очереди

Однажды к нам в квартиру постучал управдом. Мама открыла и впустила тёмного человека в пальто и ушанке почему-то с полотенцем на шее вместо шарфа. Управдом спрашивал, сколько нас и сколько у нас комнат? Нас сейчас было трое, а комната всегда одна.

Как работник, выглядел я, безусловно, комично. Мне было неполных 12 лет, росточком был маленький, шапка на голове больше, чем сама голова. Измученный дорогой, худющий, жалобно смотрящий из-под нависшей на глаза шапки, я, сколько было «металла» в голосе, заявил, что пришел заменить умершего отца (я верил в это и говорил вполне сознательно).

Однажды произошло событие, которое дало мне надежду, что всё ещё может наладиться. Это было почти сразу после Пасхи, мы с тётушкой Мэри ехали из бабушкиного дома к нам. Тётушка решила, что мы не поедем весь путь на трамвае, а немного пройдём пешком, чтобы сэкономить на стоимости проезда.

Самым любимым блюдом по праздникам были жаренные на сковородке дрожжи. Вот лакомство готово, наверху – румяная корочка, и такие дурманящие запахи щекочут ноздри – до сих пор помню этот волшебный момент! Прошло несколько лет после окончания войны, я как-то решил порадовать себя: купил дрожжи на вес, поджарил их по привычному рецепту, полный предвкушения...

Мы утром брали хлеб на две карточки, днем еще на две, а вечером на остальные; утерпеть, чтобы сразу же не съесть полученный хлеб, было невозможно. Правда, была еще одна «отдушина» – в столовой в Сельхозинституте на студента полагалась тарелка «баланды»; а так как в институт мало кто ходил, то вечером можно было взять сколько угодно порций (кажется, по...

Блокада ломала все установившиеся человеческие нормы — и потом восстановить их в прежнем виде уже не удалось. Сороковые годы, как и тридцатые, нанесли морали общества, прежнему «благородному воспитанию» непоправимый ущерб... Тогда людям приходилось делать страшный выбор — выбирать, кого спасать, а кого бросать на умирание.

Переговоры велись по кодовым таблицам, коды постоянно менялись, часто составлялись неудачно, и получалось, например, что 54 (пять точек, четыре точки и тире) означало «Иду на вынужденную посадку», а 55 (пять точек, пять точек) – «Отбомбился по цели». А стрелок-радист бомбардировщика из-за холода и тесноты вполне мог затянуть точку или наоборот,...

Когда на улицах Ленинграда нельзя было найти ни одной кошки или собаки – за них давали большие деньги, - когда были вытрясены все мешки из-под крупы и в буфете тряпкой сметены все крошки вместе с пылью, вытряхнуты все коробки, - мы с Зиной мечтали поймать хоть мышь.

Я думала уйти добровольно на фронт. Как-то мама с Инной уехали в соседнее село: приехал детский дом. А я ушла пешком 30 км до Мышкина в комиссариат. Комиссар выслушал и говорит: «Так. Без согласия матери не отправлю. Давай, приходи с мамой». Мы с мамой пришли. Мама расплакалась: «Не берите, муж погиб, и дочь погибнет... Пожалуйста, не берите!»

Наступил конец ноября. В городе уже совсем воцарился голод. За квасом или газированной водой – огромные очереди. Мы с Мариной тоже иногда стояли, но получали не всегда. Мама уходила на службу, и возникли слухи, что её скоро мобилизуют.

Во всех очередях стоят женщины, мужчины встречаются редко. Количество людей в очередях и степень их нервозности зависит от того, какой товар отпускают. Большие очереди за керосином, и ведут себя люди в этой очереди очень нервозно. Много людей стоят за мылом, но здесь многие стоят только потому, что боятся, «а вдруг после не будет мыла». Стоят в очереди и за неизвестным продуктом - что...

Очень часто гражда­не простаивают в очередях часами, ничего не купив. На Арбатском рынке одна гражданка обратилась к нашему товарищу с вопросом: «Сколько времени?» Когда тот ответил: «Без четверти час», она со слезами на глазах воскликнула: «Боже мой, с 8 часов стою в очереди и ничего не купила, с чем я домой приду?»