Вся военная премудрость, закалка воли и духа, воспитание чувства ответственности за жизни десятков и сотен солдат – за шесть месяцев вместо двух, а то и трех лет в мирное время. Педагогическая система проста: «на выживание» - шинели «в скатках» и в ведро и в дождь. Постоянная изнурительная учеба и работа...

Первое время казалось, что немцы прочешут болото. Тогда один выход – броситься на первого попавшегося и душить его в надежде, что другой немец тебя подстрелит... Но в тот период успехов немцы были «господами» и без особой нужды в болота не лазили. Правда, через пару часов по нему стали постреливать из автоматов, бросили даже несколько мин, но это...

Город горит. Даже не город, а весь берег на всем охватываемом глазом расстоянии. Трудно даже сказать — пожар ли это. Это что‑то большее. Так, вероятно, горит тайга — неделями, месяцами на десятки, сотни километров. Багровое клубящееся небо. Черный, точно выпиленный лобзиком силуэт горящего города. Черное и красное. Другого нет. Черный город...

Рассвело, и солнце из-за леса поднимается, а по улице деревенской по траве роса. И ничего вроде не случилось в природе – обыкновенное утро, как вчера было. А что-то все-таки огромное и страшное происходит... Что такое война? Как ее понимать, куда бежать? Ведь, кроме того немца в самолете с крестами, мы ничего страшного еще и не видали.

Весной 1941 года окончил 7 классов средней школы в городе Калининграде Московской области. Окончил с похвальной грамотой. Мать считала, что надо учиться дальше, окончить полную среднюю школу - 10 классов. Отец не возражал против продолжения учебы, но считал, что надо поступать в техникум, овладеть ремеслом, твердо гарантирующим кусок хлеба. Он ...

В последние дни войны бомбим Кюстринский плацдарм. Бомбим Зееловские высоты за Одером, в ту ночь 16 апреля, когда по приказу маршала Жуко­ва ослепили немецкую оборону, обрушив на нее лавину света сотен прожекто­ров. Бомбим Берлин — целью нам дан Тиргартен со скоплением там бронетанковой техники. В воздухе...

В начале апреля 1943 года наша дивизия заняла оборону на рубеже населенных пунктов Алексеевна - Верхнее - Столбецкое. Этот рубеж находился на правом флан­ге 48-й армии Центрального фронта на Курской дуге. В течение трех месяцев совершенствовали оборону, вгрызались, что называется, в землю, рыли траншеи, противотанковые рвы устанавливали инженерные заграждения.

Немцы стали делать мост через речку. Прямо в деревне. И там поставили дежурить троих-четверых наших мужиков, чтобы мост не взорвали. Они ночь дежурили, а потом ухо­дили. Пожилые мужики, которых в армию уже не брали. Дядя Коля Поликарпов, дядя Саша Евдокимов — они старые уже были. А один — не знаю, что он наговорил им, Митька Агеев (тоже пожилой) — ...

Помню, я пошла к соседской девчонке поболтать (я уж большая была, как раз окончила семь классов Оредежской средней школы), и как раз попала, что по радио выступал Молотов и говорил о начале войны с Германией. Я сама не слушала, а соседи, дед с бабкой в доме сидели, а у них радио было включено. Такая же тоже «тарел­ка». Вот они слушали и нам...

Вместе с сотнями других кандидатов я находился уже почти год на территории оккупированной Франции, и перспектива получить место в военной лётной школе представлялась довольно маловероятной. Во время моего первого отпуска 23-го июля 1943 года я прибыл в Гамбург. Конечно же, радость от встречи с родными была велика.

Очень хорошо помню ночь на 4 апреля 1942 года. Нам выдали хороший паек (по 100 граммов соевых конфет, 75 граммов изюма, постное масло и что-то еще). Мы, счастливые, отоваривали кар­точки, смотрели на эти деликатесы, и вдруг нача­лась жуткая бомбежка. Боже мой, сколько само­летов налетело на город!..

Подготовил данные, предал на батарею, вышел из землянки, скомандовал: «Огонь!». С передовой мне передают: «Выстрел!», и тут же в непосредственной близости от меня – разрыв. Подумал: «Вот фриц, не дал понаблюдать, где мой разрыв!». Снова скомандовал: «Огонь!», и сразу же разрыв. Мелькнула мысль, не мой ли это снаряд? Скомандовал зарядить и доложить,...

Пригревало склонявшееся на закат мартовское солнышко; на склонах холма пробивалась первая весенняя травка; и на душе было ясно, торжественно, хорошо. У жизни всё просто. Так бы бродил и бродил. Неужели здесь лилась кровь, гуляла смерть, и всё вопило о прерывании тысяч молодых жизней? В смерть не верилось.

Трудно и страшно было под не пре­кращавшейся бомбежкой пробираться к пы­лающему грузовику, у которого в любой миг мог взорваться бензобак! Я вскочил в ка­бину, запустил двигатель и на бешеном газу задним ходом отогнал машину на безопасное расстояние. Затем кинулся к другой, над тентом которой уже плясали языки пламени. Поднятые по тревоге товарищи...

Это был часто применявшийся в тот период прием – сбрасывать в тыл отходящих войск группы или даже одиночных парашютистов-автоматчиков-ракетчиков. Сидит такая сволочь где-то в яме и время от времени пускает ракету или дает очередь из автомата. Действует все это угнетающе, кажется, что немцы всюду, что ты в плотном окружении. Правда, к тому времени...

Когда очередь дошла до нашего барака, мы поплелись той же дорогой, что и предыдущие партии, и увидели жуткую картину: обочины были устланы трупами. Стоял март, мокрый снег налипал на деревянные колодки и не было сил отрывать их от земли. На этапе нас совсем не кормили, и многие падали без сил. Упавших пристреливали, не давая подняться.

Для меня решение Сергея Владимировича было, как гром среди ясного неба. Мне было двадцать восемь лет. В ОКБ я проработал все­го шесть лет, С.В. Ильюшин казался мне недосягаемой величиной, и вдруг стать его заместителем, в голове это даже не укладывалось... Времени на раздумья не было. Это был жизненный шанс, и упустить его было нельзя. Я дал согласие.

Я вижу его презрительно улыбающееся лицо и злые холодные глаза, слышу голос хозяина, указывающего провинившейся собаке её место: «Германии нужны русская земля, леса, вода. Люди не нужны». Он указал на всех нас рукой, а затем на топившуюся плиту и произнес: «Все пш-ш!» И так несколько раз. Мама спросила, кто будет работать. Майор ответил: «Немцы – ...

Все было очень организованно, никакой паники, никаких криков и беготни. К школе подъехали автобусы, мы уже были в школе, нас загрузили в вагоны пассажирские, не товарные. Родители были в курсе, куда нас везут, нас снабдили сахаром, мукой, выдали такие бумажки с именами, адресами. Первый раз нас вывезли под Ленинград на станцию Бурга на реке Мста.

Школа № 249 и следующие школы, в которых я училась, составляли единую систему, вводившую детей и подростков всесторонне подготовленными к жизни в стране, такой, какой она была в то время, сначала военное, потом мирное, но всегда сильно идеологизированное. К этому последнему обстоятельству надо было хорошо приспособиться, чтобы прожить нормальную ...