Записки врача А.Г. Дрейцера

3 августа 1941 г.

Работая выездным врачом на станции «Скорой по­мощи», выезжая днем и ночью на несчастные случаи, заглядываешь глубже в жизнь Москвы и москвичей.

С начала войны работники «Скорой» одни из пер­вых оказывали помощь пострадавшим от фашистских бомбежек. Через несколько минут, а иногда секунд, пос­ле сигнала об аварии машина «Скорой» со своим эки­пажем уже мчалась или медленно пробиралась во мра­ке ночи с потушенными фарами. Но искусство шофера, которому свет трассирующих пуль или разрывы снаря­дов освещали на мгновение путь, всегда доставляло нас к месту, где нужна была наша помощь.

Мои мимолетные впечатления о быте Москвы, о людях, их переживаниях, неприкрашенных и обнажен­ных, на фоне грозного военного времени, пережитого и переживаемого нами, мне казалось интересным со­хранить.

Мы в среднем за сутки выезжали 12-14 раз. Ежед­невно мы видели много случаев проявления героизма обычных русских людей. Так, красноармейцы и офице­ры, как правило, игнорировали ушибы, ранения и шли в свою часть. «Не время сейчас болеть», — говорили они.

Рабочие и работницы отказывались от госпитализации и, ограничиваясь перевязкой, порошком или каплями, шли к своим станкам. Редко приходилось слышать жа­лобы на лишения, ограничения, отсутствие отопления, освещения и пр. Русский народ понимает, что такое Оте­чественная война, и героизм его является естественным.

Как исключение мы встречали малодушных людей, кончающих жизнь самоубийством, безвольных алкоголи­ков и даже военных, не понимающих своего долга. На этих «гримасах» Москвы тоже пришлось остановиться.

Исторические события записывал я только в дни своих дежурств, а потому они могли опаздывать на не­сколько дней в моих записях.

Сегодня я приступил к своей новой работе. Я — выездной врач станции «Скорой помощи». Во дворе Института им. Склифософского, в неболь­шом флигеле над гаражом, помещается ССП (станция «Скорой помощи»).

На третьем этаже находится оперативная часть стан­ции. Вызовы принимаются по телефону 03 и распреде­ляются между центральной и шестью подстанциями во всех концах города по прямым проводам.

Спорные случаи разрешает дежурный — старший врач. Выписывая ордер на вызов, секретарь нажимает кнопку сигнального звонка в комнаты врачей, шоферов и фельдшеров. Врач, 2 [мед]брата и шофер, выходя к машине, нажимают по пути контрольные кнопки, и ми­нуты через 1,5-2 машина выезжает со двора.

Нажимая контрольную кнопку, врач или фельдшер сообщает этим в оперативную часть, что он вышел к машине. В специальном аппарате с секундомером в оперативной части вспыхивает маленькая лампочка. Выпуская машину из гаража, привратник, в свою оче­редь, нажимает кнопку, и тогда в аппарате вспыхивает пятая лампочка и засекается время отбытия машины.

В комнате врачей имеется 5 диванов, по числу де­журных врачей (можно лежать не раздеваясь), кресла, письменный и обеденный столы, радио, телефоны. На стене — световой экран с цифрами, указывающи­ми очередь врача. Три резких звонка. Очередной врач уходит. На экра­не — следующая цифра.

Возвращаясь с вызова, врач тут же по внутреннему телефону сообщает в оперативную часть фамилию, имя, отчество и возраст больного, диагноз, какой вид помощи оказан и в какую больницу отвезен пострадавший.

В больнице врач дает путевку с диагнозом постра­давшего. По выписке больного из больницы путевка с больничным диагнозом возвращается в ССП. Таким образом, и администрация, и врач имеют возможность проверить свою «скорую» диагностику.

Врачи работают посуточно, с 8 утра до 8 следующе­го утра. Обедают и ужинают здесь же, между вызовами. Вызовов бывает за сутки на одного врача 8-20, а в среднем 12-14 за сутки.

Станция метро «Красные ворота». На мостовой ле­жит девушка с разбитой головой. Рядом с ней ящик с мороженым. Соскочила на ходу с троллейбуса, ящик «перетянул» — упала, голову разбила о край тротуара. В карете пришла в себя. Больно. Плачет. Сквозь слезы шепчет: «Все мороженое растает».

8 часов вечера. ВТ (воздушная тревога). Оператив­ная часть ССП переводится в подвальное, вполне обо­рудованное помещение — КП (командный пункт). Мы его называем «кафе». Один из дежурных врачей сидит в КП, остальным предлагается идти в бомбоубежище.

В 9 часов вечера вызов. На улице лежит без созна­ния женщина лет 40. Возле нее стоит молодой милицио­нер. Темно. Над головой гудят самолеты. Лучи прожекто­ров прорезают тьму. Выстрелы, трассирующие пули. Па­дают осколки. Огни везде потушены. Вдали кое-где ярко горят сброшенные с самолетов, висящие в воздухе парашютики с горящими факелами. Тихо едем. Может лоп­нуть шина, разрезанная острым краем осколка. В боль­нице больную тут же переводят в бомбоубежище. Делаем еще 2 вызова. В 6 часов утра отбой. Убира­ют улицы, уносят осколки снарядов и стекла. Из метро выходят сонные, усталые люди. Ясное утро.

8 августа 1941 г. Участились ВТ. Население быстро и ловко тушит зажигалки. Продукты питания труднее получить. Мороженое еще продают везде. Изящные московские кафе превратились в трактиры: исчезли ска­терти, появились оловянные ложки, подавальщицы ста­ли грубее.

Сегодня работаю на подстанции при Боткинской больнице. Оба врача подстанции мобилизованы. Уютная маленькая комната. На столе скатерть, го­лубенький сервиз — домашняя обстановка. С 9 часов ВТ.

В 11 вечера вызов в метро «Сокол». Внизу в 4 ряда на полу лежат люди, больше женщи­ны и дети. Лежат они в определенном порядке. Каждая семья имеет свой участок. Стелят газеты, потом одеяла и подушки. Дети спят, а взрослые развлекаются по-раз­ному. Пьют чай, даже с вареньем. Ходят друг к другу в гости. Тихо беседуют. Играют в домино. Несколько пар шахматистов, окруженных болельщиками. Многие чи­тают книги, вяжут, штопают чулки, чинят белье — сло­вом, устроились прочно, надолго. Места постоянные, «абонированные». По обе стороны туннеля стоят поез­да, где на диванах спят маленькие дети.

В медкомнате — роженица. На носилках уносим ее и везем в роддом. В больнице спокойно, деловито пере­носят рожениц и новорожденных в убежище. Организо­ванность переноски успокаивающе действует на роже­ниц — нет истерик, нет криков.

В час ночи за поселком «Сокол», во время ВТ, моло­дой монтер влез на телеграфный столб, чтобы починить порванный провод. Провод он починил, но сам соскольз­нул со столба и разбил себе пятку. Очевидно, перелом. Везу на рентген. Спокойный, серьезный молодой чело­век. Он — «монтер и должен чинить провода». Темень, стрельба — это превходящие условия, которые его не ка­саются. То, что он не удержался на гладком столбе, — «нехорошо». Таких повседневных героев у нас тысячи.

13 августа 1941 г. За городом война еще не ощуща­ется. Дачи, правда, пустуют. 2 часа дня. В аптеке пожи­лая супружеская чета. У мужа приступ бронхиальной ас­тмы. Старушка все твердит ему: «Бросай курить, Петя! Это все у тебя от курева, правда, доктор?» Старик отма­хивается от нее. Везу обоих домой в уютную, светлую комнату. Укладываем старика в постель. Ему стало лег­че. Старушка садится рядом и продолжает: «И все это у тебя от курева…»

10 часов вечера. ВТ. На площади пьяный мужчина лет 40 попал под авто. Его держат 2 милиционера, от которых он отбивается. Темно. Пытаюсь обнаружить повреждения. Пьяный вырвался из рук милиционеров, ударил в лицо фельдшера, сбил с ног другого. Площад­ная брань! Укладываем на носилки и в сопровождении милиционера несем в вытрезвитель.

В Орликовом переулке, в маленьком домике, по­мещается вытрезвитель. На улице темно, но шофер знает точно место и останавливает машину у дверей. С трудом ведем «больного», он упирается, ругается, вступает в драку. Дежурные милиционеры и фельдшер, люди опытные, быстро его укрощают: валят на пол, по­лотенце, смоченное в нашатырном спирте, вкладыва­ется в его шапку и накладывается на лицо. Дикий крик, но он уже наполовину укрощен. Передают его двум здо­ровенным женщинам — раздевальщицам. Те валят его на диван и раздевают догола в одну минуту. Сзади че­рез голову сразу снимается вся одежда, причем в сто­рону откатывается несколько пуговиц. Потом втаски­вают в прохладную ванну, моют мылом и мочалкой, вы­тирают и покорного ведут в спальню. Голый мужчина всегда смирнее одетого, чего нельзя сказать про женщин. В спальне я его осматриваю — повреждений нет, и через несколько минут он спит сном праведника ря­дом с товарищами по таким же подвигам. В первой ком­нате все его вещи и деньги переписывают и тщатель­но укладывают в мешок с номером. Утром ему возвра­щают все вещи и деньги за вычетом 25-40 руб. — в за­висимости от степени его буйства. Взамен взысканных денег ему выдается квитанция «За медицинское об­служивание».

2 часа утра. Вызов на дом. Мужчина 37 лет. Пьян. Выпил несколько бутылок «Средства от перхоти волос». Этикетка Химфармтреста.

18 августа 1941 г. Опять участились визиты нем­цев. Появилось очень много бомбоубежищ. Даже на дачах строят блиндажи и рвы. На окнах белые и серые кресты. Все же стекол побито много. Благодаря крес­там осколки не так сильно разлетаются по сторонам, осколки мелкие и острые, как иглы. Ремонтные бригады быстро убирают улицы от осколков.

Сегодня один из старших врачей рассказал интерес­ный случай на «скорой». На Моховой, в верхнем этаже, жила глухая и подслеповатая старушка лет 75. Никак не могла усвоить правил светомаскировки. По вечерам все­гда зажигала свет. Ни управдом, ни милиция не могли сладить с глухой. Поздно вечером во время ВТ в ее окне снова появился свет. Выстрел в окно. Шальная пуля или часовой для острастки выстрелил. Пуля попала в голову старушки. Вызвали «скорую». Старушка мертва. Вез приемный покой. Раздели. Под гримом «старушки» оказался 40-летний мужчина. Этой темой воспользовался писатель А.К. Виноградов в рассказе «Три лампады».

4 часа утра. Только что кончилась ВТ. Выезжаю на окраину города, пострадавшую от бомбежки. Около 8 деревянных домов снесено, еще тлеют бревна, много ям от снарядов в поле. Бездомные сидят на тротуаре, на своем убогом скарбе. В бомбоубежищах и нижних эта обнаруживаем среди трупов 6 тяжелораненых женщин и стариков. Много легкораненых. Размещаем всех по больницам, легкораненых перевязываем на месте, и они с нашими путевками идут пешком в больницу. Мы едем в другой очаг поражения. В трамвайном парке несколько человек пострадало от фаба (фугасная авиационная бомба). Так фашисты бомбят «военные объекты».

Рабочие Москвы за ремонтом памятника К.Е. Тимирязеву, поврежденного немецкой авиацией. Москва, 1941 г.

23 августа 1941 г. Два месяца прошло со дня вероломного нападения на нас. Очереди в магазинах за нормированными продуктами.

10 часов утра. Молодая девушка лет 18-20 вчера ночью упала из окна второго этажа на каменную мостовую. Девушке приснилось или показалось, что ее зовет подруга, и она «не просыпаясь выпрыгнула из окна». Ввиду возможной ВТ она спала одетой. Живут вдвоем с мамашей. Мамаша в проходной комнате, а девушка задней комнатушке с маленьким высокорасположенным окном. Спать легли в 11 часов, а в час ночи девушку обнаружили лежащей на мостовой. Осмотр: незначительные ушибы и ссадины. Не может быть речи о падении на камни со второго этажа. По пути я ей рассказываю, как было дело, а именно: легли спать в 11. Тихонько она вышла в 11.30, когда мать заснула, на свидание на улицу или в скверик. Свидание было короткое — к 12 надо было вернуться домой. Ночь была темная. Бежала и не заметила тротуара, упала, разбилась. А историю всю выдумала. Девушка сознается, но просит маме не говорить.

8 часов вечера. Вызывает «скорую» и милиция, и пожарная команда. Входим в огромную комнату. В середине комнаты стоит рояль. В углу справа диван, рядом стол. На столе несколько бутылок, рюмок, закуски, посуда. Никакой мебели больше в комнате нет, даже стульев. На диване лежит совершенно голая женщина лет 30. Это балерина Д. Она курит папиросу. Лицо и руки у нее в копоти. В комнате человек 30-40 пожарных, милиции и любопытных соседей, уличных зевак.

Подхожу к Д.. Называет свою фамилию, имя, отчество.

— Сколько вам лет?

— Все равно не поверите, пишите 28 или 35.

— Где у вас ожоги?

— Нет ожогов! Мне показалось, что пахнет гарью, и я вызвала пожарных, а те почему-то вызвали вас.

— Почему вы голая?

— Я у себя дома, и мне так нравится.

— А где ваша одежда?

— Вам какое дело?

Начальники милиции и пожарной команды задают ей вопросы, но она им не отвечает, а просто отплевывается: «Тьфу».

Никаких повреждений не обнаруживаю. Психичес­кой ненормальности тоже. Легкое опьянение. Началь­ники извиняются, я уезжаю.

1 час ночи. Молодая женщина лет 32 повесилась на спинке кровати. Муж мобилизован. Двое детей эвакуи­рованы со школой. Двое малышей тут, плачут, теребят мать. Опоздали мы. Соседи берут детей, а мы увозим мать на вскрытие.

28 августа 1941 г. 3 часа утра. На заводе. Ночная смена. Ученице токаря машина оторвала средний па­лец правой руки. Она огорчена меньше, чем мастер. Он не притворяется. Рвет на себе волосы, говорит, что это его вина. Все ученицы его успокаивают. Он люби­мый мастер, учитель. Много выучил токарей. «Дядя Петя», — то и дело зовут его ученицы то к одному, то к другому станку. Каждой находит он совет, утешение. Че­рез каждые 2-3 минуты забегает он в конторку, где мы перевязываем пострадавшую. «Дядя Петя, вы меня простите, не думала я, что захлестнет мой палец! Дядя Петя, я скоро к вам вернусь!» — говорит она, прощаясь с мастером.

 1941–1944.
Москва
А[лександр] Д[рейцер]

Архив ИРИ РАН, ф. 2, разд. VIII, оп. 6, д. 2, л. 1-7.