Дети на войне

Новость, сегодня по радио объявили норму: крупу, крупы выдали мало, но это хороший признак. Теперь каждый день выдают какие-нибудь продукты, то масло, то сахар. Но нормы маленькие. Сегодня вымыли Мишеньку и вымоемся мы с мамочкой. Мы наверно не мылись месяц, очень приятно помыться.

С первых дней войны вглубь страны началась эвакуация жителей из прифронтовых территорий. Уже осенью 41-го Чернушинский район принял более 8 тыс. жителей из Ленинграда и Москвы, Украины и Белоруссии, Карелии, Смоленской и Калининской областей. В спешном порядке было создано 22 дома-интерната, где обрели приют более 2 тыс. эвакуированных детей.

Мама со мной, своими сестрами, их детьми, нашим дедом и бабушкой - мамой моего отца, сложив на нанятую телегу нехитрый, разрешенный взять с собой в гетто домашний скарб, отправились в предписанное немецкой комендатурой место. Это было вошедшее в историю Второй мировой войны минское гетто, куда собрали всех жителей города еврейской национальности, а...

Закончился первый месяц нашей жизни в эвакуации. Мы пообвыкли, притерпелись к новой жизни, которая так отличалась от той, которая у нас была недавно, научились обходиться без привычных удобств. Не было воды, электрического освещения, канализации. В доме было холодно, боялись, что дров до весны не хватит. Однако была, слава Богу, крыша над головой, это...

Никто из нас не пропал, не умер от голода или тяжёлой болезни. Конечно, трудностей хватало, как и у всех. У нас вскоре отключили электричество, а ни свечей, ни керосиновых ламп в продаже не было. Мама купила 2 «коптилки» —  так называлось сооружение из пустой консервной банки с запаянным верхом, в котором была пробита дырка.

Мы выехали из Москвы вовремя. Все наши знакомые и соседи, которые припозднились, ехали в эвакуацию в теплушках, без возможности умыться, без уборных, ехали месяц, а то и дольше. В середине октября, когда Москва была на осадном положении, люди шли из Москвы пешком, не хватало ни теплушек, ни даже вагонов метрополитена (их тоже приходилось использовать).

Отец больше не взбадривал нас вестями о назревающем резком переломе военной обстановки в нашу, советскую, пользу. Родители ложились спать, закрывая плотно окна ставнями и за­пасаясь на ночь заряженным трофейным немецким карабином и крупнокалиберными пистолетами. Даже мне, мальчишке, клали под подушку заряженный браунинг, которым я, по правде говоря, ещё не умел пользоваться.

А я только теперь «русская свинья» за номером 25795. На груди у меня OST, на фуражке рабочий номер, а собственный номер в кармане, хотя заставляют носить на шее. Весь изнумерован. Что такое OST говорят, это «осел советской территории», а свежее будет «остерегайтесь советской твари».

Слышу через окно папин голос и не могу поверить: неужели это папа? Не верилось, что я могу увидеть папу, мы привыкли его ждать. Для нас давно папа был тем, кого надо ждать и только ждать. В школе в тот день сорвались занятия - все пришли посмотреть на нашего папу. Это был первый папа, который приехал с войны. Еще два дня мы с сестрой не занимались, к нам без конца подходили.

К началу Великой Отечественной войны мне исполнилось пять лет. В первые дни ушел на фронт и мой отец. Остались мы с мамой, сестрой и стареньким дедом в недостроенном доме, жили в котором до 50-х годов прошлого века. Матерям некогда было заниматься нашим воспитанием: им приходилось работать и за себя, и за мужей.

Бабушка писала, что она старенькая и за ней нужен уход, что если умирать, так только там, где родился. Видно мама писала, что нам плохо живется. Еще бабушка писала, что в доме есть сумка с мукой, на первое время как-нибудь проживем. В 1942 году после бабушкиного письма мы с мамой решили ехать обратно в Москву.

Труднее всего доставалось матери. Она должна была находиться в школе хоть как-то прилично одетой, что трудно было осуще­ствить в наших условиях. Здоровье матери ухудшилось. Она перестала посещать школу. Едва наступила весна мы с братом отправились в колхоз на по­левой стан, чтобы как-то прокормиться, да и хлебные карточки оставляли матери, чтобы она могла немного лучше питаться.

На столе лежало несколько кусочков только что полученного хлеба напополам с какой-то трухой, студень, сваренный из клея, два кусочка сахара. На двух почти разломанных стульях - женщина и десятилетняя девочка. Они ждали, когда часы пробьют 12, чтобы приступить к нехитрой новогодней трапезе. Вдруг Девочка, что-то вспомнив, подбежала к своему шкафчику и извлекла из него пять кульков.

Самое трудное военное время мы пережили у родственников в селе, находившемся в 18 километрах от нашего дома. Свое жилье в городе нам пришлось оставить из-за доноса соседки, что мы якобы встречаемся по ночам с отцом-партизаном. Это была выдумка чистейшей воды, и, слава Богу, что ей не поверили, однако все-таки нам посоветовали куда-нибудь уехать.

До меня не доходило, что отец больше не встанет, и вот так в пыли, на дороге, я его должен бросить. На нем нигде не было крови, он просто молча лежал. Меня от него оттянули силой, но много дней я шел и оглядывался, ждал - отец меня догонит. Просыпался ночью. Просыпался от его голоса. Я не мог поверить, что отца больше у меня нет. Так остался я один и в...

Было темно, но вдруг я увидела, что сижу в телеге, которую везёт лошадка. Я помню это, как будто это было вчера, да и самое непонятное и удивительное, что я всё понимала и лошадь была не в новинку, понимала, что мне надо жить теперь. Окружающих людей я, как будто и не видела. Но они были.

Читаешь эти письма и понимаешь вдруг: а ведь они не о войне — они о мире. Все рассказанное в них как бы спорит с известным изречением: «На войне как на войне». Люди как будто сговорились не делать скидок на обстоятельства, ни в чем не уступать лихолетью. Что бы там ни происходило, они знали: детей надо лечить, учить, верить в их будущее.

Вышли фильмы о битве под Сталинградом и под Москвой, так мы по пятнадцать-двадцать раз их смотрели. Фильмы показывали в школе, специального кинозала не было, показывали в коридоре, а мы сидели на полу. По два-три часа сидели. Я запоминала смерть. Мама меня за это ругала. Советовалась с врачами, почему я такая.

Анастасия Портнова была привезена в лагерь из Белоруссии в возрасте 8 лет. С мамой они уже больше никогда не встретились. Настю привезли в Саласпилс в товарном поезде вместе со скотом. Люди – напуганные, голодные – падали, теряли рассудок, ведь у многих матерей детей буквально вырывали из рук.

Памятный мемориал "Красный Берег" был открыт 28 июня 2007 года, охраняется государством, имеет республиканское значение. Мечтаем получить международный статус. Потому что наш мемориал единственный в Европе и, видимо, единственный в мире, который посвящен детям, погибшим в Великой Отечественной войне.