В школе только и разговоров что об эвакуа­ции. Хорошо бы уехать, пока на Ленинградском фронте ни­чего серьезного не началось. Мама была в Облоно и ей там сказали, что можно получить направление в неоккупирован­ные районы Ленобласти. Мама считает, что уезжать далеко от Ленинграда не стоит. Узнал о соглашении между нами и Америкой.

В школе только и разговоров что об эвакуа­ции. Хорошо бы уехать, пока на Ленинградском фронте ни­чего серьезного не началось. Мама была в Облоно и ей там сказали, что можно получить направление в неоккупирован­ные районы Ленобласти. Мама считает, что уезжать далеко от Ленинграда не стоит. Узнал о соглашении между нами и Америкой.

В школе только и разговоров что об эвакуа­ции. Хорошо бы уехать, пока на Ленинградском фронте ни­чего серьезного не началось. Мама была в Облоно и ей там сказали, что можно получить направление в неоккупирован­ные районы Ленобласти. Мама считает, что уезжать далеко от Ленинграда не стоит. Узнал о соглашении между нами и Америкой.

В школе только и разговоров что об эвакуа­ции. Хорошо бы уехать, пока на Ленинградском фронте ни­чего серьезного не началось. Мама была в Облоно и ей там сказали, что можно получить направление в неоккупирован­ные районы Ленобласти. Мама считает, что уезжать далеко от Ленинграда не стоит. Узнал о соглашении между нами и Америкой.

Если меня спросят, что такое война, я расскажу, что перечувствовала, когда мы вошли туда, где только что стояла деревня. На месте изб — черные прямоугольники с огненными языками; запах сгоревшего дерева, зерна, шерсти. Жар. Каждый встал около своего: только что было все, остался лишь запах уничтоженного. И стон... Жить как? Запах — память. Запах войны.

Если меня спросят, что такое война, я расскажу, что перечувствовала, когда мы вошли туда, где только что стояла деревня. На месте изб — черные прямоугольники с огненными языками; запах сгоревшего дерева, зерна, шерсти. Жар. Каждый встал около своего: только что было все, остался лишь запах уничтоженного. И стон... Жить как? Запах — память. Запах войны.

Если меня спросят, что такое война, я расскажу, что перечувствовала, когда мы вошли туда, где только что стояла деревня. На месте изб — черные прямоугольники с огненными языками; запах сгоревшего дерева, зерна, шерсти. Жар. Каждый встал около своего: только что было все, остался лишь запах уничтоженного. И стон... Жить как? Запах — память. Запах войны.

Если меня спросят, что такое война, я расскажу, что перечувствовала, когда мы вошли туда, где только что стояла деревня. На месте изб — черные прямоугольники с огненными языками; запах сгоревшего дерева, зерна, шерсти. Жар. Каждый встал около своего: только что было все, остался лишь запах уничтоженного. И стон... Жить как? Запах — память. Запах войны.

Если меня спросят, что такое война, я расскажу, что перечувствовала, когда мы вошли туда, где только что стояла деревня. На месте изб — черные прямоугольники с огненными языками; запах сгоревшего дерева, зерна, шерсти. Жар. Каждый встал около своего: только что было все, остался лишь запах уничтоженного. И стон... Жить как? Запах — память. Запах войны.

Мы поняли, что скоро придут немцы, что, возможно, будет бой, и оставаться в доме, расположенном на открытом месте, на дороге, опасно. Собрали нехитрую снедь: вареные яйца, картошку, огурцы, масло, хлеб – и ушли в овраги с моим двоюродным братом и сестрой. За нашим домом тянулась придонская возвышенность, изрезанная оврагами. Вот там мы и прятались, пока не услышали треск мотоциклов. Под вечер...

Мы поняли, что скоро придут немцы, что, возможно, будет бой, и оставаться в доме, расположенном на открытом месте, на дороге, опасно. Собрали нехитрую снедь: вареные яйца, картошку, огурцы, масло, хлеб – и ушли в овраги с моим двоюродным братом и сестрой. За нашим домом тянулась придонская возвышенность, изрезанная оврагами. Вот там мы и прятались, пока не услышали треск мотоциклов. Под вечер...

Мы поняли, что скоро придут немцы, что, возможно, будет бой, и оставаться в доме, расположенном на открытом месте, на дороге, опасно. Собрали нехитрую снедь: вареные яйца, картошку, огурцы, масло, хлеб – и ушли в овраги с моим двоюродным братом и сестрой. За нашим домом тянулась придонская возвышенность, изрезанная оврагами. Вот там мы и прятались, пока не услышали треск мотоциклов. Под вечер...

Мы поняли, что скоро придут немцы, что, возможно, будет бой, и оставаться в доме, расположенном на открытом месте, на дороге, опасно. Собрали нехитрую снедь: вареные яйца, картошку, огурцы, масло, хлеб – и ушли в овраги с моим двоюродным братом и сестрой. За нашим домом тянулась придонская возвышенность, изрезанная оврагами. Вот там мы и прятались, пока не услышали треск мотоциклов. Под вечер...

Мы поняли, что скоро придут немцы, что, возможно, будет бой, и оставаться в доме, расположенном на открытом месте, на дороге, опасно. Собрали нехитрую снедь: вареные яйца, картошку, огурцы, масло, хлеб – и ушли в овраги с моим двоюродным братом и сестрой. За нашим домом тянулась придонская возвышенность, изрезанная оврагами. Вот там мы и прятались, пока не услышали треск мотоциклов. Под вечер...

Для меня командир, видимо, выжидал погоду по­проще, не очень задумываясь над тем, что она бу­дет попроще и для немецких истребителей, не го­воря уж о зенитчиках. И в этом преимуществ бу­дет больше у них, чем у меня. Для удара назначен железнодорожный узел Вязьма. На та­кую цель в ясную погоду — номер, мягко говоря, ри­скованный. Вязьма хорошо...

Для меня командир, видимо, выжидал погоду по­проще, не очень задумываясь над тем, что она бу­дет попроще и для немецких истребителей, не го­воря уж о зенитчиках. И в этом преимуществ бу­дет больше у них, чем у меня. Для удара назначен железнодорожный узел Вязьма. На та­кую цель в ясную погоду — номер, мягко говоря, ри­скованный. Вязьма хорошо...

Для меня командир, видимо, выжидал погоду по­проще, не очень задумываясь над тем, что она бу­дет попроще и для немецких истребителей, не го­воря уж о зенитчиках. И в этом преимуществ бу­дет больше у них, чем у меня. Для удара назначен железнодорожный узел Вязьма. На та­кую цель в ясную погоду — номер, мягко говоря, ри­скованный. Вязьма хорошо...

Для меня командир, видимо, выжидал погоду по­проще, не очень задумываясь над тем, что она бу­дет попроще и для немецких истребителей, не го­воря уж о зенитчиках. И в этом преимуществ бу­дет больше у них, чем у меня. Для удара назначен железнодорожный узел Вязьма. На та­кую цель в ясную погоду — номер, мягко говоря, ри­скованный. Вязьма хорошо...

Для меня командир, видимо, выжидал погоду по­проще, не очень задумываясь над тем, что она бу­дет попроще и для немецких истребителей, не го­воря уж о зенитчиках. И в этом преимуществ бу­дет больше у них, чем у меня. Для удара назначен железнодорожный узел Вязьма. На та­кую цель в ясную погоду — номер, мягко говоря, ри­скованный. Вязьма хорошо...

Меня, более слабого физически, лагерная вошь свалила в тифозный барак. Провалялся там осень и зиму 1942-43 годов. Посреди двухэтажных нар огромного сарая топилась металлическая бочка. У нее сидят «санитары» – переболевшие. Днем у них много работы – идет на потоке замена «новым пополнением» мест, освобождаемых вывезенными в братскую могилу. Позже на ней установят обелиск с цифрой 30 тысяч.