Москва военная

Рымко Евгений Потапович – кадровый дипломат, имеет ранг Чрезвычайного и Полномочного Посланника. С 1952 года работал в МИД СССР на скандинавском направлении, в том числе много лет в советском посольстве в Швеции. Неоднократно был Временным поверенным в делах СССР в этой стране. Участвовал в подготовке и проведении официальных визитов советских руководителей в скандинавские страны, а также шведского короля и премьер-министров Швеции, Норвегии, Дании в Советский Союз. В качестве советника сопровождал делегации Верховного Совета СССР в зарубежных поездках. В 1970-1973 годах работал советником посольства СССР в народной республике Конго.

Перед выходом в отставку в 1991 году работал заместителем начальника 2-го Европейского управления МИД СССР. Входил в составе советской делегации на Постоянной советско-шведской конференции по обмену опытом в социально-экономической области, был членом советско-норвежской комиссии по сотрудничеству в области охраны окружающей среды. Много лет занимается журналистикой, является членом клуба публицистов Швеции.

Я — москвич, родился на московской окраине за Бутырской заставой, в заводском районе, заселенном в основном рабочим людом. Весной 1941 года было мне 13 лет, благополучно закончив пятый класс средней школы, я собирался отправиться, как обычно, в пионерский лагерь…

Еще зимой 1939 года леденящее дыхание советско-финляндской войны почувствовалось и в Москве. Некоторые школы на время были переоборудованы под военные госпитали, впервые появились красноармейцы в теплых ватниках и меховых шапках-ушанках, буденовка времен Гражданской войны уходила в прошлое.

В 1940 году военные заводы перешли на трехсменный режим работы, была отменена пятидневка и восстановлена семидневная неделя. Вернулись к прежним, дореволюционным названиям дней недели. Были созданы спецшколы, где учились ребята восьмых-десятых классов, они щеголяли в довольно красивой военной форме (брюки навыпуск) и кружили головы девчонкам — этакие юнкера, — юношей готовили для поступления в военные училища. Так, мой дядя Александр из электротехнического училища был переведен в артиллерийское.

Перед войной в нашей стране для подготовки молодых рабочих для фабрик и заводов была создана сеть ремесленных училищ (предтеча ны­нешних ПТУ). Туда общеобразовательные школы, как правило, «слива­ли» нерадивых, слабоуспевающих учеников. «Ремесленники» — 13-лет­ние мальчики — носили длинные черные шинели и картузы с буквами «РУ» на околыше. В государственном масштабе эта система трудовых ре­зервов себя оправдала: уже во время войны многие ремесленники наряду со взрослыми стояли у станков военных заводов даже в ночные смены.

Думаю, что для народа война не была полной неожиданностью, ее при­ближение люди чувствовали. Говорили о войне и родители. Я мальчишкой никак не мог понять, почему угроза войны идет с Запада. Мне казалось, что она должна идти с Востока, ведь тогда так много писали и говорили о на­ших успешных боях с самураями-японцами у озера Хасан и на берегу реки Халхин-Гол. Бытовало, однако, мнение, что высокий уровень военной тех­ники сделает войну скоротечной и она закончится через три-четыре месяца.

О нападении Германии на нашу страну 22 июня 1941 года узнал на улице: радиорепродуктор был укреплен рядом, на столбе. Выступал В.М. Молотов. Я слушал, стоя на высокой куче земли, наблюдая за ра­ботой диковинной землеройной машины — ленточного экскаватора. Это было очень интересно наблюдать, поскольку раньше под Москвой ви­дел, как заключенные строили канал Москва — Волга с помощью одних лопат, а грунт отвозили наверх в деревянных тачках по проложенным до­скам. Сразу побежал домой, а многострадальные русские люди кинулись в продовольственные магазины закупать спички, соль, сахар. Во дворе у нас было немало полных мужчин и женщин, а через два месяца все стали поджарыми, так как была введена карточная система на продукты пита­ния, исчезло пиво из ларьков, вокруг которых всегда толпились толстопузые мужики. Продовольственные карточки были четырех категорий: «рабочие» — самые весомые, «служащие» — похуже, «иждивенческие» — са­мые тощие и, наконец, «детские» — с талонами на молоко и другое дет­ское питание. Не помню точно, какое количество продуктов выдавали по этим категориям, оно менялось в зависимости от наличия продуктов. Ра­бочие получали 700-800 грамм хлеба, а иждивенцы не более 500 грамм.

Наш двор быстро опустел, молодежь ушла в армию, многие под­ростки и женщины встали к станкам. Некоторые категории рабочих и служащих перевели на казарменное положение, то есть они жили на производстве. В домино во дворе больше не играли…

По радио сообщили о том, что население должно сдать властям ра­диоприемники и велосипеды. Было рекомендовано также наклеить кре­стообразно на стекла окон полоски из бумаги или из какой-либо ткани. Это для того, чтобы при ударе воздушной волны при бомбардировках стекло мелкими осколками не летело в дом.

Быстро преобразился расположенный рядом Финляндский сад. В нем разместили один из многих сотен московских аэростатов противовоздушной обороны, которые на ночь на тросах поднимали в небо для того, чтобы немецкие бомбардировщики во время налетов на Москву не могли снижаться. Аэростат «обслуживали» молодые девушки-солдаты. Они же водили его по улицам Москвы на дозаправку водородом. В саду на месте спортивной площадки вырыли прямоугольный пруд для запаса воды на случай пожаров. Но, к счастью, пожаров в округе не было, и мы купались в чистой воде. На газонах то здесь, то там выкопали узкие траншеи для укрытия людей при бомбежках. Их называли «щели».

На крыше Дома культуры им. Горького установили зенитное орудие. И оно исправно палило при авиационных налетах. Пара сбитых под Мо­сквой бомбардировщиков, кажется юнкерсов-88, в искореженном виде были выставлены на показ в центре Москвы, на площади Революции. Несмотря на начало войны, родители все же отправили меня в пионерский лагерь «Монино» под Москвой. Там в конце июля мы узнали о начале первых бомбардировок столицы. По ночам наблюдали в небе разрывы наших зенитных снарядов. В августе стало широко известно о героическом подвиге летчика-истребителя младшего лейтенанта Виктора Талалихина, который на подсту­пах к Москве впервые совершил таран, сбив вражеский бомбардировщик.

Вскоре пионерский лагерь свернули, и всех отравили домой. А через не­делю нас, трех братьев с бабушкой и тетей, на Казанском вокзале посадили на нары в товарных вагонах и эвакуировали от бомбежек в Рязанскую область, в большое село на реке Проня. Голодно не было, так как в деревнях можно было еще свободно купить молоко, из которого делали домашний сыр, собирали много грибов, не было проблем и с хлебом, а на огородах поспевали овощи.

В сентябре я пошел в шестой класс сельской школы, но проучил­ся недолго, так как неожиданно за нами приехал отец. Почему-то мно­гие ехали в Москву, хотя эшелоны из столицы тянулись на Восток. 54-летнего отца мобилизовали в народное ополчение и отправили куда-то под Можайск, строить оборонительные рубежи. Однако его бы­стро комиссовали по причине слабого здоровья. Он вернулся в Москву, когда мы уже собрали вещи, чтобы эвакуироваться на Урал, в Златоуст. Были даже упакованы топоры и двуручная пила, на случай строительства землянки. На Урал мы не поехали. Началась трудная московская осень 1941 года. Бомбежки участились и продолжались днем и ночью. До сих пор я слышу голос радиодиктора: «Граждане! Воздушная тревога!» Не­мец стоял под самой Москвой. Ночью мы с отцом поднимались на чер­дак нашего дома, чтобы в случае попадания тушить зажигательные бомбами. Появилась первая в нашем дворе жертва бомбежек: осколком довольно далеко разорвавшейся немецкой авиабомбы убило женщину. Неред­ко на ночь мы спускались в подвал двухэтажного здания районной би­блиотеки и там, сгрудившись, сидели до отбоя воздушной тревоги. Ясно, что даже для небольшой бомбы два этажа старенькой библиотеки ни­чего не значат. Затем на ночь стали прятаться в метро на станции «Ди­намо». Запомнились длинные тусклые тоннели со специфическим запа­хом смазочных материалов и струящимися ручейками воды; люди спа­ли вдоль рельсов, а малые дети — на топчанах станционных платформ.

Когда бомба попала в вентиляционную шахту станции метро «Смо­ленская» и находившаяся там моя бабушка стала свидетельницей гибели людей, она после перенесенного шока переехала к нам, тем более что в Проточном переулке, где она жила, был до основания разбомблен пятиэтажный жилой дом. Вообще, район Смоленской площади был в опреде­ленной мере стратегическим. Здесь рядом находились два моста — Боро­динский и Метромост, а на правом берегу Москвы-реки — Киевский вокзал.

Многие центральные советские учреждения, в том числе Народный комиссариат иностранных дел, были эвакуированы в город Куйбышев, на Волге. Туда же был вывезен Московский дипломатический корпус но Верховное Главнокомандование Москву не покидало. В Москве же оставалось определенное количество сотрудников НКВД и представи­телей иностранных посольств.

Запомнился печально знаменитый день московской паники 16 октя­бря 1941 года, когда немецкие танки дошли до Химок, и доносилась ар­тиллерийская канонада. Началось с того, что утром люди, как обыч­но, ушли на фабрики и заводы, но неожиданно вернулись с зарпла­той и с пудом пшеничной муки. Производство остановилось. Я вышел на улицу: по ней куда-то шел и бежал народ. В кузовах грузовиков тоже были люди, троллейбусы и автобусы — переполнены, кое-кто сидел на их крышах. Я поехал в центр. Там — такая же картина. В возду­хе кружился пепел и недогоревшая бумага (жгли документы). На тро­туарах порой валялись книги. На Кузнецком мосту у стены дома сто­яла стопка из нескольких томов сочинений Ленина. Метро не работа­ло. Как потом стало известно, его готовили к минированию и взры­ву. Подземка остановилась на сутки впервые за всю историю ее существования. Довоенная установка советского руководства на веде­ние войны на территории противника оказалась мыльным пузырем…

Паника довольно быстро улеглась, на улицах появились военные патрули. Москва ощетинилась противотанковыми ежами и на­долбами. (Читал где-то, что эти ежи были нашим, русским изо­бретением. Ими заинтересовались гитлеровцы и при отступлении какое-то количество увезли с собой в Германию, чтобы скопировать.)

Изредка в московском небе появлялись истребители И-16 кон­струкции Н.Поликарпова. Тем временем с фронтов стали приходить извещения: «Ваш сын (муж, брат) в бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, убит (ранен, пропал без ве­сти)». В народе укоренилось именно это зловещее слово «извеще­ние». Слово «похоронка» появилось уже после войны. Слово не­точное, так как к пропавшим без вести оно никак не подходило. Да, паника 16 октября имела место, но в целом какого-то перма­нентного страха не было, как не было в Москве массовых пожаров, несмотря на тысячи сброшенных зажигательных бомб. Видный швед­ский дипломат Сверкер Острем, работавший в 1941 году в СССР, го­ворил в одном интервью: «Даже в самое тяжелое время я не заме­чал страха у русских граждан. Плохое настроение — да, было, особен­но когда казалось, что Москва вот-вот падет. Я бы сказал, у ваше­го народа есть какая-то особая способность переносить трудности».

Настали голодные времена. Такого голода, как в Ленинграде, ко­нечно, не было, но ели жмых, столярный клей, пили морковный чай с сахарином. У нас во дворе хитроумные мальчишки приспособили мышеловки для ловли воробьев, жарили их и ели. Исчезли папиро­сы (сигареты в СССР тогда не выпускали) и спички. Курильщики перешли на злую махорку и самодельные зажигалки. Махорку но­сили в кисетах, закручивали в газетную бумагу, слюнявили ее, что­бы она держалась. Зажигалка представляла собой небольшую коро­бочку, заполненную так называемыми «концами» (отходы текстиль­ного производства). В «концы» из кремния металлическим предме­том высекалась искра, от которой они начинали тлеть. Называлось это первобытное устройство «огнивом».

Когда отключали электричество, а это случалось нередко, сидели и читали при свечах или «коптилках», напряженно прислушиваясь к радиорепродукторам. Спасаясь от холода, отец где-то купил «буржуй­ку» — небольшую металлическую печку с трубой, выходящей в окно. На улицах появились неуклюжие на вид газогенераторные ав­томобили, так как бензин во все большем количестве уходил в дей­ствующую армию. Специальные громоздкие баки этих автомашин заправлялись деревянными чурками или брикетами торфа. Вош­ли в обиход непривычные доселе тягостные слова «оккупация» и «эвакуация», вызывавшие мысли о мытарствах нашего народа. Легче стало дышать после разгрома немецкой военной группиров­ки под Москвой. Мы ликовали. Появилась надежда. В столице опять заработали предприятия, учреждения, некоторые театры, проходили сборные концерты. Шлягерами военных лет были «Синий плато­чек», «Бьется в тесной печурке огонь» и, конечно, «Темная ночь».

В середине 1942 года частично возобновилось движение пригород­ных поездов. С ребятами из нашего двора мы доезжали до станции Лобня Савеловской железной дороги и шли в лес. Там, на опушке (в 26 киломе­трах от Москвы), свесив дула орудий, застыли подбитые немецкие танки. Они двигались в сторону станции, но были остановлены навечно. Вокруг танков в траве мы находили много снарядов. Брали их в руки и рассма­тривали. Позднее я понял, какому риску мы подвергались. Ведь сколько детей в войну и послевоенные годы подорвалось на снарядах и минах!

Во время войны москвичи, да и жители других городов, нередко выезжали в большие села и деревни, чтобы выменять кое-какие про­мышленные товары на лук, картошку и другую еду. Однажды отец взял меня в такую «обменную» поездку. На грузовике вместе с дру­гими мы отправились в сторону Ростова Великого, а потом в село По­речье, на берегу озера Неро. Там жили огородники, оттуда мы при­везли в Москву сушеный лук, сушеную морковку и ведро земляники.

Учеба в школах Москвы возобновилась только в сентябре 1942 года. Этот год тоже был тяжелым для страны и для нашей семьи. Под Курском погиб мамин брат, дядя Шура, лейтенант-артиллерист. В том же году на фронт ушел мой старший брат Николай. Во время вой­ны школа стала для меня вторым домом. Отец и мать все время на работе, мы с младшим братом Львом — почти весь день в школе. Там подобрал­ся дружный коллектив преподавателей и старшеклассников. Наш класс, начиная с седьмого, был все время самым старшим, так как для создания восьмых, девятых и десятых классов учеников не хватало. Вместе с нашим классом школа постепенно восстанавливала статус десятилетки. Свер­стники наших молодых преподавательниц были на фронте, и им ничего не оставалось, как общаться с нами — тинейджерами. Большую роль в це­ментировании отношений играл драматический кружок, руководителем которого был хорист Краснознаменного ансамбля песни и пляски Совет­ской армии Юрий Федорович Выглазов, учившийся до войны во ВГИКе. В кружок входили ученики старших классов и молодые преподаватель­ницы. Играли «Грозу» Островского и инсценировку «Сороки-воровки» А.Герцена. Мы даже возили «Сороку-воровку» в Ярославль, на смотр школьной самодеятельности, проходивший в Театре им. Ф.Волкова.

В военные годы многого, конечно, не хватало. Каждый день в шко­ле выдавали завтрак: бублик и два кусочка сахара. Бывали случаи, ког­да у учеников младших классов шпана отнимала этот скудный «паек». Однажды темным осенним вечером я на улице недалеко от школы за­метил какую-то возню. Оказалось, что наш преподаватель физики Серафим Филиппович Нековаль пытался задержать нескольких подростков, отбиравших бублики у малышей. Силы были неравными. Но тут подо­спел я, и мы оттащили одного сорванца в ближайшее отделение милиции. Дисциплину и порядок в школе твердой рукой поддерживал дирек­тор Иван Михайлович Рыжковец. Именно «рукой», так как другую он потерял в детстве. Зимой в школе было холодно: топлива для котельной не хватало. Выручало то, что школа была железнодорожная, и предпри­имчивый директор умел договариваться с депо Савеловского вокзала о выделении дров, которыми тогда «заправляли» паровозы. Но транс­порта для доставки дров все равно не было. Поэтому учеников снима­ли с уроков, и мы на санках тащили тяжелые полутораметровые мерз­лые кругляки в школу. Санный поезд растягивался на километры. Было тяжело, но зато мы учились в тепле.

Однажды директор вызвал меня к себе и сообщил, что в системе па­рового отопления есть утечка, поэтому система работает не в полную силу. Мы потратили не один день на поиски утечки и, в конце концов, обнаружили в подвале прохудившуюся трубу. Всей поисковой брига­де объявили благодарность и подарили книги.

Тяжелым воспоминанием тех лет были посещения военных госпи­талей, размещавшихся в студенческих общежитиях Тимирязевской сельскохозяйственной академии. До сих пор перед глазами стоят мо­лоденькие забинтованные солдатики: кто без ноги, кто без руки, кто с перевязанными глазами. Некоторые стонали, кое-кто был в забытье. Мы, школьники, приносили самодельные подарки, читали стихи, пели и уходили с тяжелым сердцем: раненые были немногим старше нас. Из радостных событий запомнился разгром немецких войск под Ста­линградом. Мы все напряженно следили за этой битвой, повернувшей ход войны в нашу пользу. Помню кинохронику тех месяцев, которая за­печатлела колонны десятков тысяч немецких солдат в легких шинелях и пилотках, обвязанных какими-то шарфами и платками, еле бредущих в сапогах, обмотанных плетеной соломой. А через несколько месяцев, 7 ноября 1943 года, мы, вместе со школьными друзьями, с крыши шко­лы наблюдали салют по случаю освобождения нашими войсками Киева.

Летом 1944-го произошло знаменательное событие: тысячи немецких солдат и офицеров под конвоем были доставлены на московские вокзалы, а затем проведены по улицам города. Одна колонна двигалась от Бело­русского вокзала по Бутырскому валу, Новослободской улице, затем по Садовому кольцу до Курского вокзала. Я смотрел на эту процессию на Новослободской улице. В первых рядах — офицеры. Некоторые, правда, улыбались, видимо, тому, что война для них закончилась. Происходило все это в тишине. Москвичи, вышедшие на улицы, молча рассматривали своих врагов. Пленных конвоировало очень небольшое количество сол­дат с винтовками наперевес и всадников с шашками наголо. Конвой был символическим: бежать было уже некуда. Хочу заметить, что такие слова как «фашисты», «гитлеровцы» использовались во время войны в основном в нашей прессе и офицерских сообщениях. В народе захватчиков называли просто «немцы» или, особенно в войсках, «фрицы». Действи­тельно, германская армия состояла не только из эсэсовцев и фашиста».

Проходили школьные военные годы. Школа в то время стала муж­ской, девочек перевели в рядом расположенную — женскую. Иными сло­вами, почему-то вернулись к царской системе мужских и женских гим­назий. К счастью, эксперимент длился недолго.

Изнурительная кровопролитная Великая Отечественная война, а вместе с ней омраченные войной годы близились к концу. В апреле 1945-го все го­ворили о скорой окончательной победе. Все чаще во дворах молодежь тан­цевала под патефон или усилитель, установленный в окне (магнитофонов тогда не было и в помине). Несмотря на огромную цену, заплаченную нашим народом за победу, молодежь радовалась и веселилась. На танцах «крутили» «Брызги шампанского», «Дождь идет» и, конечно, Петра Лещенко, Ва­дима Козина, фокстрот танцевали под утесовского «Барон фон дер пшик».

Незабываемым стал День Победы 9 мая, «этот праздник со слезами на глазах». Вечером мы с друзьями поехали в центр Москвы. Он был весь запружен толпами ликовавшего народа. Гремела музыка. У гостиниц «Москва», «Метрополь», «Националь» было много военных. Впервые я видел новую парадную форму бутылочного цвета с золочеными поясами, на погонах и фуражках тоже много золота. Это было так непривычно после скромной полевой формы военного времени. Возбужденная публика подхватывала на руки военных и качала их. Вечер был холодным, но никто это­го не замечал, начиналась полная надежд мирная жизнь и залечивание ран.

Многие, особенно люди молодого поколения, думают, что парад По­беды состоялся 9 мая. Это не так. Он готовился несколько недель и прошел 24 июня 1945 года. В этот день было необычно холодно, с утра прошел дождь, думали, что парад отменят, но погода наладилась, и парад состо­ялся. Телевидения тогда не было — я слушал репортаж о параде по радио.

«За ценой не постояв», советские люди победили, ведь они сража­лись за Родину. Страна возвращалась к мирной жизни, залечивая глу­бокие раны и самоотверженно восстанавливая хозяйство.

Печатается по материалам: журнала Международная жизнь №5, 2010
Материал дополнен для сайта www.world-war.ru
дочерью автора  Еленой Рымко.