Марш на Варшаву

Выход на государственную границу

Прорыв под Ковелем начался с мощной артподготовки. Леса вокруг нас были буквально напичканы артиллерией, и мы с удовольствием наблюдали, как, обливаясь потом, артиллеристы выбрасывали тонны снарядов по врагу. Артудар длился около 30 мин, и после 1942 года я был просто поражен его мощью. То ли еще было суждено увидеть мне на Магнушевском и Кюстринском плацдармах! Через 10-15 мин после начала атаки двинулись вперед и мы, все еще в походной колонне, без развертывания. Проходим передний край и втягиваемся в чудесный парк около какого-то старинного особняка. Здесь нас ждет часовой привал, а затем я получаю маршрут и приказ на быстрое передвижение маршем по нему. Задача простая — при встрече противника обходить, в бой не ввязываться, а лишь докладывать, без задержек двигаться как можно дальше вперед. Меня также сориентировали, что впереди нас идут наши танковые соединения, которые надеются на своевременную поддержку со стороны пехоты.

Так начался этот стремительный марш на Варшаву, столь хорошо описанный и в мемуарной литературе, и нашими военными корреспондентами. Наша рота автоматчиков, как всегда, ушла в танковый десант, а мне взамен ее придали целый артдивизион, дополнительную связь и саперов. Карты того маршрута у меня не сохранилось, но хорошо помню, что сначала мы шли по лесам – впереди разведка, за ней усиленная ГПЗ, мой командный пункт с небольшой охраной, а затем все остальные. Уже в первую ночь при подходе к какому-то городку ГПЗ наскочила на немецкие арьергарды и ввязалась в бой. Но действия в обход соседей быстро заставили немцев отступить. В городке мы быстро поужинали (спать было некогда) и двинулись вперед. Запомнилось лишь одно – городок был превращен немцами в санаторий для фронтовиков, и во многих домах к нашему прибытию стояли заправленные постельным бельем кровати. Я же с Мусуркеевым зашел в один из домов и обнаружил там двух замечательно упитанных свинок. Вызываем Ющенко, и батальон получает великолепное дополнение к пайку. Но моему любопытству был положен конец, когда я узнал, что через несколько дней при схожих обстоятельствах пропал комбат из соседнего полка. Отправился полюбопытствовать, и … его труп был найден уже утром.

Фронт прорван, и мы стремительно идем вперед на нашем участке. Я даже порой подъезжаю к ротам и командую: «В ногу! Запевай!», чем удивил однажды замкомандира дивизии. А с песней дорога и легче, и короче. От немецкой авиации нас укрывает лес, немцы бросают массу обозов при отступлении, и очень скоро не только хозвзвод, но и все разведчики, а потом и ГПЗ, уже не идут, а едут на трофейных повозках. У каждой роты также появляется свой нештатный обоз, позволяющий разгрузить бойцов и давать отдых уставшим. Предприимчивый Ющенко не оставляет надежд на мой прогресс в конной езде и достает где-то замечательно красивую белую лошадь. По его мнению, она абсолютно необходима командиру батальона, но мы идем первыми, и перед нами только отступающий немец, поэтому я категорически отказываюсь становиться отличной мишенью и скакуна отправляю в обоз. Но пока противника нет, а в деревнях нас встречают цветами, слезами радости, объятьями и щедрыми поцелуями.

По особенному запомнился выход на государственную границу – реку Буг. Подходили мы к нему без противодействия противника, но по очень трудным болотистым дорогам, а часто и без дорог. Именно здесь мы обогнали наших танкистов, увязших в грязи, и вышли на Буг первыми. До темноты скрывались в прибрежном лесу, вели наблюдение и разведали броды. Под вечер прибыл комдив в сопровождении комполка, и я получил от генерала задачу – с наступлением темноты скрытно переправиться и занять село, видневшееся на опушке километрах в 3 от реки. По отъезду комдива, Шишкин проинструктировал меня уже по-другому, приказав после переправы дождаться 2-го батальона и его КП и лишь затем идти на село. «Если в селе немцы, — сказал он, — тебя просто покрошат одного, а с резервом будет спокойнее». Я как-то засомневался, чей приказ выполнять, но разумный совет-приказ комполка вызывал только уважение, и все сомнения отпали.

Переход границы был чрезвычайно прост и далек от геройского. Все было подготовлено еще днем в лесу, а с наступлением темноты мы просто сняли штаны и перешли по двум отмеченным вешками бродам на другой берег, на территорию Польши. Река была спокойной, берега невысоки, тишина, ни одного выстрела, спокойная темная ночь. Но после переправы эта тишина заставила насторожиться. Когда не знаешь, где противник, то тебя гнетет ощущение неизвестности. Слабый противник активно ведет стрельбу, поддерживая порой самого себя, сильный же может выждать удобного момента, нанести мощный удар и решить исход боя в свою пользу. Поэтому, только начав переправу, я высылаю взвод станковых пулеметов и разведчиков в село. Получаю быстро доклад: немцев в селе нет, да и самих жителей негусто – все укрылись в лесу. Отойдя метров 300 от реки, останавливаю батальон, пехота тут же начинает дремать. Через 20-30 мин подъезжает комполка и дает команду на занятие села. В походной колонне входим в село и на привале ожидаем дальнейшего приказа. К полудню переправилась уже вся дивизия, и я получаю приказ прочесать близлежащий лес. Развернутым строем входим в лес, в полном ожидании засад, но встречаем только несколько таборов напуганных жителей. Лес большой, километров 10, так можно весь батальон растерять. Расспросив жителей, узнаю, что немцев поблизости нет, и начинаю сворачивать батальон сначала во взводные, а потом и в ротные колонны. В хорошем порядке выходим на опушку леса, впереди опять село, за ним привычный лес.

Разведка подтверждает отсутствие немцев в деревне и в ротных колоннах мы быстро идем к лесу. Но при подходе к нему ГПЗ попадает под огонь пехотного оружия, приходится разворачивать ближайшую роту в цепь и, усилив ее разведкой, атаковать опушку. Жаль, что артдивизиона нет с нами, он завяз еще по ту сторону Буга. В бинокль вижу, что и соседи начинают разворачиваться в цепи. Но дело оказалось небольшим, наткнулись мы на запоздалый немецкий заслон на 5 машинах, спешивший занять оборону по пройденному уже нами Бугу. Несколько точно посланных Васиным мин и стремительная атака заставляют немцев удирать, бросив грузовики.

Снова быстро сворачиваю батальон в походную колонну и, оставив в селе несколько наших раненых, а под их охраной с десяток пленных немцев, продолжаем стремительный марш. И вот так час за часом, день за днем. Организованного сопротивления противника почти нет, поляки везде устраивают бурные встречи, засыпают цветами. Но даже на короткие ночевки мы стараемся не останавливаться, едим на ходу и поддерживаем всеми силами максимальный темп марша. Его необходимость понимают все – чем больше пройдем, тем меньше придется штурмовать оборону очухавшегося противника. Если бы не наши трофейные повозки и лошади, превратившие батальон в своеобразную конницу, такого быстрого марша мы просто не выдержали бы. А тут еще пошли дожди, проливные, с утра до ночи. Промокли мы до нитки, можно даже сказать «до мозга костей», но главное – завязли на раскисших проселочных дорогах. Но как велика сила наступательного порыва! Пушки, зарядные ящики, повозки бойцы подхватывают буквально на плечо и дружно переносят через самые гиблые участки.

Уже на подходе к Висле чувствуем, что в лесах скрываются группы отступающих немцев, случаи обстрела колонны становятся более частыми, но нас не остановишь – вперед на Вислу! Надо сказать, что во время всего марша я поддерживал строгую дисциплину, а если была возможность, то, не останавливаясь, пытался сколачивать и обучать батальон. Так мы дошли до самой Вислы, а вот тут и началась настоящая война!

Форсирование Вислы

К Висле подошли уже под вечер. Располагаю батальон в лесу, рассредотачиваю роты, выставляю усиленное охранение и организую наблюдение за воздухом. Отдаю распоряжение отрыть щели. Дело в том, что на подходе к Висле начались в полку неприятности, вызванные самоуспокоенностью. Наш 3-й батальон днем беспечно пошел по открытым дорогам и тяжело поплатился – вражеская авиация разбомбила и расстреляла его походную колонну. Потери были не очень велики, но вызвали бурную реакцию у моих солдат: «Как так? Думать же надо!». Конечно же, это был не протест, а лишь разговоры, но для меня они явились лишним напоминанием о том, что думать надо о жизни каждого солдата. Мы на войне и за беспечность приходится тяжело расплачиваться.

Еще только смеркается, а меня вызывают на командирскую разведку, которую проводит комдив. Выходим на берег реки, на нашем берегу это опушка хорошего соснового леса. Вот она какая, эта Висла! Река широкая, почти как моя родная Кама, но не производит впечатление очень глубокой и быстрой. Невольно прикидываю – переплыву ее в одежде? Пожалуй да, я сейчас в хорошей физической форме, а Каму я переплывал туда и обратно без отдыха. С нашей стороны река окаймлена дамбой, в нее врыты наши самоходки, которые редко ведут огонь по невидимым нам целям. Никаких переправочных средств не видно.

Противоположный берег покрыт легким туманом, правее он более возвышен, а против нас низменность, за которой просматривается селение. Берег правее гол, а в низине видны отдельные перелески. Генерал информирует, что мы вышли в район впадения довольно крупного притока, реки Пилицы, которая и протекает под возвышенностями. О противнике на том берегу ничего не известно, кроме того, что он ведет редкий беспокоящий артиллерийский огонь. Добывать данные о противнике придется боем…

Получаю боевую задачу: переправиться в первом эшелоне и захватить поселок. В дальнейшем — продвигаться в направлении хутора Рожнишов-Мнув и через него выйти на дорогу Радом Варшава в районе моста через Пилицу против поселка Варка. Переправу предписывается осуществить на лодках и понтонах. За мной идут КП полка и 2-й батальон капитана Прохоренко. Тут же на месте принимаю свое решение и докладываю его комполка: первой переправлять пульроту (они смогут открыть при необходимости огонь еще с плавсредств), за ними я с разведчиками, затем стрелковые роты. Минометчики поддерживают переправу, а затем переправляются сами. Роты автоматчиков, как всегда, со мной нет – она опять в танковом десанте. Уточнив некоторые детали, Шишкин тут же одобряет мое решение.

Быстро возвращаюсь к батальону, и оставшиеся до переправы часы быстро промелькнули в хлопотах и заботах. Задачу надо разъяснить всем офицерам, проверить наличие боеприпасов, в первую очередь гранат. Еще нужно взять с собой кой-какое продовольствие, переправляемся ведь без обоза. Всем просто сказал – захватим и расширим плацдарм, будут и артиллерия, и обозы, а пока необходимо максимально взять боеприпасов и НЗ продуктов. Держусь внешне спокойным, а внутри подмывает – дело крупное, фактически для меня первое настоящее боевое крещение с форсированием большой реки. Офицеры и солдаты держатся уверенно и спокойно, победный марш притупил чувство опасности. С наступлением темноты вывожу батальон к месту переправы.

Там уже все готово, стоят лодки и пара понтонов, вокруг копошатся саперы. Висла спокойно несет свои воды, над водой стелется редкий клочками туман, на той стороне тихо, лишь изредка откуда-то из глубины доносится орудийные выстрелы. В лесу, примыкающем к берегу, тихий гул сотен людей, но у самой кромки воды всего лишь несколько фигур.

Негромкая команда, и пулеметная рота грузится на 2 большие лодки, человек по 20-25 в каждой и тихо отваливает от берега. Почти сразу же за ними погружаемся в небольшую лодку и мы – я с разведчиками. Мой заместитель Голубков остается для организации переправы стрелковых рот. Медленно, бесшумно опускают гребцы весла в воду. Уключины смочены водой, чтобы не скрипели, борта ощетинились автоматами. На корме Витька-Одессит с двумя дружками, без обуви, в готовности спрыгнуть в воду. Тишина кажется обманчивой, готовой взорваться грохотом боя, вскриками раненых, запахом пороха, но ничего, пока тихо… На середине реки мы разминулись с большой лодкой, идущей назад – высадка прошла спокойно и пулеметчики уже на берегу, а это немало – 5 станкачей и 12-15 автоматов. Для начала очень хорошо.

Саперы-перевозчики нервничают, до песка нас не довозят, и приходится прыгать в воду по пояс и выбираться на песок самим. Но доставили нас точно – пулеметчики рядом и уже окапываются. Оценив обстановку, решаю не ждать пехоты, а рискнуть продвинуться к селу, до него около километра. Если что, пулеметчики нас прикроют. Быстро развертываю разведку в «дугу», проскакиваем песчаный пляж, врываемся в село и видим, что поселок пуст, жителей нет, стоят только явно пограбленные дома. Запомнилась лавка, где все перевернуто вверх дном и почему-то разбиты все флаконы с одеколоном – воздух лавки пропитан незнакомыми ароматами. Тем временем прибывают стрелковые роты, переправа явно хорошо отлажена и работает без сбоев. Откуда-то справа по ней открывает огонь немецкая артиллерия, позднее до меня доходят слухи, что артналет вызвал потери и среди убитых наш замкомандира дивизии.

Светает. Помня о вчерашней активности авиации, решаю, что оставаться в поселке да еще около переправы чревато потерями и передвигаю батальон в лесок на возвышенности за ним. Проверив местность разведкой, поротно вывожу батальон и занимаю оборону по его западной окраине. К полному рассвету батальон занял правильную оборону, бойцы зарылись в землю, сейчас можно говорить о готовности к прикрытии переправы, но тревожит только одно – в случае танковой атаки у нас имеется только несколько ПТР да гранаты. Но бойцы держатся прекрасно, особенно после триумфального прибытия «гвардии повара» Шарипова со своей поварской командой, нагруженной термосами с неизменной кукурузной кашей.

Когда мы еще формировались под Ковелем, Шарипов произвел строжайший отбор среди многих, заявивших себя кашеварами. Я исподволь наблюдал, как этот веселый и жизнерадостный таджик, усевшись с важным видом на пеньке, одного за другим кандидатов то заставлял ползти с термосом за спиной по-пластунски, то ловил на том, что он не помыл руки перед чисткой картошки. Правды ради, надо сказать, что сам Шарипов часто руки не мыл, а ассортимент его готовки ограничивался «кукурузной» кашей и «супом пуре», но я бы не променял его ни на какого профессора кулинарии из-за его способности доставить пищу на передний край в любой обстановке. Представьте себе: ночь на плацдарме, по переднему краю шарят наши и немецкие разведчики, все насторожены, никто не спит, прислушиваются… Шорох, такое-то непонятное мурлыканье, тихий окрик: «Стой! Пропуск!», а в ответ: «Суп пуре» — это прибыл наш Шарипов с «двойной гвардейской порцией». Настроение резко улучшается. И в первый день на плацдарме он умудрился влезть в чужую лодку, убедив начальника переправы в необходимости покормить свой батальон.

Поели, осмотрелись на новой позиции. Впереди, километрах в трех, видна одна из наших целей — Мнишев-Мнув, противника пока не видно. Вскоре на мой КП подходит комполка Шишкин, позиция и сам КП ему явно нравятся, инициативу продвижения вперед он одобряет и, сообщив, что батальон Прохоренко заканчивает переправу, ставит задачу на занятие хутора. Развернув 1-ю роту во взводные колонны, выступаем вперед. Но не успели пройти и нескольких сотен метров, как с окраины хутора по нам открывается плотный огонь. Мне он показался огнем станковых пулеметов, но более опытный Голубков определяет наличие малокалиберных зенитных орудий. Началось! Надо принимать быстрое решение и не губить людей попусту. Возможно, что против нас выставлен заслон, но, может быть, это и огневая ловушка. Обходить хутор под фланговым огнем, да еще по открытой местности? Нет уж, лучше броском вперед. Команда Васину бросить несколько мин по позициям немцев (много нельзя, мины на строгом учете!), быстро разворачиваю батальон в цепи и перебежками продвигаемся к хутору. Как только роты подходят к окраине, огонь противника стихает, роты быстро приходят на западную окраину и начинают окапываться. Я же с КП подхожу к костелу, стоящему немного особняком, и посылаю посыльного с докладом комполка о занятии хутора. Разведчики зовут на колокольню, поднимаюсь и вижу новый хутор, в который втягиваются ротные колонны немцев с артиллерией и обозами. Они еще не рассредоточились и представляют прекрасную цель для артиллерии. Я же со своими средствами помешать их развертыванию не могу – далеко, они выше меня, атаковать бессмысленно – у них явное преимущество, да и мост через Пилицу уже разрушен. Тут еще и Васин где-то отстал.

Срочно пытаюсь связаться по рации с Шишкиным (его позывной «31-й»), но вместо него попадаю на 21-го (комдива Бакланова). Докладываю о занятии хутора и в ответ слышу густо пересыпанное матом неожиданное: «Что ты мне очки втираешь? Прохоренко уже 2 часа тому назад доложил о взятии хутора!». Буквально цепенею от обиды и злости, мне же с колокольни прекрасно видны цепи 2-го батальона, залегшего правее меня, километрах в двух в чистом поле, прижатые плотным пулеметным огнем! Что ж, на войне не такое бывает… Но ведь как долго после этого помнил я обиду! Это было началом незаслуженного шельмования действий батальона на Магнушевском плацдарме. Что я могу сказать? Да, не всегда мои действия были безупречными, я ведь был молодым комбатом без опыта, но никогда даже после этого я не приукрашивал картину и не докладывал желаемое начальству…

Сглатываю от обиды и продолжаю убеждать: « Товарищ 21-й. Вот точные координаты колонн. Не дайте им развернуться», но в ответ только: «Не учи, без тебя знаем, что делать». Получил хороший урок. Комдив за рекой, поле боя не видит, вот и «взял» капитан Прохоренко хутор, не дойдя до него 2 километров! А насчет артиллерийской поддержки я узнал уже много позже, что в это время немцы сильно контратаковали на левом фланге, и комдива корпусное начальство забрало почти всю артиллерию, перенацелив ее на поддержку соседней дивизии…

Тем временем прибывает посыльный от комполка с приказом: не обращая внимания на левый фланг, продвигаться вперед. Делать нечего, в предбоевом порядке проходим небольшую рощицу, и 2-я рота начинает разворачиваться в цепь, выходя на большую поляну перед Пилицей. Но немцы не дают подойти к реке – сильным огнем загоняют роту обратно в рощицу. Есть потери. После этого огонь сосредотачивается уже по самой рощице. Гул и щелканье от разрывных пуль, опять надо либо окапываться, либо вперед. Минутное размышление, взгляд на поляну и команда: «Броском вперед!». За поляной пригорок, который прикроет нас от огня с того берега. Запыхавшись, утыкаемся в возвышенность, и тут я вижу, что Мусуркеев мертвенно бледен – он ранен в бедро, рана вроде бы и легкая, но с почерневшими краями. Пуля разрывная, отправляю его в госпиталь под приказом.

Темнеет. Вот и подошел к концу первый день на плацдарме. Даю команду окапываться, но уставшие солдаты способны отрыть только лунки для сна, на окопы сил уже нет. Ночью к нам приходит Шишкин. Докладывая ему обстановку, акцентирую его внимание на том, что основные потери мы несем от флангового огня из-за Пилицы, перед нами противник минимален. Прошу разрешения под покровом темноты продвинуться вперед километра на три, до очередного хутора. Однако комполка, по-видимому, правильно, запрещает и разъясняет мне, что в отсутствии резервов залезать глубже нет смысла и опасно. Его приказ точен и категоричен: оставаться на месте. Сам же он с подошедшим батальоном Прохоренко прошел метров на 400 вперед левее нас и также остановился. Связисты протянули проводную связь, и под непрекращающимся пулеметным огнем противника мы пытаемся задремать. Под утро прибывает долгожданный Шарипов с термосами и Ющенко с несколькими мешками патронов. Гранат нет.

Утром 31-й отдает приказ по телефону следовать метрах в 800 за батальоном Прохоренко, который будет продвигаться к хутору. На мое уточнение о боевом порядке ответа не получаю. Решаю выдвигаться в походной колонне, бросив вперед цепь разведчиков, не ходить же цепью всем батальоном во 2-м эшелоне! Только вышли, как впереди послышались разрывы, шум сильного боя. Но меня больше беспокоит то, что с левого берега Пилицы мы как на ладони, прикрыться нечем, а деревья вдоль дороги не маскируют нас, а только затрудняют обзор. Впереди виднеется пара домиков, метров за 200 от них слышу крики: «Комбат! Бегом сюда!». Бегу к домам, вокруг разбитые повозки и трупы солдат. Комполка вместе с замполитом, оба взвинчены, в одном из домов:

— Где батальон?

— Здесь на дороге…

— В цепь… быстро… влево … быстрее!

Буквально вылетаю из дома и во всю силу ору ротным, давая им направление. Роты быстро разворачиваются из колонны в цепи и тут же начинают окапываться. От помначтаба полка свердловчанина Гинсбурга узнаю о случившемся. 2-й батальон Прохоренко в колонне, и штаб полка немцы неожиданно накрыли артогнем на открытом месте. Рядом с комполка убита военфельдшер. Батальон рванулся вперед в лесок, но нарвался на засаду и под плотным огнем окапывается. Потери серьезные, да еще из-за леса слышны работающие танковые моторы. Артиллерии с нами все еще нет. Заняв оборону, снова захожу к Шишкину. Он никак не может понять, как нам удалось проскочить в походном порядке без потерь, и тут же дает неопределенное приказание «попробовать» продвинуться левее батальона Прохоренко, причем «не торопясь»…

Ухожу к батальону, примерно в центре боевого порядка разведчики уже успели отрыть окопчики для стрельбы с колена. Забираемся в один из них с Голубковым и пытаемся внимательно обобщить всю информацию и оценить обстановку. Явно слышна сильная перестрелка в районе 2-го батальона, против нас редкая стрельба, видимо, противник немногочисленен. Плохо другое – с левого берега Пилицы мы совершенно открыты, немцев на высоком берегу не видно, но они легко достают нас пулеметным огнем. По карте, метрах в 400 от нас лес, который тянется километров на 7-8, а за ним уже и Варка, что на Радомской дороге. Шум танковых моторов не стихает.

Сходимся с Голубковым во мнении – надо ворваться в лес, тогда хоть нас не будут сечь пулеметным огнем из-за реки, да и танковой атаки в лесу избежать легче. Посылаю связных в роты, но что-то ротные медлят с атакой. Сзади вижу перебегающего к нам 31-го со своим КП. Медлить нечего.

— Пошли, Петр Алексеевич!

— Пошли, куда деваться…

Поднимаемся и вместе с разведчиками рывком преодолеваем открытое пространство и буквально вваливаемся на опушку в оставленные немцами окопчики. Голубков разворачивает разведчиков цепь в направлении противника, а я выхожу на опушку и ору все еще лежащим ротам: «Да идите же сюда, такие-сякие!». Цепи нехотя поднимаются и быстро перебегают в лесок. Углубившись метров на 200, устраиваю батальон к обороне. Понимаю, что очень важно установить связь с Прохоренко, надо поискать и левого соседа… Молча и быстро расходятся в разные стороны 2 группы разведчиков. Но в это время прибегает связной от комполка и передает распоряжение комдива «не заботясь о флангах» двигаться через лес вперед и овладеть мостом около Варки. Голубков решительно против, но приказ есть приказ, и его надо выполнять…

Только успели мы углубиться в лес примерно на километр, как попали под немецкую атаку нам в правый фланг. Все происходит мгновенно – резкие хлопки и звонкие разрывы танковых снарядов, секущий пулеметный огонь, треск и хруст сбитых пулями сучков, крики атакующих немцев — все это, усиленное лесным резонансом, наваливается на меня. Противника не вижу, но понимаю, что он отрезает нас от только что пройденной опушки. Подбежавший справа боец трясущимися губами сообщает о почти полном уничтожении правофланговой 3-й роты и гибели ее командира гв. лейтенанта Двоеглазова. Немцы атаковали с танками и, ударив «вскользь» по батальону, ушли вперед. Бойцы жмутся к КП, и вокруг меня собирается человек 80, остальных не видно.

Что делать? Контратаковать? Кого и с чем? Из противотанковых средств – один расчет ПТР с оглохшим от контузии бронебойщиком, даже противотанковых гранат нет. Боеприпасов – кот наплакал, по 20-25 на бойца, да у разведчиков по полдиска. Расходовали боеприпасы все время, а пополняли только один раз. Беда и в том, что телефонную связь так и не дотянули, а у рации, как всегда в таких случаях, лампы разбиты близкими разрывами, запасных нет. Тут еще над нашими головами волна за волной пошли немецкие самолеты, и в нашем тылу пошли сильные разрывы. Позже я узнал, что удар пришелся и по штабу полка (среди убитых был и особист), и по 3-му батальону, еще не участвовавшему в боях и выдвигавшемуся к нам из района переправы…

Вывод из обстановки очевиден: полк попал под немецкий контрудар и немцы пошли в общую атаку, с танками и авиацией. дабы сбросить нас с плацдарма. Не передать, как мне было тяжело! Спасением была наступающая темнота и тот факт, что немцы, видимо, «потеряли» нас, «зацепив» только наш правый фланг. Обстановка сложная, но для меня острее всего встал вопрос – опять окружение? Да, на сей раз я не один, я отвечаю за многих явно струсивших бойцов и офицеров, но факт есть факт – мы за линией фронта! Действую автоматически – людей нельзя распускать ни на минуту – иначе паника и гибель! Подавив свой собственный страх, с улыбкой (наверняка вымученной!), начинаю располагать батальон. Хотя какой это батальон? Минометчиков нет, они отстали, от пульроты – один станковый пулемет с неполной лентой патронов, от 3-й роты лишь несколько уцелевших солдат, 1-я и 2-я роты также уже далеко не в полном составе. Занимаем круговую оборону, все жмутся и старательно окапываются на участке 100 х 100 м. Все попытки разместить бойцов более разряжено не удаются – люди боятся и наступающей темноты, и неопределенности. В центре этой обороны, отрывавшем окопчик, и мы с Голубковым.

Пытаемся оценить обстановку, собрав всех оставшихся офицеров, заодно уточняем наличные силы. На нервы давит непрекращающийся шум танковых моторов, лес – молодняк, для танка не помеха, почва песчаная, нормальных окопов не отроешь. Надо обстановку уточнять и действовать, пока немцы нас не обнаружили. Дав команду максимально соблюдать тишину, оружия не применять, забредших немцев бить только штыками и ножами, отправляюсь с 2 разведчиками на выяснение расположения немцев. Куда идти? Первое впечатление таково, что если наших и не сбросили с плацдарма, то уж отогнали к самой реке. Вперед идти смысла нет, идем назад к опушке. Идем тихо, предельно осторожно ступая, без шума и затаив дыхание. На самой опушке окопчик, отрытый еще нами днем, в нем крупнокалиберный пулемет, вокруг 5 немцев, дальше по сторонам также слышна немецкая цепь – они восстановили свою оборону по опушке, дальше, судя по всему, не пошли. Это хорошо, наши должны быть рядом. Оставляю разведчиков держать немцев под прицелом и также тихо возвращаюсь к батальону.

Обстановка в батальоне изменилась – некоторые восприняли мой уход как бегство и явно обрадовались моему возвращению. Собираю офицеров и сержантов и шепотом разъясняю им обстановку и задачу. Собираю колонну (цепь в ночном лесу моментально рассеется!) человек в 100-120, бесшумно подходим к немцам, а дальше (эх, комбат–романтик!)… громким голосом командую: «За Родину! По гадам, огонь! Вперед! УРА!!!». Весь отряд бросается вперед с дикими криками, паля во все стороны. Аж лес осветился от такой канонады! Сам я подскакиваю к немецкому пулеметному расчету и вижу, что четверо убиты и лежат неподвижно, пятый же бросился лицом вниз и лежит. «Хальт!» — я подскакиваю к нему, но он не встает, пытаюсь выстрелить ему в спину, но ТТ забит песком и дает осечку. Как действует в подобной обстановке человек? По-разному, и вот ваш покорный слуга потащил из-под немца его винтовку! Счастье мое, что и немец страшно напуган, он только вцепился в винтовку и тянет ее к себе. Я же оказался проворнее, перехватил винтовку и направил на владельца: «Хальт! Вставай! Хенде хох!» Ничего не действует, немец в ступоре, а батальон уже прокатился через окопы и быстро удаляется. Тут замечаю еще одного немца, с ужасом наблюдающего нашу борьбу. Передергиваю затвор и всаживаю пулю в первого и поворачиваю винтовку на его соседа, все еще сидящего у куста. В руках у него винтовка, почему он меня не убил – не знаю, видимо, свалились мы столь неожиданно на их голову, что они не успели очухаться от ночной полудремы. «Опупели», — как часто мы говорили…

Не от большого ума я подскочил к присевшему и … начал бить его пистолетом по каске, крича что-то. Он бросил винтовку, встает, и я вижу, что он выше меня на голову, настоящий гренадер. Знаком показываю ему – хватай пулемет. Он молча повинуется и уже через секунду бежит впереди меня, а я за ним, щедро награждая его футбольными ударами в мягкие места… Винтовку я почему-то отбросил… Немец что-то орет, я что-то кричу ему в ответ. Вот в таком виде метров через 100-150 мы натыкаемся на моих разведчиков, которые уже развернулись назад в поисках своего комбата. Мое появление с немцем вызвало ликование, а тут еще из обороны подбежали солдаты из наших рот, не прорвавшиеся с нами в лес…. одним словом, вырвались!

Придя в себя, располагаю всех в оборону, оставляю Голубкова и направляюсь с немцем и пулеметом, явно ликуя, на полковой КП. Разведчики составляют мне эскорт. Молодец! Вырвался и людей вывел!!! Немцев взвода два положили! На КП, уже устроившемся в блиндаже, застаю начштаба майора Леонтьева. Коротко рассказываю ему о случившемся.

— Так это вы так оглушительно «Ура» в лесу кричали?

— Да.

— А по кому же немцы сейчас лупят?

— По своим, наверняка.

И действительно, немецкие батареи открыли интенсивный огонь по лесу, так что плохо пришлось оставшимся там. Леонов обнимает меня, он искренно рад, что нашелся батальон. Захожу к Шишкину, он хватает трубку и докладывает 21-му: «Смирных нашелся. Он из леса вышел, людей вывел и пленного привел». И в ответ ушат холодной воды на мою разгоряченную успехом голову: «Кто ему разрешил отходить? Почему отступил?», ну и обычная ругань в придачу. Ну и везет же мне! Зря я ликовал, не поняли меня, даже слушать не захотели. Кому тогда объяснять, что немцы нас утречком обнаружили бы и размолотили….

Но не понятый наверху, я опять нашел понимание у простых солдат. Голубков мне рассказал, что уже ходят легенды о том, как мы вырвались, хотя и не без потерь.

Все последующие дни мы вели тяжелые бои по расширению плацдарма, пытаясь захватить мост через Пилицу. Но время было потеряно, противник сконцентрировал свои резервы, и серьезного продвижения уже не было. Нашему же полку доставалось больше других с правого фланга из-за реки. Рисунок наших попыток был примерно одинаков – как только мы пытаемся продвинуться вперед, немцы из-за реки открывают массированный огонь из пулеметов и малокалиберных зениток. Им помогает тяжелая дальнобойная артиллерия, бьющая по площадям. Наша же артиллерия в эти дни все еще отсутствовала, несмотря на наведенные через Вислу мосты. Одна радость – хозвзвод уже перебрался на нашу сторону, людей удалось и нормально кормить, да и подвоз боеприпасов улучшился. Но от батальона вообще ничего не осталось, особенно после того, как одну из стрелковых рот у меня забрали на прикрытие фланга у Вислы.

Последующие бои были тяжелыми и безуспешными, они отложились в памяти эпизодически, и цельной их картины у меня не сохранилось.

Сначала в одной из атак погиб Голубков. Мы вместе поднимали батальон в очередную атаку, не видя противника, но неся потери от секущего огня. Получив «толчок» по телефону, он пошел на правый фланг, а я на левый — поднимать людей в атаку. Уже через 10 мин, пройдя всего несколько сотен метров, мы снова залегли, и мне доложили о его гибели – он был убит наповал пулеметной очередью. Его смерть была для всех очень тяжелой утратой. Большой души и храбрости боец, ветеран полка, четырежды орденоносец, он был мне большой опорой… похоронили его в песках Магнушева с тяжелым чувством. Конечно же, на войне смерть – это твоя спутница и сопровождает тебя постоянно. Но постепенно вокруг тебя формируется группа «старичков», с которыми ты прошел много боев, они остаются невредимыми, «непробиваемыми». И когда гибнет такой человек, особенно тяжела холодная фраза: «войны без жертв не бывает»…

Запомнилось еще отражение ночной атаки, как потом оказалось, штрафного батальона немцев. Лес, темная ночь. Сплошной линии соприкосновения нет, мы еще пытаемся наступать. Справа должен быть батальон Прохоренко, но локтевой связи с ним также нет, теоретически есть огневая, но только теоретически. Слева вообще никого нет, а на все вопросы 31-й упорно отвечает одно и то же – «не твоя забота!». У меня мало людей осталось в строю, но есть поддержка – прибыл майор-командир батареи тяжелых минометов, развернутой, правда, за Вислой. Он просит данные о нашем переднем крае для подготовки данных для стрельбы, но я не могу ему точно показать это на карте. Ограничиваемся тем, что прикидываем примерно линию, за которой нет наших окопов и пара пристрелочных мин никого из наших не задевает. И вот в такой обстановке – короткая немецкая артподготовка и нарастающий шум ночной атаки. С обеих сторон бешеный ружейно-пулеметный огонь, опять шум танковых моторов (потом оказалось, что танками нас только пугали – в неясной обстановке танкисты не решились лезть наобум). Связные, посланные в роты, не возвращаются, разведчики все также разогнаны, и вот мы остаемся с майором-минометчиком вдвоем в яме, которую представляет мой КП. С нами, правда, еще его телефонист да вернувшийся накануне из госпиталя Мусуркеев. Пока я пытался уяснить, что же происходит, майор запаниковал и дал команду открыть беглый огонь по данным пристрелки. Разрывы тяжелых мин еще больше прибавили неразберихи. Вот и попробуй в этой обстановке осуществлять то, что громко называется на уставном языке «руководство боем»! Какое тут руководство! С трудом отбираю трубку телефона у майора и на «русском разговорном языке» даю команду прекратить минометный обстрел. Слыша незнакомый голос, на другом конце линии мне не верят и лишь повторное «увещевание» приносит плоды.

Сразу стало тише, не слышно и танков. Подтягиваю вернувшихся из десанта с потерей более половины людей автоматчиков и собираюсь сам контратаковать, если немцы где-то прорвутся. Но до этого дело не доходит – атака захлебывается под нашим огнем, врасплох нас застать не удалось, шумом танковых моторов не испугали, а рваться на плотный огонь, видать, «кишка тонка»… Как оказалось, атаковали нас штрафники, один из них, бывший гауптман, дошел-таки до наших окопов, но тут же поднял руки и был взят в плен. Немного с ним побеседовав и уточнив необходимое для доклада, я отправил его в полк. Минометчиков же утром от меня отобрали.

Следствием той атаки был отход моего правого соседа метров на 300-400, и я получил приказ атаковать немцев в их правый фланг. Подумав, принимаю решение не трогать роты, а беру взвод автоматчиков (а это 10-12 человек, не более), свое отделение разведки, один станковый пулемет и сам веду их в атаку. Метров 500-600 удается пройти скрытно по лесу, но потом перед нами открывается большая поляна и остатки польской деревни, которую безуспешно пытался взять 2-й батальон. Стоило нам выскочить на поляну, как по нам резанул пулемет. На счастье пулеметчик не ожидал нас с этого направления, взял прицел высоко и пули прошли над нашими головами. Мусуркеев уложил фрица меткой ответной очередью, но к пулемету кинулись другие немцы. Как водится в таких ситуациях, у моего телохранителя именно в тот момент кончился диск, а переменить его под огнем не так легко как кажется, всегда что-то да заедает. Так и на сей раз. Я после описанного ранее случая с отказом ТТ стал ходить с двумя пистолетами в обеих руках, причем носил их по-немецки в кобурах на животе. Кстати, я никогда не носил с собой автомата: слов нет, он эффективен, но стрельба всегда отвлекала мою увлекающуюся натуру от более важного дела – управления боем. Так вот, ведут огонь и разведчики, и автоматчики, часть немцев валится, но один все-таки добегает до пулемета. Ловлю его на мушку, и начинается странная дуэль. Что греха таить – рука дрожит, и я не могу его достать. Немец открывает по нам огонь из пулемета, но и сам мажет. Дело решает метко брошенная кем-то из разведчиков граната. Все это занимает какие-то мгновения, но кажутся они вечностью. Что было дальше? А по нам открыли такой шквальный огонь с другого берега, что, откатившись от опушки метров на 80, мы начали окапываться под прикрытием леса. Но польза от этой атаки все же была – к вечеру немцы оставили развалины деревни.

Вот так и шли наши дни. Мы поднимались в атаку за атакой, отвоевывая куски леса. Как же трудно управлять боем в лесу простому комбату! Основная трудность – отсутствие связи. Раций в ротах нет, телефонная в наступлении почти не применялась, связными – абсолютно ненадежна. Если связного не убьют и не ранят, если он найдет ротного, если он точно передаст приказание … сколько «если»! А с минометчиками? Роту автоматчиков задерживает станковый пулемет противника. Что делать – посылаю посыльного с примерными координатами, он к ротному, ротный уточняет данные и … посылает своего связного на огневые. А это все время и человеческие жизни, а как Васину стрелять, если он цели не видит? Раздать минроту повзводно ротам – пытался, но где им со своими тяжеленными плитами угнаться за пехотой? Дать наблюдателей в роты? А где их взять, способных быстро рассчитать даже простые данные для стрельбы? А лишний расход на пристрелку – это ведь тоже проблема, сам командир роты таскает мины на себе!

Ненадежность связи заставляет отказываться при бое в лесу от маневра, особенно обходных движений отдельными подразделениями, что крайне действенно – поставьте себя на место противника, услышавшего дробь автоматов у себя в тылу! Но, имея более надежную связь в обороне, противник легко блокирует и уничтожит прорвавшийся взвод или роту, а комбат узнает об этом только тогда, когда уже не сможет ничем им помочь. Вот и приходится вести роты в локтевой связи, но и в этом случае крайне опасны контратаки по соседям с выходом в твой собственный фланг. Для парирования таких опасностей приходится держать при себе хоть небольшой, но решительный резерв. Что ж, признаюсь, я часто злоупотреблял стрелковым огнем минометной роты! Проблемы эти, однако, пропадали через несколько дней боев. Людей оставалось так мало, фронт активных действий сужался до такой степени, что весь свой боевой порядок в лесу если и не видишь, то слышишь. При бое в лесу крайне важна подвижность, что не дает артиллерии противника пристреляться по неукрытой пехоте. Все эти командирские хитрости и навыки я познавал постепенно, старался думать и анализировать свои действия постоянно. Да, были и ошибки, но не было головотяпства, пьяного куража и действий на «авось».

Итак, дошли мы, в конце концов, до западной опушки леса, но сил почти не оставалось, на открытой местности танковые атаки противника стали более действенными. Правда, к тому времени подтянули и артиллерию, но все равно ее было мало. Как сейчас помню «личную встречу» с танком. Выскочили мы с Мусуркеевым и радистом на поляну и спрыгнули в неглубокий немецкий окопчик. Тут танки и «спроектировались» в роще перед нами и открыли огонь по цепям батальона. Я в то время отвернулся к связисту, вызывая огонь артиллерии, а Мусуркеев как-то совершенно спокойно, в замедленном темпе, достал противотанковую гранату и, когда средний танк подошел к нам поближе, ленивым движением швырнул ее под гусеницу. Взрыв, нас засыпает землей, а танк вертится на одной гусенице, вторая перебита и уже сползла с катков. Мусуркеев уже подготовил автомат, чтобы снять тех, кто выскочит из танка, но тут такое началось, что мы все носом зарылись в окопчик. Наши артиллеристы открыли такой плотности огонь, что остается удивляться, как мы остались живы. А танкисты тем временем сумели удрать. Танк все же загорелся. Или попали все-таки пушкари, или сами немцы его подожгли перед тем, как дать деру – это остается неизвестным. Но и нам самим пришлось быстро ретироваться: взрыв танкового боекомплекта — вещь очень неприятная!

К тому времени было уже введено положение, по которому обязательным стало подтверждение пехотного командира о подбитии танка. И вот ко мне являются представители двух артбатарей с просьбой подписать подтверждение. Пришлось им разъяснять, что если они и далее так будут стрелять, то подписывать их документы будет некому. А Мусуркеев получил свою заслуженную медаль «За отвагу» уже через пару дней. Касательно наград… командир полка мог наградить солдата медалью, и я часто этим пользовался. Коротка жизнь пехотного солдата, уж лучше медаль от комполка через пару дней, чем дожидаться «Звезды» или «Славы» от комдива месяц, а то и больше. Что за этот срок может произойти… объяснений не требуется.

Через несколько дней, когда наши силы совсем иссякли и мы окопались, не помышляя о наступлении, нас сменили польские войска. На КП батальона прибыла целая группа офицеров, наших от полка и дивизии, и польских, во главе с комполка, который должен быть занять мой участок. Посмотрели мою схему огня и выдвинулись на передний край. Шли большой группой, привлекли к себе внимание, и немцы щедро нас обстреляли. Все повалились в какую-то яму, мне же, как хозяину, пришлось остаться наверху, но пронесло. По всем правилам сдаю участок обороны, удивляясь, как хорошо они укомплектованы и обмундированы. Их рота в 3 раза больше остатков всего моего батальона. Нас же отвели на вторую линию, и здесь мы отрыли свои укрепления.

С начштаба Леоновым и другими комбатами мы вышли на КП поляков в день их наступления. Точно не помню, но это, кажется, была попытка оказать помощь варшавскому восстанию. Запомнилась очень сильная, не в пример нашим, артподготовка и очень много огня в ходе самого боя. Долго стояли в ушах крики командиров: «Огня!» с непривычным ударением на первом слоге. Но подавить хорошо замаскированные в предлесье немецкие ДЗОТы было непросто, отсюда и безуспешная атака пехоты. Продвижение буквально на несколько десятков метров стоило поляком многих потерь, и они откатились в наши окопы. Ходили слухи, что немцы потом издевались над поляками и кричали им из окопов: «Ну что – взяли Варшаву?», а те им отвечали: «Чего расхвастались? Вот сдадим позиции русским, они вам всыплют!». Мы ждали контратаки немцев, но и они к тому времени выдохлись и предпочли отсидеться в обороне. Поляки вскоре были отведены в тыл, а 2-й и 3-й батальоны вернулись на передний край, заменив каждым нашим бойцом пяток поляков.

Но мой батальон оказался «счастливчиком» и получил распоряжение выйти с плацдарма за получением пополнения для дивизии и его обучения. Когда я отвожу в тыл остатки батальона и собираю вокруг себя всех офицеров и бойцов, их оказывается лишь немногим больше, чем в момент моего прибытия в полк на Днестре… вот какой была цена боев на плацдарме! Пройдя по плацдарму до моста, я удивился – какой же он большой! Все это расстояние мы прошли, нет, проползли с тяжелыми боями, поливая каждый метр кровью наших товарищей. Проходили мы мимо братских могил, которых было очень много. Уже у самой реки узнаем, что наша переправа утром была повреждена при бомбежке, и нас направляют на другую, километра 3 выше по течению, находящуюся под командой польской армии. Я мерно качаюсь в седле своего Гнедка, но при переходе к переправе мне предлагают спешиться. Мои разведчики усмотрели в этом оскорбление и буквально обрушились на польского коменданта переправы. Дабы не обострять отношения, пришлось их возвращать в строй. Эпизод не стоящий упоминания, но при попытке подчеркнуто молодцевато спрыгнуть с коня, висящий на шее бинокль бьет меня по передним зубам, отколов добрую половину одного из них. Больно, но веселое настроение не покидает – не удалось мне выйти с плацдарма без ущерба!

Переправившись и отойдя от переправы километра на полтора-два, даю команду всем купаться. День чудесный, и мы с удовольствием приводим себя в порядок – за все время боев на плацдарме не только не мылись, но даже и не умывались. Переоделись в чистое белье и почувствовали себя совершенно по-другому. Три-пять километров в тыл, и обстановка уже совсем другая. Сюда не долетают пули, снаряды подают лишь изредка и не прицельно, и мы с иронией разглядываем блиндажи в несколько накатов, которые укрывают многочисленные штабы.

Наш путь лежит еще дальше и только километрах в 30 мы располагаемся для приема пополнения. Но для меня отдыха не получается, обострилась моя старая болячка – паропрактит, и Ющенко везет меня в ближайший госпиталь. Там под общим наркозом пришлось выдержать целую операцию. Дня через 3 возвращаюсь в батальон, и как раз в этот день нам подают пополнение. На этот раз оно очень интересное – мобилизованные из самых глухих районов Западной Белоруссии мужики, которые отвечали на вопрос, откуда они, так: «Хотите, считайте, что из Жабинского уезда Лягушинской волости, хотите – из Лягушинского уезда Жабинской волости». Для них мобилизация была не только знакомством с Красной Армией, но и с советской властью, настолько кратковременной она была в 1939 году. В психологическом плане они несли с собой весь груз панской Польши, где им была уготована роль угнетенной нации. Неприхотливые, прямые и трудолюбивые, они была абсолютно не затронуты «цивилизацией», но с явной крестьянской смекалкой, и отнюдь не глупы. Одеты все в валяные, из грубой шерсти, шляпы-колпаки, домотканые штаны и рубахи с самодельными деревянными пуговицами. На груди неизменный крест, на ногах «постолы» — скрученная и засушенная шкура теленка, часто босиком и с такими загрубевшими подошвами, что спокойно бегали в лесу по сосновым шишкам. Дополнял наряд неизменный «сидор» с кучей заплесневелых сухарей. Вот и весь их скарб. Конечно, идя в армию, они одели далеко не лучшее, но, как мы видели сами, так они одевались и в деревнях.

В польскую армию их не призывали и никакой военной подготовки они не имели. Воевать им было очень страшно, но и льстило – никогда в их роду солдат не было! В силе и власти офицера на первых порах они разбираются лишь по громкости его крика, можно представить, что в оккупации какой-нибудь немецкий ефрейтор или унтер были для них безоговорочным авторитетом. Точно про них этот незамысловатый фронтовой анекдот: «Пошли отсюда, пан генерал, а то вон старшина идет, обоим нам всыплет за что-нибудь!». Впервые увидев это пополнение, я почему-то вспомнил пленных мадьяр и начал с того, что собрал всех своих людей вплоть до последнего ездового и прочел им целую лекцию о взаимоотношениях с новыми бойцами. Трудность была еще и в том, что в ходе долгого наступления тылы отстали, и ни одеть, ни вооружить пополнение мы сразу не могли. Но времени на учебу я не терял и занятия организовал почти сразу же, используя ранее разработанную программу.

И вот целыми днями мы «воюем», наступаем и обороняемся, проводим политзанятия, сколачиваем подразделения. Учатся наши белорусы охотно, приказания выполняют образцово, народ они очень послушный и исполнительный. Наделали деревянных ружей, трещоток, и они привыкают к военной службе. Объяснять им многое не нужно, все принимается на веру, особенно если это сказал «пан офицер». Наши солдаты, превратившиеся почти поголовно в младших командиров, оказались неглупыми воспитателями и много рассказали новобранцам о боевом пути дивизии, щедро делились своим недавним опытом боев на плацдарме.

Возникла и еще одна сложная проблема – прокормить молодых солдат. С продуктами было неважнецки, хотя они считали «пуре» Шарапова шедевром кулинарного искусства, а вообще ели все что угодно, но в количества примерное втрое превышавших размер гвардейского пайка. Пришлось встряхнуть Ющенко, и он, отправившись в экспедицию по тылам, выменял у польских крестьян несколько сверхштатных лошадей на свиней и коров. После такого приварка я как-то услышал шокировавшее меня заявление одного из новобранцев: «Вот сейчас мне стало понятно, почему паны нас в армию не брали – корму им было на нас жалко!». Поначалу мы не обратили внимания на простой, как казалось, вопрос о возможности отправки посылок домой. Они, кстати, были разрешены. Но мы обнаружили, что многие новобранцы стали создавать запасы сахара и прятать его в «сидоры». Пришлось моментально «переиграть». Вообще хозяйственности наши новые бойцы были необычательной. Дашь задание отрыть окоп на учениях. Чтобы сделал бы старый опытный солдат? Сделал бы разбивку и на штык углубился в землю. А тут не только окоп в полный рост, да еще и с укрытиями! Подойдут и сияют: «Ну, как, пан майор?». От этого «пана» долго не могли они отвыкнуть. Очень нравилось им и кино, многими увиденное впервые. Так что кинопередвижка соседнего запасного полка не один десяток раз прокрутила у нас единственный свой наличный фильм – вторую часть «Петра Первого».

Наконец, прибыло обмундирование и на этот раз новое и настоящее, гвардейское. Бани у нас не было, «зверушки» у наших новых солдат водились в изобилии, надо было не допустить их «переселения» после смены обмундирования. Все пополнение было выведено на берег небольшой речушки, раздето догола, пострижено и побрито под руководством нашего разведчика-парикмахера, разделено на группы по 2-3 человека, им выдано по куску мыла, и они были направлены в речку. После тщательного контроля за помывкой, на другом берегу их одевали во все новое, начиная с хороших окованных ботинок. Надо было видеть их восторг! Большинство новобранцев впервые в жизни одели не домотканую одежду, а уж ботинки..! Все старослужащие помогают новобранцам переодеться, показывают, как застегнуть высокий воротничок, накрутить портянки, одеть пилотку, каску… Процесс помывки и переодевания растянулся на добрых 3-4 часа. Завершился он усиленным обедом. Одна только часть операции расстроила новых солдат – все их прежнее «обмундирование» было безжалостно сожжено на другом берегу вместе с их «сидорами». Но иначе мы не могли поступить, чтобы не допустить «старых квартирантов» в новое обмундирование. В то время вши у солдат считались в гвардейских частях настоящим ЧП. Чтобы гарантировано избежать завшивленности, я даже предусмотрел перевод полевого лагеря на новое место. Благо погода стояла приветливая.

Продолжение следует.

Материал подготовлен и передан для публикации внуком, полковником запаса
Игорем Александровичем Сабуровым