Однажды к нам в квартиру постучал управдом. Мама открыла и впустила тёмного человека в пальто и ушанке почему-то с полотенцем на шее вместо шарфа. Управдом спрашивал, сколько нас и сколько у нас комнат? Нас сейчас было трое, а комната всегда одна.

Однажды к нам в квартиру постучал управдом. Мама открыла и впустила тёмного человека в пальто и ушанке почему-то с полотенцем на шее вместо шарфа. Управдом спрашивал, сколько нас и сколько у нас комнат? Нас сейчас было трое, а комната всегда одна.

Однажды к нам в квартиру постучал управдом. Мама открыла и впустила тёмного человека в пальто и ушанке почему-то с полотенцем на шее вместо шарфа. Управдом спрашивал, сколько нас и сколько у нас комнат? Нас сейчас было трое, а комната всегда одна.

Настало 6 ноября. Воспоминания мучили меня. Всего год назад была Зина, демонстрация в солнечный день, подарки Борису. А сейчас – в моих любимых местах у Истры – немцы, жизнь рассыпалась. Кругом – мрачная грозная казарма, чужие непонятные и даже чуждые мне люди. Везде – ночь, треск немецкой морзянки, голод, непогода, смерть.

Настало 6 ноября. Воспоминания мучили меня. Всего год назад была Зина, демонстрация в солнечный день, подарки Борису. А сейчас – в моих любимых местах у Истры – немцы, жизнь рассыпалась. Кругом – мрачная грозная казарма, чужие непонятные и даже чуждые мне люди. Везде – ночь, треск немецкой морзянки, голод, непогода, смерть.

Настало 6 ноября. Воспоминания мучили меня. Всего год назад была Зина, демонстрация в солнечный день, подарки Борису. А сейчас – в моих любимых местах у Истры – немцы, жизнь рассыпалась. Кругом – мрачная грозная казарма, чужие непонятные и даже чуждые мне люди. Везде – ночь, треск немецкой морзянки, голод, непогода, смерть.

Настало 6 ноября. Воспоминания мучили меня. Всего год назад была Зина, демонстрация в солнечный день, подарки Борису. А сейчас – в моих любимых местах у Истры – немцы, жизнь рассыпалась. Кругом – мрачная грозная казарма, чужие непонятные и даже чуждые мне люди. Везде – ночь, треск немецкой морзянки, голод, непогода, смерть.

Особенность религиозной ситуации на территории СССР, оккупированной гитлеровцами в 1941 г., заключалась в том, что на ней оказалось подавляющее большинство православных храмов. В частности, около 3 тыс. храмов находились только на территориях, вошедших в состав СССР в 1939–1940 гг. На оккупированной территории СССР произошел бурный всплеск...

Особенность религиозной ситуации на территории СССР, оккупированной гитлеровцами в 1941 г., заключалась в том, что на ней оказалось подавляющее большинство православных храмов. В частности, около 3 тыс. храмов находились только на территориях, вошедших в состав СССР в 1939–1940 гг. На оккупированной территории СССР произошел бурный всплеск...

Особенность религиозной ситуации на территории СССР, оккупированной гитлеровцами в 1941 г., заключалась в том, что на ней оказалось подавляющее большинство православных храмов. В частности, около 3 тыс. храмов находились только на территориях, вошедших в состав СССР в 1939–1940 гг. На оккупированной территории СССР произошел бурный всплеск...

Особенность религиозной ситуации на территории СССР, оккупированной гитлеровцами в 1941 г., заключалась в том, что на ней оказалось подавляющее большинство православных храмов. В частности, около 3 тыс. храмов находились только на территориях, вошедших в состав СССР в 1939–1940 гг. На оккупированной территории СССР произошел бурный всплеск...

Особенность религиозной ситуации на территории СССР, оккупированной гитлеровцами в 1941 г., заключалась в том, что на ней оказалось подавляющее большинство православных храмов. В частности, около 3 тыс. храмов находились только на территориях, вошедших в состав СССР в 1939–1940 гг. На оккупированной территории СССР произошел бурный всплеск...

Наша редакция критики и литературоведения была живым организмом, и душу ее составляли люди – прекрасные, высокообразованные редакторы. Двери редакции всегда были открыты для авторов, и работа чередовалась с чаепитием и общением. Сколько интереснейших людей сиживало за нашим редакционным столом!

Наша редакция критики и литературоведения была живым организмом, и душу ее составляли люди – прекрасные, высокообразованные редакторы. Двери редакции всегда были открыты для авторов, и работа чередовалась с чаепитием и общением. Сколько интереснейших людей сиживало за нашим редакционным столом!

Наша редакция критики и литературоведения была живым организмом, и душу ее составляли люди – прекрасные, высокообразованные редакторы. Двери редакции всегда были открыты для авторов, и работа чередовалась с чаепитием и общением. Сколько интереснейших людей сиживало за нашим редакционным столом!

Наша редакция критики и литературоведения была живым организмом, и душу ее составляли люди – прекрасные, высокообразованные редакторы. Двери редакции всегда были открыты для авторов, и работа чередовалась с чаепитием и общением. Сколько интереснейших людей сиживало за нашим редакционным столом!

Попросив раз утку и вдоволь натерпевшись стыда, я уже ни разу больше не прибегал к услугам сестер и нянь. Стоило это мне большой боли, но стыд был хуже боли. Война настигла нас и в Вологде. Часов в 11 утра завыли сирены, и нам приказали спускаться вниз. Я спустился и никогда уже больше не делал этого. Лучше было попасть под бомбу, чем терпеть такую боль.

Попросив раз утку и вдоволь натерпевшись стыда, я уже ни разу больше не прибегал к услугам сестер и нянь. Стоило это мне большой боли, но стыд был хуже боли. Война настигла нас и в Вологде. Часов в 11 утра завыли сирены, и нам приказали спускаться вниз. Я спустился и никогда уже больше не делал этого. Лучше было попасть под бомбу, чем терпеть такую боль.

Попросив раз утку и вдоволь натерпевшись стыда, я уже ни разу больше не прибегал к услугам сестер и нянь. Стоило это мне большой боли, но стыд был хуже боли. Война настигла нас и в Вологде. Часов в 11 утра завыли сирены, и нам приказали спускаться вниз. Я спустился и никогда уже больше не делал этого. Лучше было попасть под бомбу, чем терпеть такую боль.

Попросив раз утку и вдоволь натерпевшись стыда, я уже ни разу больше не прибегал к услугам сестер и нянь. Стоило это мне большой боли, но стыд был хуже боли. Война настигла нас и в Вологде. Часов в 11 утра завыли сирены, и нам приказали спускаться вниз. Я спустился и никогда уже больше не делал этого. Лучше было попасть под бомбу, чем терпеть такую боль.