. Попов, 2 польские женщины под огнем показали лаз в замок Вильгельма и в немалой степени способствовали успеху заметно уже поредевшей роты.

 

Мы привыкли в Польше и к тому, что местное население активно помогало выносить раненых с поля боя. При стремительных маршах мы не боялись оставлять в домах наших раненых до подхода санитарных частей тыла, самый теплый прием был гарантирован. Вот еще эпизод. Остановились на ночевку. Рядом с домом стоит трофейный шарабан, доверху набитый ящиками с патронами. Пара мужчин сначала очень осторожно, с оглядкой, подходят к одному из колес, трогают его и качают головами.  Потом выносят свой приговор – колесо надо менять! Пара минут, и откуда-то появляется новое колесо, и без участия наших обозных моментально оно поставлено на место. После этого наши старики-обозники еще долго сидели у костра со своими помощниками, делились махоркой и обсуждали достоинства лошадей и повозок.

Но вот и последняя ночевка на территории Польши, на сей раз в бывшем немецком офицерском госпитале, что рядом со старинным женским монастырем.  Это целая крепость с высокими стенами, из-за которых торчат лишь шпили костелов. Внутрь мы не заходили, это было строго запрещено. А сами монахини, усердно ухаживавшие за раненными немецкими офицерами, нам не показывались. Так что монастырь выглядел просто вымершим. В самом же госпитале все было перевернуто вверх дном, но раненых не бросили и вывезли, но, как видимо, в самый последний момент.

При переходе границы Германии сразу же бросился в глаза совершенно иной уровень жизни. Населения стало явно больше, хутора ухожены и почти сливаются друг с другом.  Дома старинной постройки, добротные с островерхими черепичными крышами. Не знаю, может быть, мы шли каким-то особым районом, но современных зданий я что-то вообще не припомню. В домах по несколько комнат, набитых старинной мебелью. Не выбрасывали, а бережно хранили и ремонтировали они эти приобретенные их дедами и прадедами вещи! Поражает также количество разных безделушек, а также стерильная просто чистота и порядок. Даже в лесу сосенки высажены строго по линеечке.

Ночуем в доме хозяина маленькой колбасной фабрики. Он уже получил приказ готовить колбасу для наших войск. Во дворе молодчики явно призывного возраста колют упитанных свиней, работа идет быстро и споро. Мусуркеев подозрительно смотрит на работников и взволнованно сообщает: «Явно переодетые солдаты, уснем – перебьют!». Выставляем усиленные ночные посты. Другая ночевка уже в городке в квартире, где живет старая немка. Вся квартира забита вещами, и вдруг мы видим советский патефон с комплектом пластинок! Так и хотелось спросить, кто из ее внуков украл его в нашей стране и переслал на хранение своей бабушке. Но надо сдержаться и не уподобиться этим самым внукам.  А вот и третья ночевка в каком-то очередном Альт…, уже у самого Одера. Нам тут явно дали передохнуть и доукомплектоваться. Занимаем с батальоном несколько домов. Дом, где я разместился со штабом — довольно большой 3-этажный особняк. Вверху под крышей деревянного мезонина 2 комнаты. Светлые обои и мало мебели. Основной этаж – второй – кирпичный, имеет 4 больших комнаты, парадную лестницу на улицу и черную – во двор. Две комнаты парадные, в одной спальне огромная двуспальная кровать и огромный платяной шкаф. Вторая – столовая с низким буфетом, в котором масса посуды, а верх уставлен всякими безделушками. Стол и стулья массивные, тяжелые, на окнах тяжелая драпировка и довольно безвкусные и аляповатые аллегории под стеклом на стенах.  Две другие комнаты попроще, внизу кухня и большой склад.

Мощеный каменными плитами двор с добротно построенными службами в 2 этажа, неизменные ящики для разнообразных отходов, мусора и навоза. «Ни одна говинка не пропадает», — комментируют наши солдаты. Выход в небольшой сад-огород.  Хозяев нет, удрали за Одер. Очевидно, что это дом бюргера средней руки. Порядки здесь, судя по всему, заведены еще пра-пра-прадедами и нацелены исключительно на приумножение очень среднего достатка. Это немец-трудяга, моментально определяют бойцы, который мечтал стать не хозяином всего мира, а лишь прирастить свое состояние. В том доме не нашел я даже книжного шкафа, не говоря о библиотеке, вообще ни одной книги… Специально смотрел, проверял все комнаты. Посуды и барахла полно, но книг нет! Но вот, что потрясло бойцов: опять среди этого барахла нашлись «посылки» из СССР с нашим нехитрым скарбом! Неожиданно среди довольно старых построек находим прекрасно оборудованный спортзал в новом здании. Это для гитлерюгенда, на полу обрывки портретов фашистского руководства, лозунги, вот здесь из бюргерской молодежи и готовили будущих «властителей мира».

За время того короткого отдыха получаю пополнение – это или пожилые солдаты из центральной России, или мобилизованные прибалты. Запомнил 2 братьев с интересной фамилией – Энгельс, причем один их них еще и Фридрих. Пополнение дали скупо, роты так и остались недоукомплектованными. Кроме получения пополнения, приятной неожиданностью для меня оказался организованный комполка Шишкиным банкет в мою честь. Вина и закуски было вдоволь, а вот тема довольно необычной – «Учитесь воевать у комбата-1». Шишкин всяко подчеркивал, что воевать надо умно, организовывать взаимодействие и с артиллерией, и с танкистами, с меньшими потерями и большими результатами. В качестве награды на банкете мне был преподнесен сшитый в тылу парадный мундир из добротного трофейного сукна. Не скрою, я был обрадован и растерян: такое поощрение дорогого стоит, да еще это было и первым моим поощрением, до этого на мою голову сыпались в основном шишки, а не розы. А тут еще, возвращаясь из штаба полка, лицом к лицу встретился с генералом Баклановым, представился, а вот в ответ непривычное: «Здравствуй, Смирных!» и … поздравил с награждением орденом Боевого Красного Знамени! С волнением смог я только ответить по-уставному: «Служу Советскому Союзу!».

Несколько позже начштаба Леонов поведал мне, что решающее значение в этом высоком награждении (первая награда и сразу БКЗ!) сыграл доклад приданного мне в период познанских боев комбата танкистов Коки. К удивлению своего начальства, он привел в свою часть чуть ли не в 2 раза больше «живых» танков, чем другие комбаты. На вопрос о причинах такой удачи он начал рассказывать обо мне легенды и прямо заявил: «Этот комбат воевать умеет, у него не то что танк, а солдат просто так не гибнет!». Мы вместе с Кокой шли все время на острие атаки, и это звучало правдой, особенно при больших потерях у всех наших соседей и в танках, и в пехоте. Вот танковое начальство и привело меня в пример и командиру дивизии, и при докладе по своей «танковой» линии.

Очень рад я был и тому, что батальон не обошли наградами на этот раз. Хотя при отсутствии старшего адъютанта мне пришлось значительную часть времени на отдыхе посвятить оформлению наградных листов и документов на присвоение сержантских званий.

Быстро промелькнули несколько дней. Что мы делали? В основном отсыпались, чистились, приводили себя в порядок, в подвале одного из домов было организовано какое-то подобие бани, и многие парились там до одури. Все хорошее быстро кончается, и как-то вечером мы получили приказ на выход. Быстро собрались, короткий ночной марш, переход по добротному мосту через Одер, и выходим на Кюстринский плацдарм. В ту же ночь мой батальон был введен в первый эшелон и сменил на переднем крае другое подразделение.

На Кюстринском плацдарме

К началу февраля 1945 года обстановка на плацдарме, захваченном 4-м и 28-м корпусами 8 гвардейской Армии, была довольно сложной. Еще не завершились бои нашего 29-го корпуса в Познани, которые, по оценке В.И. Чуйкова, «не шли ни в какое сравнение со сражениями 8-й Армии на всем ее пути от Сталинграда до этой крепости», а наши уставшие части бросили в бой. Трехдневную передышку можно сравнить с состоянием предельно уставшего человека, которого будят, не дав нормально выспаться. Но и ветеранов, и вновь прибывшее пополнение объединяло желание быстрее довести до конца дело разгрома противника в его логове – Берлине. И это не для красного словца сказано, моральный подъем действительно был огромным.

Уже на отдыхе мы знали, что наша Армия дерется на плацдарме в сложных условиях, поэтому приказ на выдвижение не застает врасплох. Как только темнеет, колонна выдвигается из городка. Авиации противника нет, но сосредоточение сил на плацдарме проводится скрытно. Мой батальон, по доброй традиции, вновь в авангарде полка. Ночь очень темна, курить строжайше запрещено, фонари зажигать и подавно, хотя в последнем нет надобности – карты так и не выданы. Темнота всегда осложняет ожидание, люди от этого жмутся друг к другу, колонна батальона в темноте кажется каким-то монолитом. Даже обозные лошади без привязи держат морды над повозкой впереди себя, порой сбивая ноги.  В полной тишине окружающей ночи раздается лишь характерный шум от шарканья и поступи сотен ног, прерывистого дыхания, порой вздохов, приглушенного подбадривания и команд, отдаваемых вполголоса.

Снова в бой, бой последний, решительный, трудный и кровавый. По мере приближения мы слышим этот бой, его звуки нарастают с каждым нашим шагом к плацдарму. Грохот разрывов, треск пулеметных очередей… Роща внезапно обрывается, и батальон подходит к переправе через Одер. Вот он, плацдарм, прямо перед нами. Опоясанный огнем осветительных ракет, росчерками трассеров, разрывами мин и снарядов — он невелик, а темнота нависающих над ним командных высот в который раз заставляет грустно констатировать – мы опять сидим в болоте! Справа от переправы идет сильный огневой бой, его впечатление усиливает ночь, в том районе светло от залпов орудий, трассеры сливаются в причудливый веер, грохот стоит неимоверный. Левее, туда, куда направляемся мы, спокойнее, бой также идет, но не столь напряженный.

Переправа организована так хорошо, что батальон без всякой задержки проходит мост, я даже не успеваю оценить ширину реки, принимая  доклады командиров рот. «Быстрей! Не спать на ходу, сбить ногу, ступать мягче!» … и мы на другом берегу Одера. За мостом дорога уже совсем другая – вся изрытая окопчиками, воронками от снарядов, колеями машин. Да и сам огонь немецкой артиллерии по квадратам держит всех в напряжении, но рассредоточивать батальон еще рано, тем более ночью. По всем требованиям Уставов это должно быть осуществлено только «в зоне действенного стрелкового огня противника». По пути нас встречают проводники, на сей раз не от сменяемых, а лишь от уплотняемых батальонов первого эшелона. Далее все идет по накатанному сценарию – установление связи вверх и вниз, с соседями слева и справа, доклады командиров рот о занятии обороны и приемке позиции. Затем следует организация взаимодействия с поддерживающей артиллерией, передача ориентиров о своих позициях передовым артнаблюдателям. Все это проводится в полной темноте с максимальным соблюдением требований свето- и звукомаскировки. Но опыт командиров рот, костяка батальона позволяет быстро выполнить эту многотрудную работу. С рассветом, уточнив систему огня на местности уже  «вживую», я докладываю командиру полка: «В квартиру въехал. Если прибудут гости, готов встретить и угостить».

Поутру я стал уже более детально знакомиться с обстановкой. Снова нашу жизнь и судьбу будут решать вышестоящие игроки, двигая нас как по шахматной доске. И в этой игре королей, ферзей и слонов, круговерти рокировок, резких ударов и упорного сопротивления нельзя быть пешкой, нужно быть «офицером», но не деревянным, а живым, думающим, ибо на этой шахматной доске решаются конкретные судьбы конкретных людей. Эту партию ты должен сыграть грамотно, инициативно и, по возможности, без большой крови.

А плацдарм опять в пойме, только тут я и услышал впервые название сереющих вдали командных высот – Зееловские… Низина. Грязь. Не окопы, а окопчики. Сначала мой КП располагается в каком-то сарайчике на окраине не по-немецки бедной деревушки. Полуразрушенные дома с неглубокими подвалами, на полу везде вода. Сидим на наспех сколоченных нарах. Народу набито густо. Я не один, со мной КП артполка, много повозок и лошадей. Как всегда, поражает количество наград даже на артиллерийских коноводах. «Гладкие», – характеризуют их мои бойцы и с грустью прибавляют: «В пехоте столько не живут!». Что правда, то правда.

Роты выдвинуты от КП всего метров на 300-350. Узнаю, что на правом фланге плацдарма развернута и уже ведет бой 5-я Ударная Армия. Все говорят о частых атаках и контратаках немцев с использованием «Тигров». Обстановка явно непростая, но мне приходит в голову мысль, что немцы уже не могут атаковать весь периметр плацдарма сразу с тем, чтобы выявить слабые места, а лишь пытаются «продолбить» дыру в одном месте. На них это не похоже, значит либо силенок маловато, либо нет толковых  командиров. Утром наблюдение подтверждает, что атаки идут только в направлении Кюстрина. Мы со своим пехотным оружием не можем принять участие в бою, но в стереотрубу порой прекрасно виден ход боя у соседа. Немцы действуют как-то обреченно и по одному сценарию – атаки захлебываются под огнем многочисленной нашей артиллерии с тем, чтобы повториться через несколько часов с тем же исходом. Но и наши стоят пока на месте и не двигаются вперед. Стороны явно поменялись местами… вспоминается, как не столь давно и мы также обреченно долбили немецкую оборону без всякой надежды на успех.

Сначала дивизия встала на плацдарме одним полком, который выдвинул на передний край два из своих трех батальонов – справа мой 1-й, а левее – 3-й. Уже к утру получили приказание начать бои за расширение плацдарма. Сперва  против нас стояла какая-то многочисленная, но слабая часть, укомплектованная «тотальщиками» — наскоро мобилизованными резервистами старших возрастов. Мы их смяли в первой же атаке, но за их спинами было уже очень сильное артиллерийское и танковое прикрытие. Откуда-то из-за высот по нам немедленно открыла огонь тяжелая артиллерия, а наши «боги войны», как всегда, экономили каждый снаряд. Да и моя минрота на первых порах сидела почти без боекомплекта.

Поэтому продвижение вперед было медленным, напор слабым, хотя пленных мы нахватали непривычно много. Вспоминаю, что отправляя очередную группу на КП полка, я полушутя-полусерьезно наставлял немцев через своего доморощенного переводчика-прибалта: «Смотрите, чтобы в тылу вас свои не отбили – опять пошлют на передовую!». И в который раз приходилось раздраженно вопрошать – почему нам не сообщают результаты опроса пленных, взятых на нашем участке? Сколько сил и жизней мы положили, чтобы захватить этих пленных, сколько полезного могли бы узнать про их систему огня, состояние и вооружение солдат, кто за ними стоит… Это же нужно, прежде всего, нам – командирам рот и батальонов, а не тем, кто рисует красивые кружки на картах в высоких штабах. Солдат или даже унтер не так уж много полезного знают для командира дивизии! Опрашивать их у себя на КП? Эх, сколько же раз я корил себя, что в молодости «изучал» немецкий только для проформы, как я умудрялся избегать этих уроков под предлогом защиты чести университета на футбольном поле. Надо честно признать, что я чаще встречал немецких офицеров, говорящих по-русски, чем наших, кто мог изречь нечто более связное, чем «Хенде хох!».

 

А батальонные разведчики продолжали таскать каждую ночь «языков», порой по 3-4. Да и не только разведчики – одного заплутавшего немца прихватил даже сержант-командир отделения станкачей. Этого пленного я почему-то запомнил. Привели его, грязного, пожилого и какого-то бесцветного ко мне на КП,  а он протягивает старинные мозеровские часы, глаза слезятся. Никто из моих ребят на часы даже не взглянул. Однажды мы столкнулись с невиданным ранее – оружие сложил целый взвод, обойденный в одной из атак. Такого я вообще не припомню! Но все же наше продвижение вперед даже на сотню метров встречало шквальный артогонь противника, который явно уже не заботился, что снаряды зачастую падали среди его же войск. Был даже анекдотичный случай. Посреди ночи раздается страшный треск автоматов. Что такое? Вызываю по телефону комроты Кравцова и получают в ответ: «Не беспокойтесь, товарищ гв. майор! Ребятам надоело сидеть в болоте, забредший к нам немец показал, что на бугорке их не больше отделения, мы их и шугнули… Сидим в относительной сухости». И действительно через пяток минут ко мне привели очередного пленного фрица в больших роговых очках.

Продвигались все же мы медленно. При этом здорово пострадал комбат-3. Я сначала и не понял, почему по поводу захвата большого господского двора слева от меня со мной несколько раз разговаривал сам комдив и по рации, и по телефону. Он настойчиво спрашивал – взят ли объект, и все требовал проверить. Но что я мог поделать – двор был от меня далеко, а на мое предложение перенацелить туда одну из рот при поддержке артогня он упорно отказывался. Лишь потом я узнал, что сосед слукавил и «поторопился» доложить об успехе. История очень напоминает комбата-2 на Магнушевском плацдарме… А случилось страшное – после доклада о захвате двора, комдив двинул туда приданную ему батарею 76-мм самоходных орудий, три установки вкатили во двор и … судьба их была неизвестна, хотя и легко предсказуема – с открытыми боевыми отделениями во дворе полном немцев их жизнь измерялась временем срабатывания запала обычной гранаты! Позднее, под роспись мне довели приказ – 10 лет или штрафная рота комбату-3. Честно сказать, я и в лицо-то не успел его запомнить, он только за несколько дней до этого сменил раненного в Познани своего предшественника… А господский двор долго еще висел у меня на фланге, и пришлось даже выделить целый взвод, дабы парировать возможные контратаки во фланг  и тыл.

После первого этапа расширения (а продвинулись мы всего-то километра на 2) мой КП разместился уже в отдельно стоящем доме-хуторе. Почти все дома в том районе были наполовину каменные, с каменной стеной на восток и деревянными строениями на запад. Под домом, в расширенном бойцами подвале и разместился мой КП, а на первом этаже – НП со стереотрубой. Деревянный мезонин к тому времени был уже сметен снарядами. Роты окопались метрах в 200-300 впереди, но «окопались» — сильно сказано, во-первых, продвигались мы ежедневно, и, во-вторых, бойцы предпочитали лежать в мелком, но сухом окопе, чем в более глубоком, но наполовину наполненном водой.

Приказ в то время требовал от комбата непрерывного личного наблюдения за противником. Вот я и сидел за стереотрубой большую часть светлого времени, спускаясь в подвал лишь за тем, чтобы перекусить да отдохнуть. Надо сказать, что передний край немцев на сей раз просматривался на несколько километров вплоть до самого подножья Зееловских высот. Но как они умели маскироваться! Мое внимание привлекают хаотично разбросанные по всему полю стога сена. Только пристальное наблюдение в дневное время и прослушивание ночью позволило установить, что в этих скирдах замаскированы орудия ПТО[1], а их расчеты днем ведут наблюдение за нашим передним краем из подвалов разрушенных домов. Но мы ничего не видим, ни на самих Зееловских высотах, не говоря уже об их обратных скатах.

В одну из ночей обстановка на моем участке резко изменилась. Из передового окопа сообщили: «Слышим шумы». Мы также скоро услышали шумы и на моем КП. Немедленно доложил по команде и принял дополнительные меры предосторожности на случай неожиданной ночной атаки. Через пару часов прослушивания я был почти уверен – немцы укрепляют оборону и роют новые траншеи. При первых проблесках рассвета мы уже определили – против нас густо нарыты ячейки для стрельбы с колена, а кое-где уже отрыты и окопы в полный рост. Попытки противника продолжить земляные работы мы подавили пулеметно-минометным огнем. Но вот до артиллерии дело не дошло – уж больно близко друг к другу располагались наши передовые укрепления.

После этого передвигаться по нашему переднему краю в дневное время стало крайне затруднительно. Следующей ночью немецкие ячейки уже соединились ходами сообщения для передвижения на коленях, потом они были углублены и дополнены ходами сообщения в тыл.

Затем последовало укрепление брустверов, появились снайперы, и мы поняли, что перед нами уже не тотальщики, а опытные полноценные части. Тут уж и нам пришлось срочно браться за укрепление своих позиций. Попытку правого соседа прорвать еще незавершенную линию обороны немцы отбили легко. У меня же обострилась давняя проблема. На нейтральной полосе стоял полуразрушенный дом. Во время предыдущей попытки наступать артиллеристы там поставили 76-мм пушку, но расчет накрыли минометным огнем, все погибли или были переранены, и при отступлении орудие так и осталось в доме. Ко мне на КП как-то явился молоденький лейтенант в новехоньком, прямо с иголочки, обмундировании и стал слезно умолять помочь: брошенное орудие было из его батареи, и командир его полка так и сказал: «Иди на передок к пехоте, вернешься без орудия – попадешь в штрафную роту!». Лейтенант морально просто убит, жалко его стало. Приглашаю разведчиков, предлагаю подумать, как можно помочь «Богу войны». У них глаза так и загорелись, давно уже настоящего дела не было, а таскать языков-тотальщиков уже как-то и приелось.

Хотя мои разведчики были уже не те легендарные орлы с Завислинского плацдарма, но тоже – «Готлиб, не зевай! Накормят русской кашей». Еще раз поясняю, что дело добровольное, а в ответ, с явной хитринкой — условие, мол, имеется…

— Какое еще условие?

— А комбат должен на КП остаться!

Если честно, то я сам на нейтралку и не собирался ползти, за такую самовольщину в те времена можно было легко под трибунал загреметь. Приказал ротному прикрыть разведку всеми видами огня, вплоть до контратаки при попытке их захвата, сам подготовил еще и взвод автоматчиков на крайний случай. Но обошлось, вытащили они  пушку весом в  полторы тонны без единого звука и выстрела! На лейтенанта-артиллериста уморительно было смотреть: тут и слезы радости, и сопли до пупа! Обещал прикатить бочку вина, уж не знаю, выполнил ли он свое обещание позже, но при мне его в батальоне больше не видели.

А вот проблему дома пришлось решать, особенно после того, как туда повадились немецкие разведчики заползать и неожиданно открывать огонь вдоль наших окопов. Дом несколько раз переходил из рук в руки, удержать его не удавалось и, в конце концов, мы так густо его нашпиговали минами, что туда уже просто никто не совался.  Причем  мы использовали трофейные мины — своих у нас почти никогда не бывало.

 

С артиллеристами связано и еще одно воспоминание того периода. Одно время крепко нас начали донимать немецкие танки. Действовали они по одному и тому же сценарию. По дороге из-за высот выползали 3-4 танка, как правило, «Тигры», и устраивали представление. Останавливались они в 400-600 м за своим передним краем, а один из них подходил ближе и начинал ползать по фронту, не подставляя, однако борт и не приближаясь к нашим траншеям ближе 200 м. К тому времени мы уже обзавелись достаточным количеством фаустпатронов, и попробуй он подкати ближе! Все было подстроено в надежде на невоздержанность наших артиллеристов – кто не хочет танк подбить? Но стоило какому-нибудь орудию открыть огонь, как оно попадало под сосредоточенный огонь всей группы танков. Прием надоел. Комдив Бакланов даже пытался накрыть их залпом «Катюш», но реактивщики плохо привязались к пристрелочному выстрелу моей минроты и смогли зацепить лишь один из танков, да и тот немцы ночью утащили к себе.

Вот однажды ночью ко мне на КП вваливается офицер с прикрытыми плащ-накидкой погонами и, представившись, говорит, что ему поручили проучить нахалов, и для этого он просит помощи в установке за ночь двух новых 100-мм противотанковых орудий. «Охотник за тиграми» был очень кстати – пора было уже думать о подъеме заметно упавшего боевого духа пехоты.  Я указал место для позиции и, заинтересовавшись, принял активное участие в планировании огневой засады. К каждому орудию провели связь, самого артиллериста я разместил на своем КП. Первую половину дня он делал расчеты, по его просьбе Васин даже пустил пару мин для уточнения расстояния. Танки появились уже во второй половине дня, мне пришлось до времени унимать его азарт, зная, как близко они обычно подходят. Я не знал возможности его орудий, а он – повадок немцев. Когда же немцы, окончательно охамев, приблизились ближе обычного,  я дал ему знак, и орудия рявкнули одновременно. Выпустив десятка два снарядов сначала по дальним, а потом и по ближнему танку, артиллеристы крепко покалечили всех хищников. Это было мощное оружие. Через час, когда от истребителей танков и след простыл, над нами появились «мессеры», но на удар по переднему краю не решились, как немцы и не подсвечивали свой передний край – уж больно близко мы сидели друг от друга. А вот моему хозвзводу досталось. Только что назначенный комвзвода Сагайдак был ранен, были убитые и раненые среди бойцов. За взводного с тех пор остался старшина минроты Сташко. Этот Сташко мне запомнился тем, что после ранения на Кюстринском плацдарме, когда я попал в Полтавский госпиталь, ко мне заявился старик. Он получил известие от сына, что «их майор» в Полтаве и попросил отца «годувать» меня, как человека, спасшего ему жизнь этим назначением. Так что вареники матери Сташко неоднократно скрашивали постный госпитальный рацион всей нашей палаты.

Вообще надо сказать, что немцы не скупились на новинки. На плацдарме мы повидали и самолеты-снаряды, и управляемые ракеты. Около моего хозвзвода один такой «чемодан» заделал такую воронку, что следующей ночью в нее по крышу провалился артиллерийский тягач «Студебеккер»! И страшно было вроде солдатам, но услышанная мною тогда байка о многом говорит. Как-то среднего возраста боец на мой вопрос о ФАУ прямо сказал: «А мне что ФАУ в 9 тонн, что пуля в 9 грамм»… В солдатских же байках говорилось, что сам Гитлер, якобы, бывал на Зееловских высотах, говорил про какие-то ракеты, что всех русских «зараз» уничтожат. Тут уж бойцы начали подзуживать разведчиков, попрекать их, что «самого языкастого языка» упустили… А тут еще ввечеру привезут «Пасть Геббельса» и стращать начнут, причем не меняя пластинку с 41-го: «Русс, тебе скоро будет капут! Переходи к нам, сыт будешь». Но агитация эта была еще и тем смешна, что каждый вечер ее сопровождало зарево пожаров над Берлином. Это работала союзная авиация, к которой временами присоединялась и наша. Бомбили они Берлин так, что порой ночью было светло, как днем. Это тебе, гад, за Сталинград, за Москву, за Киев… эх как был велик этот список!

 

Окопы переднего края близко друг от друга. Порой немцы «начинают разговор». Кончалось это почти всегда их поражением: уж что-что, а меткого словца русскому солдату не занимать. Хотя, конечно же, немцы не разбирались во всех деталях «русской прикладной речи», но зато в своих окопах восторг был полным.

— Русс! А у вас фрау воюют!

— Так что ж ты от баб драпаешь?

— Русс, оберст приказал сдавайся, а то он есть расстрелять!

— А наш старшина приказал твоего оберста в нужник засунуть!

— А что есть нужник?

— Место твоего отдыха после нашей «Катюши». Эй, Ганс, скажи своему Геббельсу, чтоб листовки на нас сбросил, а то утираться нечем.

В том, что мы «прижимались» к немцам, была великая выгода:ни авиация, ни артиллерия по переднему краю не работали. Но было по-всякому. Выследили они таки мой КП и всадили снаряд точнехонько в мое окно. Тяжело ранен связист у телефона, стереотруба вдребезги разбита. Но это был не мой снаряд. Как раз принесли обед, и я минут на 20 спустился в подвал поесть и написать отчет. А вот наблюдателю минроты не повезло. Сержант вел наблюдение через отверстие в стене, его также выследили и разрушили полстены. Помню, как он тяжело умирал с развороченным осколком животом, как криком кричал и просил его пристрелить… Как тяжело вспоминать эти случаи! А сколько подобного я видел на своем военном пути!