Я должен выразить свое поколение

Евгений Войскунский

Евгений Войскунский — человек необычный и в некотором роде легендарный. Он родился в Баку, поступил в Академию художеств в Ленинграде, после первого курса был призван в армию. Прошел всю Великую Отечественную войну, был награжден боевыми орденами и медалями. Начало войны застало молодого военнослужащего на полуострове Ханко (русский вариант — Гангут), который по итогам войны 1939-40 г.г. Советский Союз получил в аренду у Финляндии. На этой стратегически важной с точки зрения контроля над Финским заливом позиции в 1941году шли тяжелые бои.

После войны Войскунский стал офицером-подводником, ходил на всех видах лодок послевоенного времени. Кроме того, заочно закончил Литературный институт и стал известным писателем. Жизнь его была щедра на яркие встречи и интересные события. Евгений Львович — автор многочисленных книг воспоминаний, художественных романов, фантастических произведений. И сегодня, в свои без года девяносто, он продолжает много и напряженно работать. На его столе — рукопись нового романа. О войне и мире, обороне Ханко и литературе мы побеседовали с Евгением Львовичем Войскунским в Доме творчества писателей, в подмосковном Переделкино.

— Евгений Львович, как Вы оказались в гарнизоне Ханко?

— Получив в аренду полуостров, Советский Союз стал создавать на Ханко военно-морскую базу. После эвакуации финского населения туда пришли моряки Балтийского флота, а также 21-ый отдельный восстановительный железнодорожный батальон, в задачу которого входило строительство железнодорожной ветки для береговой артиллерии. В этот батальон угодил и я. В 1940 году мне исполнилось 18, к тому времени я был студентом искусствоведческого факультета Академии художеств в Ленинграде, собирался перейти на архитектурный факультет. Меня призвали в армию, ходатайство о моей отсрочке результата не возымело, поскольку в 1939 году был принят закон о всеобщей воинской обязанности. По этому закону студенты первых-вторых курсов и выпускники десятых классов пошли в армию, началась большая перестройка вооруженных сил.

В сентябре разразилась Вторая мировая война. Обстановка в Европе накалялась. Я попал в Кронштадт. Сначала несколько приуныл по этому поводу. Флот означал 5 лет службы, мне же хотелось отслужить положенные два года и вернуться к учебе. Меня определили в батальон, который уже находился на полуострове Ханко. В трюме большого парохода в октябре 1940 г. нас привезли из Кронштадта на полуостров. Информации о Ханко у нас никакой не было, кроме того, что этот полуостров был получен Советским Союзом в аренду от Финляндии.

— Чем Вы занимались по прибытию на Ханко?

— Сойдя с трапа транспортного корабля, мы очутились на чистеньких улицах финского курортного городка Ханко (по-шведски Ганге), а потом на военных грузовиках нас доставили через лес в место расположения батальона. Только после прибытия мы поняли, что это тот самый легендарный Гангут, у берегов которого Петр I одержал первую победу над шведским флотом в 1714 году. Первым делом нам приказали вычистить от навоза большой каменный сарай. Это было первое мое занятие на военной службе. Наша рота была отдана под командование крикливого старшего сержанта Васильченко, который около месяца учил нас ходить, поворачиваться, отдавать честь, орать песни — «Катюшу», «Три танкиста». Батальон был нацелен на строительство дороги: шли работы в карьере, делалась железнодорожная насыпь.

Зима 1940-41 г.г. выдалась суровая, это запомнилось. Поскольку я рисовал, то я стал делать портреты товарищей по роте. Меня взяли в клуб художником. Там уже был художник Миша Беляев, он сначала отнесся ко мне настороженно — подумаешь, какая-то Академия художеств! А он был настоящим клубным художником: умел варить грунтовку, красить доски, писать лозунги… В Академии этому, безусловно, не учили. Еще я работал в библиотеке. Наш клуб помещался в кирхе, маленькой аккуратной церквушке на лесной опушке. Там размещалась библиотека, там крутили фильмы. Тогда мы даже не думали, что в храмах не следует заниматься такими вещами, мы были воспитаны определенным образом. Весной море разливанное затопило нашу лесную опушку. А в мае уже начались события. Наш батальон был переброшен, разделен на две части. Я как клубный работник был больше не нужен, меня списали в роту, занимавшуюся строительством железной дороги. Я работал в карьере, мы грузили платформы песком, сбрасывали песок на строящуюся трассу. Потом привезли рельсы, мы их укладывали на шпалы. К июню трасса была готова. На транспортеры были установлены 12-дюймовые орудия — главный калибр Гангута.

— Чувствовали ли Вы, находясь на Ханко, приближение войны?

— Ханко был полностью готов к войне. Но мы полагали, что после поражения в войне 1939-40 гг. финны вряд ли совершат нападение. С Германией же существовал пакт о ненападении. Мы были дезориентированы, существовало непонимание. Тем не менее, один из офицеров, которого мы спросили, против кого мы тут строим оборону, сразу сказал: против Германии. Чем ближе к началу войны — тем больше тревоги было как бы разлито в атмосфере. События нарастали…

— Как Вы встретили начало войны?

— В ночь на 22 июня нас подняли по тревоге, мы залегли на берегу бухты с винтовками. Вообще-то до этого нам приходилось иметь дело больше с лопатами, чем с винтовками, хотя дни боевой подготовки и были. Мы, невыспавшиеся и злые, считали, что это учения. Так мы лежали до утра в кустах, пялили глаза на туманные островки в бухте. В 12 дня по радио транслировалась речь Молотова, мы ее не слушали, но наш замполит нам ее пересказал, так стало понятно: война.

На Ханко она началась 25 июня. В этот день финны открыли огонь, мы поняли, что Финляндия вступила в войну на стороне Германии. Полуостров был полностью открыт для артиллерийского огня. Огонь был шквальный, загорелись уютные домики в городке Ханко, пылал лес. Наш батальон как раз бросили на тушение лесных пожаров. Лес горел очень сильно, мы окапывали горящие участки глубоким рвом, чтобы не дать огню распространиться дальше. Дышать было нечем, мы задыхались, некоторые даже натягивали противогазы. Ожидались финские десанты, мы не спали ночами. Такое огненное выдалось начало войны.

— Вы работали корреспондентом газеты «Красный Гангут». Почему Вы стали писать?

— Дело в том, что со школьных времен у меня был литературный зуд. На Ханко выходила газета под названием «Боевая вахта», переименованная после начала войны в «Красный Гангут». Я вычитал предложение присылать рассказы, стихи, рисунки, фельетоны и решил откликнуться на этот призыв. Я послал в редакцию рассказ, фельетон и несколько рисунков. Спустя две недели меня вызвали к замполиту батальона, там сидел незнакомый флотский батальонный комиссар. Это был редактор газеты «Красный Гангут» Эдельштейн. Он сказал, что мои материалы пойдут, а он приехал, чтобы познакомиться со мной и дать еще несколько заданий. Я тогда писал фельетоны, в которых беспощадно громил Гитлера, Геббельса. Так я стал сотрудничать с газетой, а в октябре меня уже забрали в штат редакции. Я попрощался с друзьями и на попутном грузовике поехал в город Ханко. Был сильный обстрел, многих по дороге ранило. Сначала мы их завезли в госпиталь, потом я явился в редакцию «Красного Гангута», которая помещалась в здании штаба базы, в подвале. Штаб располагался в каменном строении — одном из немногих в городке. В первые же минуты на меня налетел высокий парень в армейской форме, который, вытянув руку, продекламировал стихи Багрицкого. Это был Михаил Дудин.

— Вы дружили с Дудиным. Каким Вам запомнился поэт и человек?

— С Михаилом мы действительно сразу подружились и пронесли дружбу через всю жизнь. На момент нашего знакомства Михаил еще не был известным поэтом, работал в редакции, но уже выпустил в Ленинграде книгу стихов. Какое-то время наши койки стояли рядом в крохотной комнатке. В помещении, которое занимала наша редакция, видимо, прежде была каталажка: комнаты были маленькие, узкие, как пеналы, похожие на камеры. Так вот мы с Мишей в такой комнатенке вели ночами разговоры, читали стихи на память. Многие из моих воспоминаний о Дудине связаны именно с Ханко.

— Как Вам работалось в редакции «Красного Гангута»? Чем приходилось заниматься?

— Работа была живая, интересная. Я побывал во многих частях на островах, где завязались настоящие бои. Финны установили там минометы, пушки, вели обстрелы. По приказу командира базы Кабанова был создан десантный отряд, которым командовал капитан Гранин. Этот десантный отряд здорово действовал: ребята высаживались на островки с катеров, баркасов, происходили короткие яростные схватки. Этот десантный отряд отбил у финнов 19 островов в шхерном районе к западу от полуострова. На них я и отправлялся в качестве корреспондента «Красного Гангута». Все передвижения происходили ночью, под огнем, при свете ракет, но мне везло. Я писал о моряках, командирах морских охотников, которые входили во флотилию Ханко. Еще я писал о летчиках. На Ханко существовали две эскадрильи — «чаек» и «ишачков», с пилотом одной «чайки» Григорием Семеновым я подружился, написал о нем большой очерк. Он погиб в 1942 году над Ладогой. Недавно, опубликовав в журнале «Наука и жизнь» воспоминания о Семенове, я получил письмо от его потомков, которые очень благодарили за память о нем.

— В свое время очень острым и хлестким было послание называемое «ответ Маннергейму», написанное в гарнизоне Ханко. Кто принимал участие в его подготовке?

— Сотрудники редакции «Красный Гангут», в том числе — Борис Иванович Пророков, Миша Дудин. Я тогда только появился в редакции. Но в обсуждении этого послания участвовал, подавал реплики. Весь тираж послания был разбросан с самолетов и доставлен разведчиками на финскую сторону. Оригинала у меня не сохранилось, но есть фотокопия.

— Как происходили военные действия на Ханко?

— Несколько раз Ханко отразил атаки противника на границе. Границей считалась так называемая Петровская просека. Накануне Гангутского сражения Петр I приказал прорубить просеку, чтобы перетащить галеры с восточного берега полуострова на западный для нападения на шведский флот. Потом от этой идеи отказались, но просека частично сохранилась. Она была изрыта окопами, огорожена колючей проволокой. Ее охраняла 8-ая отдельная стрелковая бригада под командованием полковника Николая Павловича Симоняка, впоследствии — Героя Советского Союза. Эта бригада отразила несколько финских атак на полуостров. Всю осень держалась оборона, но наступала зима, на полуостров обрушились снегопады. Обстановка осложнялась тем, что в августе пал Таллинн. Ханко оказался в глубоком тылу противника.

С продовольствием Ханко, наверно, мог бы продержаться до весны 1942 года, а вот с боеприпасами было туго. Стратегический смысл обороны был утерян, нужно было думать о том, как вывозить гарнизон в Ленинград, который с 30 августа, после захвата немцами Мги, находился в блокаде. Был принят приказ Ставки о вывозе гарнизона Ханко. В октябре стали приходить конвои из Кронштадта. В конвои обычно входили транспортные суда, эсминцы, тральщики. Конвои ходили с остановкой: сначала до острова Гогланд, на следующую ночь добирались до Ханко. И таким же образом возвращались с Ханко, в два прыжка, через остров Гогланд.

— С конвоями, вывозившими людей с Ханко, связано много драматических и трагических историй. Расскажите, пожалуйста, о том, что Вам запомнилось.

— Финский залив был заминирован, прорываться сквозь минные поля было очень непросто и опасно. Немцы и финны поняли, что идет эвакуация, они выставляли новые и новые минные поля, «суп с клецками» — называли мы их. Конвои несли тяжелые потери. Об одном эпизоде расскажу подробнее. Погиб эскадренный миноносец «Гордый», который с начала войны получил серьезные повреждения, но был быстро отремонтирован. Им командовал молодой, талантливый офицер, капитан третьего ранга Евгений Ефет. По пути на Ханко корабль подорвался на минном поле, Ефет пытался завести пластырь, чтобы удержать корабль на плаву, но не получилось. Эсминец стал погружаться носом в воду. А это был ноябрь, вода ледяная, продержаться больше десяти минут в ней нереально. К терпящему бедствие кораблю подошел катер, в рупор крикнули: «Командира и комиссара прошу на борт!» Ефет ответил, что сойдет последним. Люди стали прыгать на катер, вместить всех он не смог. Когда переполненный катер отошел, на корме тонущего «Гордого» оставались еще моряки. Ефет не счел возможным уйти, это к вопросу о чести русского офицера. Под стать ему был и замполит, комиссар Сахно, он тоже остался на корабле. Командир и комиссар затянули «Интернационал». Представьте себе эту картину: глухая ночь, под пение «Интернационала» корабль уходит под воду и постепенно звуки гимна утихают.

Была еще горькая потеря — подводная лодка «Л-2″, она выходила в составе одного из конвоев, напоролась на мину и затонула. На этой подлодке погиб очень талантливый поэт Алексей Лебедев. За полгода до смерти он оставил жене такие стихи, ставшие пророческими:

Не плачь, мы жили жизнью смелой,
Умели храбро умирать —
Ты на штабной бумаге белой
Об этом можешь прочитать.

Переживи внезапный холод,
Полгода замуж не спеши,
А я останусь вечно молод,
Там, в тайниках твоей души.

— Вас вывезли одним из последних. Трудно ли было Вам и Вашим товарищам добираться с Ханко до большой земли?

— К 2 декабря 1941 года полуостров опустел, остались только заслоны на границах и островах. Меня и других работников редакции газеты «Красный Гангут» принял на борт последний конвой, мы грузились весь световой день и уже ближе к вечеру вышли в море. Этому предшествовала большая работа: уничтожалась боевая техника, пушки, взрывались платформы, паровозы, а также типографское оборудование. В конвой входило 2 эсминца, тральщики, катера. Мы шли на большом транспорте «Иосиф Сталин», который был загружен людьми и продовольствием. В четырехместной каюте было очень тесно: в ней расположились 20 человек. Мы с Мишей Дудиным довольно долго стояли на верхней палубе, смотрели, как Ханко лижут языки огня.

Через три часа после выхода раздался первый взрыв — конвой вошел в минное поле. Малоповоротливый транспорт «Сталин» напоролся на мину, погас свет, по трансляции приказали всем оставаться на местах. Через час раздался второй взрыв, очень сильный, корабль накренился на правый борт. Началась паника. Мы с Дудиным держались вместе. Сначала нам сунули в руки носилки, и мы довольно долго носили раненых из трюмов в кают-компанию — их было очень много. Потом был третий взрыв. Дудин затащил меня в каюту, где стояли наши винтовки, и предложил застрелиться. «Не хочу рыб кормить!» — сказал он. Никогда не забуду: у него лицо было побито детской оспой, и в этот момент все оспины стали черными. Лицо Миши было страшным. Я схватил его за руку и силой вытащил из каюты.

Транспорт пытались взять на буксир, подходил эскадренный миноносец «Славный», заводили трос, но ничего не получилось, поскольку четвертым взрывом разбило форштевень. Крен усиливался, хотя транспорт держался на плаву. К нам подходили тральщики, на них прыгали люди. Тральщиков откидывало волной, поэтому надо было выбрать момент, чтобы не промахнуться мимо узкой палубы. Мы с Мишей поднялись на верхнюю палубу. Дудин прыгнул на борт подошедшего тральщика, я собрался сделать то же самое, но тральщик отвалил и стал удаляться. Тут у меня приключился провал в памяти. Я не помню, сколько я провисел на борту — две минуты, десять, час… Было ощущение, что кораблей больше не будет.

Но через некоторое время подошел еще один тральщик, и я прыгнул. Со мной прыгнули и другие ребята из нашей команды. Это был последний корабль конвоя, подходивший к борту «Сталина». Остаток ночи сквозь неутихающий шторм мы шли к острову Гогланд. Мы мерзли отчаянно, нас обдавало волнами — тральщик был перегружен и сидел низко. Утром над нами кружил немецкий бомбардировщик, но он был встречен таким яростным огнем, что предпочел с нами не связываться.

К исходу третьего декабря мы пришли к острову Гогланд. Была ночь, остановиться было негде — все было забито спасшимися гангутцами. В один из домов нас, в конце концов, пустили. На утро встретились с товарищами, обнялись, как братья. Потом искали еду — с одного из кораблей притащили несколько буханок хлеба и крупу. А в лесу мы обнаружили несколько мясных туш, висящих на жердях. Это была конина. Один из наборщиков сварил из конины и крупы суп, вкуснее которого я не ел в жизни никогда больше. Понемножку нас отпустила эта страшная ночь. Когда мы улеглись в доме, Дудин сочинил на каждого из нас похабное двустишие — он был мастером этого жанра. Мы хохотали, как дети. На другой день мы погрузились на один из тральщиков конвоя и к вечеру вышли в Кронштадт. Так закончилась наша эпопея. Оборона Ханко не стала нашим поражением.

— А какой дальше была для Вас война?

— Меня определили в редакцию газеты «Огневой щит» в Кронштадте, я продолжал служить как военный журналист. Мне приходилась бывать в походах, в боях, много писать обо всем, что окружало нас. В 1944 году меня снова отправили в Финляндию, на полуостров Порккала-Удд. Там после того, как Финляндию выбили из войны, была создана военно-морская база Балтфлота. В этом месте я и закончил войну. Так что я — дважды арендатор финских баз.

— У Вас когда-нибудь возникали сомнения в коммунистической идеологии?

— Я был активным комсомольцем, но сомнения с течением времени стали появляться. Поводом этих сомнений были, конечно, репрессии, возобновившиеся после окончания войны. В 1946 году вышло постановление по журналам «Звезда» и «Ленинград», А.Ахматову и М.Зощенко исключили из Союза писателей. Произведения Ахматовой я в то время еще не читал, прочел позже, но Зощенко был нашим кумиром! Тогда я понял, что что-то происходит неправильно. «Дело врачей» усугубило мои сомнения.

В 1977 году мне впервые в руки попала Библия, дело было во время моего плавания в Японию. Я впервые прочитал тексты Старого и Нового Заветов и понял, что там много правильного. Мне надоело быть атеистом. Сейчас я понимаю, что в мироздании все устроено совсем непросто. А десять заповедей — это программа поведения человека.

— У Вас интересная и романтичная история безусловной любви. Расскажите о ней, пожалуйста.

— На школьном выпускном вечере я объяснился в любви Лиде Листенгартен из параллельного класса. Когда я приехал учиться в Ленинград, Лида тоже туда приехала, поступила на исторический факультет университета. Потом она пережила первую блокадную зиму, по Ладожской дороге жизни эвакуировалась в Саратов, еще много переезжала, скиталась. Лида была дочерью «врага народа», ее отец был крупным инженером-нефтяником в Баку. Его репрессировали в 1937 году. В Баку ее по этой причине не прописывали, она оказалась у дальних родственников в Махачкале. Я был полностью в курсе всех событий в ее жизни, мы постоянно переписывались.

Осенью 1944 года, получив отпуск, я поехал в Баку через Махачкалу. Ночью с трудом нашел в незнакомом городе улицу и дом, где жила Лида. Она выскочила мне навстречу, утром я сделал ей предложение, и она согласилась выйти за меня замуж. Через несколько часов мы нашли ЗАГС, нас зарегистрировала дагестанская женщина, которая, как выяснилось, наблюдала за нами из окошка… В ту же ночь мы уехали в Баку к моим родным. Там у нас была медовая неделя. В 1947 году у нас родился сын, сейчас ему уже 64 года, он ученый. Моя книга «Полвека любви» — это мемуарный роман о нашей жизни.

— От очерков и фельетонов Вы перешли к художественной форме, стали писать романы, в том числе — фантастические. Расскажите, пожалуйста, о Вашем дальнейшем творчестве.

Е. Войскуновский — сотрудник флотской газеты «Страж Балтики», День Флота в балтийске (Пиллау) 1946 г.

— Вместо того, чтобы вернуться к учебе и стать архитектором, я стал военно-морским офицером, мне присвоили воинское звание. Лида приехала ко мне в Балтийск. Я стал писать прозу, отправил повесть в Литературный институт. Меня приняли на заочное отделение в 1947 году. Так началась моя литературная деятельность: я писал повести, пьесы. В 1956 году вышла моя первая книга морских рассказов, я начинал как маринист. После демобилизации из дивизии подводных лодок мы вернулись в Баку, вышла моя вторая книга. Потом я стал одним из лауреатов конкурса на лучшую пьесу, она шла в нескольких флотских театрах. Находясь в Баку, я должен был позиционировать себя и как переводчика с азербайджанского. Язык я знал плохо, поэтому переводил по подстрочнику. С двоюродным братом, Исаем Лукодьяновым мы задумали и осуществили написание фантастического романа. Дело в том, что фантастика всегда была моим любимым чтением. У нас сложился сюжет, мы с удовольствием стали его разрабатывать. Это было очень веселое время: мы обговаривали детали, потом их записывали. В результате за 2 года мы написали роман «Экипаж «Меконга», который и отправили в Детгиз. Спустя некоторое время мы получили письмо, подписанное А.Стругацким, который тогда работал в Детгизе старшим редактором. Роман получил позитивные отзывы рецензентов и был издан. Надо было продолжать дело, последовала книга «Черный столб», потом мы увлеклись идеей атомного взрыва в древности и написали роман «Очень далекий Тартесс». В общей сложности мы написали 6 романов и 2 повести.

Потом я вернулся в маринистику, меня тревожили воспоминания о войне, я понял, что должен выразить свое поколение. За последние годы вышли мои романы «Кронштадт», «Мир тесен», «Румянцевский сквер», «Девичьи сны», «Полвека любви». Наверно, в мои годы следовало угомониться. Но я работаю над новой книгой.

Материал подготовила заведующая ОСО-7 ЦСО «Солнцево» Е.Н. Чайкина

Данный материал передан для проекта www.world-war.ru в рамках акции «Память»,
организованной совместно с ИПК ДСЗН г. Москвы среди учреждений социального обслуживания населения.