В неволе на родной земле

Валентин Николаевич. Мы знаем друг друга с детства. Жили по соседству, ходили в одну и ту же скребловскую школу, при немцах оба находились в череменецком рабочем лагере на территории монастыря.

Места у нас красивые, можно сказать — курортные. Сосновые леса, два озе­ра — Врёво и Череменецкое, речка Быстрица. Кругом санатории, в которых ра­ботали многие из жителей. Мой отец работал полотером в санатории им. Дзер­жинского. Мама была колхозницей, в семье — шестеро детей: четверо братьев и две сестры. С нами жила и двоюродная сестра Зина.

22 июня 1941-го года мы с сестрой Натой были в Луге — ездили в парикмахер­скую. Идем по улице и видим, что весь народ собрался у громкоговорителей. Передавали, что началась война.

Скорей домой! А там уже разносили повестки о мобилизации. За два дня за­брали почти всех мужиков из деревни. Нашего отца не взяли: ему уже было 55 лет, притом он болел язвой желудка.

На улицах появилось много военных. За 3 километра от нас, в Красном Валу, находился замаскированный аэродром, а в Госткино — ложный, с фанер­ными муляжами самолетов. Помню, как пришли откуда-то шестеро вооружен­ных людей, стали расспрашивать об объектах. Жители позвонили в воинскую часть, оттуда приехали офицеры и всех шестерых забрали.

В небе появились немецкие самолеты, сбрасывали листовки. В санатории им. Дзержинского формировался партизанский отряд, командиром в нем стал Ополченный. В деревне сосредоточилось много красноармейцев и моряков, все разговоры — о немцах, говорили, что рубеж проходит по р. Быстрица.

Антонина Ивановна. Я была на чердаке, когда увидела, что в Госткино на двух бронемашинах и мотоциклах проехали немцы в черной форме. Наши бой­цы и партизаны убежали в лес. У нас на крыльце осталась чья-то винтовка. Немец остановил мотоцикл, сломал ружье о березу и поехал к Красному Валу. У школы стояла машина с продуктами. Немцы навели огнемет и все сожгли. Ворсулев, председатель сельпо из Красного Вала, живший в нашей деревне, вы­шел на улицу, о чем-то говорил с немцами.

Немцы проехали, и вышли прятавшиеся наши. Какой-то маленький моря­чок (флотские рыли окопы между Горкой и Госткино) кричал вслед немцам:

— Вот мы им покажем!

Наши забрали Ворсулева, куда-то повели. Его сестра, бывшая председатель Будковского сельсовета в Голубково, побежала за ним и была застрелена.

Жителям велели эвакуироваться в лес к Боровому. Нам не хотелось покидать дом, и мы спрятались в торфяной канаве. Накидали на дно хворосту, сделали крышу и пролежали в канаве три дня. Но военные увидели в бинокль лошадей и обнаружили нас. Пришлось ехать в Боровое за 5 километров от нашей дерев­ни. Прожили там несколько дней, после чего нам разрешили ехать обратно…

Мы вернулись, но в домах остаться побоялись: кругом стреляли и немцы, и наши. В «Красном Октябре», на бывшей монастырской земле, были выры­ты землянки на склоне горы. Пожили в них немного. Чуть стрельба стихла, вернулись в деревню. Надо было убирать урожай. По улицам бегали поросята, барашки. Скот пытались угонять в сторону Тихвина, но из-за немецкого на­ступления эта попытка не удалась, сопровождавшие вернулись домой.

Шла уже вторая половина августа. По шоссе к Луге вновь проехали мото­циклисты. Мы собрались перебраться в деревню Наволок по другую сторону озера. Только отъехали, как наши начали обстрел из-за Борового. Развернулись обратно — попали под немецкие снаряды. Началась паника. Люди метались в поисках укрытий. У каждой семьи в огородах были вырыты окопчики, но не все успели до них добежать. Немцы начали обстреливать деревню из миноме­тов. Кто-то крикнул:

— Ложись! — все попадали в картошку.

Когда обстрел стих, мы побежали к озеру, соорудили шалаши, прожили там 3 дня. Отец сходил в Череменец на разведку, узнал, что там тихо, и все на лод­ках перебрались через озеро. Обосновались в брошенных квартирах.

Валентин Николаевич. Мы тоже перебрались в Череменец, поселились в монастыре. Немцы увидели кого-то на колокольне и стали обстреливать из ору­дий. Часть снарядов попала в озеро, всплыла глушеная рыба, которую мы бро­сились собирать.

С едой становилось все хуже, и мы вчетвером (я, отец, Ната и Зина) отпра­вились в Госткино за капустой, неубранной с колхозных полей. Нагруженные, мы с отцом вернулись в Череменец, а женщины еще остались в поле. В это вре­мя появились каратели. Оказывается, партизаны подстрелили немецкого офи­цера. Троих партизан поймали и казнили, а деревню подожгли из огнеметов. Из 60 домов уцелело только шесть.

Когда наши девушки увидели немцев, Ната бросила мешок и убежала, а Зина замешкалась и была изнасилована. Для нее это было страшным не­счастьем. У нее был жених — летчик, и она не хотела жить обесчещенной. Зина отравилась и умерла.

После обстрела монастыря мы и семья Трофимовых перебрались на 1-й этаж. Вскоре пришли немцы и выгнали всех мужчин на улицу. Допытывались:

— Кто партизан? Кто большевик? Никто не признавался, и нас отпустили.

Отец заболел и слег. Он очень страдал без курева, и я ходил подбирать окур­ки, брошенные немцами. Выбью табак, принесу ему:

— Вот, на закруточку достал…

Однажды меня за этим занятием застал немецкий генерал с витыми погона­ми. Он прогуливался с тросточкой и рыжей собачонкой. Увидел меня, заорал и так огрел палкой, что она сломалась. Я убежал и спрятался, опасаясь, что он станет меня искать.

Летом 42-го года нас стали посылать на аэродром ремонтировать дорогу. Была проложена узкоколейка, мы из карьера грузили в вагонетки гравий, кото­рым засыпали бомбовые воронки. Дорогу и аэродром наши периодически бом­били. Также нас заставляли рубить в лесу тонкие деревья и делать капониры — укрытия для самолетов. Когда с самолетов сливали масло, мы исподтишка отливали себе в бидончик и дома жарили на нем картошку.

Монастырь огородили колючей проволокой, выставили охрану — преврати­ли в лагерь. Начальником поставили толстого немца, прозванного Папой Крёст­ным. Кто проштрафится — «Крёстный» назначал определенное число ударов плеткой. Чаще всего — 25.

Антонина Ивановна. Моего брата выпорол за плохую телегу…

Валентин Николаевич. Дядя Ваня Шустров, бывший в Госткино старостой, распределял всех на работы. Одну неделю пошлет в такое-то место, на следую­щую — в другое. Наряды выписывал Папа Крестный, сидевший с табельщицей (женщиной из Стрешева) в маленьком домике слева от ворот. По возвращении с работы мы обязаны были отмечаться у него и находиться в двухэтажном доме, где на обоих этажах были устроены двухъярусные нары.

Когда мы работали на аэродроме, то на пару с Виктором Никаноровым тас­кали патроны для партизан. От них в Череменец приходил Васька Фиксатый (прозванный так за стальную коронку на переднем зубе). По ночам мы переда­вали ему патроны и кое-какие продукты.

Антонина Ивановна. А нас, девчонок и женщин, гоняли в лес расчищать дороги, убирать сучья. Обрабатывали также немецкий огород. За работу полу­чали баланду из брюквы и хлеб с опилками.

Валентин Николаевич. Летом 43-го года мы работали на камнедробилке. По утрам народ выстраивали в две шеренги и вели под конвоем на работу. Охраня­ли нас поляки. Один из них, одноглазый Юзеф, вошел в доверие к немцам, а по­том угнал к партизанам машину с прицепом и остался в отряде пулеметчиком. Рассказывали, что в 44-м он со своим пулеметом обеспечил успех боя за дерев­ню и был награжден орденом. После войны Юзеф жил в Надевицах, женился на местной, затем уехал в Польшу.

Потом мы в Коростовичах прокладывали узкоколейку. Однажды мастер-немец велел мне что-то принести. Я не понял, он повторил. Я снова не понял, тогда немец огрел меня палкой. Оказывается, требовалась планка с отверстия­ми для крепления рельсов.

За более серьезные прегрешения провинившихся помещали в специальный загон из колючей проволоки, устроенный во дворе лагеря. Двое мужиков укра­ли как-то канистру керосина, чтобы продать в Наволоке, сидели трое суток на воде в этом загоне.

Посылали нас также на разгрузку вагонов в Лугу. Здесь на наших глазах зенитки сбили советский самолет. Летчик выбросился с парашютом, его пойма­ли, повели в штаб, на ходу снимая кожаную одежду.

Зимой 1943/1944 года началось наступление наших войск. Немцы загоношились, готовясь удирать. Однажды в феврале нас четверых (меня, Гришу Кузьмина, Павлушу Никандрова, дядю Лешу Трофимова) с утра отправили грузить на машины немецкие кухни. Я говорю своим:

— Давайте удирать!

— Нас расстреляют!

— Тогда я один…

Попросился у конвоира в туалет. Тот кивнул, буркнув: «Шнель!» (быстро!) Я вижу, что он на меня не смотрит — и ходу. Проскочил Красный Вал и углу­бился в лес. Снегу по колено, быстро не побежишь, боюсь, чтоб собак не напус­тили. По болоту дошел до Госткино, видел пушки на околице, но меня не заме­тили. Пришел в Череменец. Мама обрадовалась. Немцев в тот момент не было.

На другой день прибежала двоюродная сестра Тося Ефимова и сообщила, что немцы идут. Ну, думаю, попался. Кругом озеро, по следам найдут… Забра­лись мы с братом Николаем в погреб, вырытый на пригорке. Холодно, мороз 18 градусов. Сидели тихо. Немцы дверь открыли, но нас в темноте не увидели. Решили, что никого нет, и вроде бы ушли.

Колька выглянул, а его — цап! — и в машину.

Я просидел в погребе несколько часов, ночью пришел домой. Видно, про­студился и слег. Мама грела кирпичи, подкладывала мне под ноги. Наутро из домов нас выгнали на улицу. Помню, я в жару, с флюсом лежал в кустах на одеяле. Потом всех согнали в дом, где у немцев была кухня. На другой день кричат:

— Рус, ком! («Выходите!»).

Погнали цепочкой от Солнцева берега к Красному Валу, начался обстрел, наступали наши. Немцы стали строчить из пулеметов. Мы попадали на землю, а когда сделалось потише, уползли в лес и пришли в Наволок.

В 12 часов ночи неожиданно услышали русскую речь: кто-то крыл матом лошадей. То была наша разведка. Произошло это на Сретенье, 15 февраля 1944 года…

Антонина Ивановна. Когда нас согнали в один дом, все боялись, что немцы нас сожгут. Ночью пришел брат Федор из отряда и сказал, что нас могут расстре­лять как партизанскую семью. Уже расстреляли семью Мосинец из-за Фроси, которая тоже была в партизанах. И мы, пять семей, ушли в лес за Голубково. Разыскали партизан, они обещали переправить нас на Большую землю, но не успели. Снова пришли немцы и вернули нас в Череменец. Некоторых молодых куда-то увезли. Так Граня и тетя Паша, как мы потом узнали, попали в Герма­нию. Остальных заперли в двух домах. Рядом подожгли дом, и мы все плакали, думая, что и нас сожгут. Бросились к окнам, а немцы начали стрелять, но вдруг оставили нас и спешно ушли. Видно, подступали наши. Мы выбрались на волю и опять побежали в лес. Скрывались в лесу несколько дней, пока нас не отыска­ла тетя Настя и не сообщила, что немцев отогнали далеко и можно возвращать­ся домой.

Дом наш уцелел, но был совершенно разорен. Только на чердаке чудом сохранились табак и зерно. Но, главное, мы были живы и самое страшное оста­лось позади…

Источник: За блокадным кольцом : воспоминания / Автор-составитель И.А. Иванова. – СПб.: ИПК «Вести», 2007. с. 180-183. (Тираж 500 экз.)