Пусть умру, но на своей земле…

Родом я из Красных Гор — старинного села в 40 км от Луги. Места у нас ве­ликолепные: р. Саба впадает в большое Красногорское озеро, кругом хвойные леса, полные грибов и ягод. Отец мой, Владимир Владимирович Тихомиров, как и дед Владимир Васильевич, были священниками в местной церкви Знамения Богородицы. Мама, Елизавета Кузьминична, происходила из богатой семьи Алексеевых: отец ее до революции держал лесопилку на Охте. Родители очень любили друг друга и имели троих детей: Людмилу 1914 г. р., Владимира — 22-го, и меня, младшую. Жили мы в церковном доме, я там и родилась.

Папа был добрым и ласковым, любил охоту и рыбалку, по вечерам читал нам вслух. Запомнилось, как читал он про Тараса Бульбу, а все плакали.

семья Тихомировых, 1922 г.

В 1934 году я пошла в школу в д. Волок, а в 36-м папу арестовали, обвинив в высказываниях против колхозов. Сидел он в Лужской тюрьме, два или три раза мы ездили к нему на свидания. Дело вел следователь Синцов, относившийся к отцу с сочувствием.

Как-то мы с ребятами играли на дороге. Мимо проезжал в машине Синцов. Увидев меня, крикнул: «Привет от папы!»

А зимой 1938 года предупредил: «Отца увозят, скорее уезжайте!»

23 февраля мы уехали на торфоразработки в Пятилипы, где уже работал ма­мин брат дядя Коля с женой тетей Грушей. А отца отправили на лесоповал меж­ду Бийском и Барнаулом. Он писал домой ласковые письма, называл меня «моя маленькая курносенькая пионерочка», жаловался, что очень болит спина — ведь ему уже шел 52-й год, а работать приходилось наравне с молодыми. 4 апре­ля 1938 года его расстреляли.

Жилось нам очень тяжело. Папина сестра Варвара и брат Василий (учитель) от нас отвернулись. Помогала мамина сестра тетя Ксена. Она жила в Ленингра­де, работала на дому. Тетя Ксена взяла к себе Люсю, помогла ей устроиться на завод и присылала нам по двести рублей в месяц.  Мы снимали комнату — сначала в Пятилипах, потом в Чаунях. Здесь я ус­пешно закончила 4-й класс, а в 5-й ходила в Пятилипы, где была семилетка, очень хорошие учителя и директор Виктор Алексеевич.

В.В.Тихомиров (брат), 1941 г.

Мама устроилась на работу в столовую для «торфушек» — так называли лю­дей, приехавших на торф по вербовке. Володю мы взяли к себе. Сначала он ра­ботал в столовой истопником, потом директор направил его в Ленинград учить­ся на повара. Брат выучился и уже работал поваром, пока 9 июня 41-го года его не взяли в армию. До начала войны он писал нам, а потом пропал без вести. Мобилизовали и дядю Колю. Он также погиб в 1941-м, а тетя Груша пересели­лась на Банковский.

Война подступала и к Чауням. От Рогавки в сторону Любани тянулись от­ступавшие войска. 17 августа остановившийся у колодца попить командир ска­зал: «Сейчас к вам придут немцы, они уже в Горах…»

Мы спрятались в окопчик, а тут и немцы на мотоциклах, целая орава. Со­скочили, бегают по деревне, кур ловят, дома грабят. Большинство деревенских уехало на лошадях в лес. Осталось всего несколько семей, в том числе и наши хозяева — дядя Леша с сестрой Шурой. Мы посидели-посидели в окопе, потом услыхали смех у колодца и выползли.

В Чаунях с нами жил и мой двоюрод­ный восьмилетний брат Игорь, которого мамина младшая сестра тетя Шура при­везла на лето из Ленинграда.

Другая мамина сестра тетя Тоня жила с тремя детьми в бараках в Овинцах. Нем­цы их оттуда выгнали, и они приехали к нам. Нас стало слишком много, и хозяе­ва отказали от квартиры. Мы переехали в другой дом.

При немцах добыча торфа продолжа­лась. Мы с тетей Тоней тоже стали рабо­тать на торфоразработках: работающим выдавали паек.

В окрестностях действовали парти­заны. Немцы периодически устраивали на них облавы. Однажды у нас заночева­ли восемь немецких солдат — ходили на партизан. Спали на матрацах на полу, мы — на своих кроватях, нас не тронули.

В январе 1942-го года к нам снова при­близился фронт. Немцы забеспокоились, стали отходить к Пятилипам, поджигать дома. Из Керести пригнали беженцев.

В один из дней начался сильный мино­метный обстрел. Мы спрятались в огоро­де, но мины взрывались тут и там. Один осколок попал мне в спину. Неожиданно послышалась русская речь: то были наши разведчики на маленьких низкорослых лошадках. Все выскочили из укрытий, радовались, обнимались. А 30 января в деревню вошли войска. Расселились в уцелевших домах. Бежен­цы вернулись к себе в Кересть.

Каждый день наши части пытались наступать от Чаунь на Пятилипы. Между этими деревнями — низина, которую нем­цы постоянно обстреливали. Туда идет Бог знает сколько народу, обратно — еди­ницы, и те раненые…

У нас в доме стояли бойцы. Однажды раздалась команда: «В ружье!» А один солдат уснул на печке и не встает. Мама будит его: «Солдатик, а, солдатик, — в ружье!» Он вскочил, побежал догонять своих.

Вскоре нас как жителей прифронто­вой полосы выселили на Банковский — поселок вблизи Рогавки. Тетя Тоня с детьми пошла к тете Груше, а мы с Иго­рем поселились в пустующем доме. Есть было нечего, и мы с мамой ходили во Вдицко, на что-то выменяли два кило муки. Потом узнали, что там поубивало много лошадей, и отправились за кониной. По обеим сторонам дороги стояли, как часовые, воткнутые в снег замерзшие трупы немецких солдат: жуткая, не­забываемая картина… Конины мы принесли, но пока нас не было, Игорь съел всю муку.

Кое-как, впроголодь, мы дожили до весны. Жителей решили эвакуировать, и 28 мая нам выдали документы на переезд в Кировскую область. Мы собрали манатки, погрузили детей и вещи на открытые платформы и вручную толкали их по узкоколейке в сторону Мясного Бора. Одну платформу не удержали, она сбила впереди идущую, при этом выпал и тяжело пострадал мальчик. До Мясного Бора мы не дошли. Остановились на какой-то поляне у боло­та. Увидели настеленный лапник, на котором до нас, видно, спали солдаты, и устроились на ночлег. А утром проснулись все во вшах…

С 30 мая мы прожили в лесу целый месяц. Спали на земле, над головами от дождя натянули клеенку. Ели что Бог пошлет — траву, павших лошадей. Варили на костре.

Наши кое-что сбрасывали с самолетов, но мы ни разу ничего не получили. Самолеты немцы часто сбивали. Помню летчика, приземлившегося в лес на парашюте. Бомбежки и обстрелы не прекращались ни днем, ни ночью. Рядом с нами женщину убило осколком в живот — остался маленький ребенок.

Наконец, войска получили приказ прорываться к Мясному Бору. Жителям было велено уходить вместе с армией. Но мы увидели целую землянку и оста­лись. Есть было совершенно нечего. Я нашла кусок конской кишки. Мама промы­ла ее в болотной воде, сварили и съели.

28 июня снова пришли немцы и погнали всех в Кересть, где заключили за колючую проволоку. Неожиданно я увидела двоих солдат из тех, что стояли у нас. Они попросили, чтобы меня выпустили, и я пошла к своим в Рогавку за 12 км.

На Банковском, где были закопаны наши вещи, все оказалось разграблено. Уцелел только верх от швейной машинки, который мама вывезла из Чаунь. Тетя Груша с ребятами уехала в Поля. Тетя Тоня была на месте. Она работала у немцев; накормила меня супом из стручков фасоли и согласилась нас при­нять: «Приходите, куда деваться!»

Я вернулась в Кересть, сказала, что нам есть где жить, и нас отпустили на Банковский. Мама совсем ослабла, даже почернела от голода.

Я стала ходить в Рогавку — брала у немцев белье в стирку и носки в штопку. Настираю, прокипячу с карбидом — получалось чисто. Солдаты были довольны и платили продуктами. Потом меня взяли на кухню. Я убирала, мыла на морозе молочные бидоны — в них немцы возили пищу на передовую.

Кроме меня, на кухне работал пленный Николай (колол дрова) и мальчик Колька (подбрасывал дрова в печку). Какое-то время меня скрывали от началь­ства, делая вид, что все делают сами. Узнали, когда понадобилась помощь по случаю какого-то праздника.

Часто приходил на кухню обедать один рыжий офицер. Идет, бывало, из части и кричит: «Вали-и-кен!» Значит, пора накрывать на стол. Всегда велел приносить две миски, две ложки и меня сажал рядом.

В Рогавке находился лагерь наших военнопленных, и я носила туда продук­ты. Пленный портной сшил мне из шинели жилетку (в ней я и сфотографирова­на), а сапожник — кожаные тапочки.

Однажды всех пленных выстроили во дворе и зачитали приказ об их зачис­лении в германскую армию. Согласия никто не спрашивал.

Тетя Тоня убирала у офицера и как-то рассказала ему, что мы — семья рас­стрелянного священника из Красных Гор и хотели бы вернуться домой. Он вы­хлопотал нам документы на проезд.

В. Тихомирова и Коля, ст. Роговка, 1943 г.

20 апреля 1943 года нас посадили в теплушки и повезли через Батецкую в Толмачево. Здесь встретили и проводили до парохода на Ижлово. В Ижлове нас ждал бургомистр с лошадью и привез в Красные Горы.

Поселились у Малятниковых. Маму стали посылать, как и всех, на разные работы. Меня же взяли уборщицей в комендатуру, так как работавшая там Маша Леонтьева ждала ребенка.

Комендатура помещалась в школе. Я ходила за супом, убирала саму ко­мендатуру и комнату, где жили трое солдат. Как-то мою полы и напеваю: «Гремя огнем, сверкая блеском стали…» Немцы насторожились: «Сталин?» «Nein», — говорю и стучу по каске: это, мол, сталь. Но все-таки старичок Курт, проверявший молокозавод, прозвал меня «Валя-партизан». Пришел как-то с завода с творожинкой на носу, я показы­ваю: «Смахни!» А он пальцем грозит: «Валя-партизан!» Или ему в тапки в шут­ку засуну газеты, он опять свое: «Валя-партизан!»

Курт часто вспоминал жену, посылал ей хлеб и вздыхал: «Meine liebe Dora…»

Я пообвыкла и порой хулиганила. Привязала как-то сидящего Курта к сту­лу, а тут входит гауптман. Надо его приветствовать, а старик встать не может. Но все обошлось — немцы только посмеялись.

Территория, где жили немцы (дома Коротковых, Лосевых, Власовых), была обнесена проволокой. В церковном доме располагалось гестапо. Там ходили эсэ­совцы с бляхами на груди. Мы с ними не общались.

В доме у Леонтьевых устраивались танцы. Однажды я ходила туда с Дикой (Клавдией) Кудрявцевой. А осенью Дика погибла. Тогда немцы много молоде­жи увозили на работу в Опочку. У грузовика, в котором ехала Дика, на поворо­те открылся борт, Дика выпала и убилась.

Наступил 1944 год. Все ближе подступали наши войска, и немцы думали только о том, как бы благополучно удрать. Им уже было не до партизан. Напри­мер, с башни комендатуры они видели, как из Волока уходили партизаны, но не отреагировали. А вскоре и сами отправились через Оредеж в сторону Эстонии, но вернулись. Среди возниц я встретила своих одноклассников из пятилипскои школы — Дроздова и Ваню Копылова. Ребята рассказали: «Дорогу перекрыли партизаны. Теперь идем через Толмачево на Лугу».

Стоявшие у нас немцы ушли, пришли другие. Всех жителей согнали в клуб. Спрашивают: «Кто умеет говорить по-немецки?» Люди указали на Анфису Дмитриеву и меня. Нас повели в дом Малаши Савельевой. Там два офицера при­нялись уговаривать нас ехать в Германию. Пугали: «Вот придут ваши в синих шинелях, они вам покажут!» Анфиса молчит, а я отвечаю: «Пусть умру, но на своей земле…»

Мы вернулись в клуб, охраняемый двумя конвоирами. Сутки отсидели, а утром конвойные говорят: «Мы уходим, а вы разбегайтесь по домам. Те, что придут за нами, будут жечь…» Мы разошлись по домам. Вскоре появилась наша разведка, наутро — войска.

В ярком платье я колола во дворе дрова. Меня увидел офицер и закричал: «В Заозерье — немцы, застрелят!» Из-за озера меня действительно могли заме­тить.

В Заозерье немцы за одну ночь вырубили просеку, проложили гать и ушли в Лугу.

Мы поселились в дедушкином доме у озера, где у немцев была кладовая. До войны там жила папина сестра тетя Вера с мужем Матвеем Степановичем. Они были эвакуированы, а дядя Вася с сыном оставались в Ленинграде. Мальчика убило миной на Лиговке. Дядя Вася потом рассказывал, как голодал, как уже слег и вдруг увидел подбирающуюся к нему крысу. Он подумал: «Или ты меня, или я тебя…» Собрав последние силы, он убил крысу и съел ее. Муж тети Тони тоже был в блокированном Ленинграде, но работал в рыбколхозе «Красная Звезда», ловил в Неве рыбу и выжил.

Я пошла работать на почту. Приносила корреспонденцию из Красных Гор в Железо и обратно (12 км). Очень боялась волков и ходила со спичками. Но при­шла весна, белые ночи, и я по дороге уже читала книжки. В мае 45-го устрои­лась в Волоцкую больницу санитаркой, а в 46-м поехала в Ленинград учиться. Поступила в техникум общественного питания. Жила у тети Ксены. Они с Лю­сей были эвакуированы с заводом в Казань и благополучно вернулись.

Мама осталась в Красных Горах, жила в бывшей бане. Перебивалась кое-как, но помогали односельчане: Семеновы, тетя Маша Лосева и другие. И меня, приезжавшую на каникулы, всегда чем-то одаривали.

В 1949 году я закончила техникум, устроилась плановиком в транспорт­ную контору и проработала на одном месте 58 лет, пройдя путь от плановика до старшего инженера по безопасности дорожного движения. Работала честно, но целых 25 лет после войны мне не давали забыть, что я — дочь «врага народа», побывавшая в оккупации.

Источник: За блокадным кольцом : воспоминания / Автор-составитель И.А. Иванова. – СПб.: ИПК «Вести», 2007.с. 186-191.