Не верили ни враги, ни друзья

Илья с сыном подымались на Мамаев курган по торжественному маршу лестницы, всматривались в каменные фигуры защитников Сталинграда, в берёзы и тополя, в бункерообразный цилиндр мемориального здания, в женщину с мечом, в обширные пустынные склоны холма. При этом Илья никак не мог представить себе тот, из ада вырвавшийся ужас, который охватывал курган и смертельным ураганом гулял тогда здесь. Это просто было невозможно представить. Перед ними были покой, мир, красота. Молодёжь стайками бродила по аллеям и лестницам. Пригревало склонявшееся на закат мартовское солнышко; на склонах холма пробивалась первая весенняя травка; и на душе было ясно, торжественно, хорошо. У жизни всё просто. Так бы бродил и бродил. Неужели здесь лилась кровь, гуляла смерть, и всё вопило о прерывании тысяч молодых жизней? В смерть не верилось.

Простор неба, простор Волги, простор жизни – Сталинград, Россия! Защитники Сталинграда впрессовали себя в жёсткость камня, и поэтому мы теперь дышим простором жизни, свободой родины своей. Вся Россия видится с этого кургана.

Шедший рядом с Ильёй Фёдор смотрел на скульптурные группы бойцов, на золотистые стены мемориала с тысячами фамилий бойцов, и на его молодом лице отражалась какая-то своя мысль.

– Неужели здесь всё это было? – посмотрел он на отца.

– Было…, – ответил Илья и, помедлив, продолжил:

Василий Иванович Чуйков

– Было и есть. И знаешь, что главное? Воля народа, вошедшая в сердца бойцов. Об этом и Чуйков говорил. А ещё знаешь, чем они держались? Братством бойцов: командиры с рядовыми делили и опасности, и хлеб, и в окопах спали, и не жалели себя, защищая друг друга. Был у них принцип: «Каждый человек равноценен другому» – братский принцип. Никакие заградотряды этого не могли сделать; это только по зову сердца и выстоял Сталинград. И Чуйков всё делал, чтобы это было.

– Папа, но не только же это?

– Да, не только. Была ещё невероятная изобретательность бойцов. Чего они только не придумывали: и сети с электрическим током, которыми останавливали немецкие танки на территории завода; и поражение врага с верхних этажей; и сбивание самолётов противотанковыми ружьями, и штурмовые группы… И зачинщиком всей этой изобретательности, творческой смекалки, инициативности был часто Василий Иванович. Правда, ток против танков придумал Фёдор Смехотворов.

– Ну что ты всё его расхваливаешь: Чуйков, да Чуйков!…

– А что поделаешь, если он действительно был той стержневой личностью, которая держала Сталинград. Ведь было сделано то, во что не верили ни враги, ни друзья. Да мы и сами, бывало, сомневались в этом. Падали, а потом, как истинно христовы воины, вновь поднимались.

– Ну, уж Чуйков, с его волей и твёрдостью, наверное, не сомневался?

– Был и у него один момент. Это в страшный день 14-го октября, когда немцы решили во чтобы то ни стало одним ударом, наконец-то, сбросить остатки 62-ой армии Чуйкова в Волгу. Против него с немецкой стороны в штурме участвовало пехоты с 5-кратным и танков с 12-кратным превосходством. Плюс господство в воздухе люфтваффе и немецкой радиотехнической службы, которая мгновенно пеленговала любой наш штаб, едва он выходил в эфир, и тут же уничтожала его однотонными бомбами. Такой бомбой был разгромлен штаб генерала Жолудева, а сам Жолудев с помощниками оказались погребёнными под землёй. Их откопали живыми: работали быстро, трубу для воздуха пропихнули… И представь! Они под завалом пели казачью песню:

Любо, братцы, любо, Любо, братцы, жить. С нашим атаманом Не приходится тужить. Они защищали тракторный завод.

– Ну а Чуйков, что же он? – нетерпеливо спросил Фёдор.

– А то, что в этот тяжелейший момент, когда немцы могли вот-вот ворваться на его КП, он первый раз за всё время попросил у командующего фронтом Еременко разрешения перенести его КП на другой берег Волги. Еременко и Хрущёв отказали, да ещё и сместили его в ночь с 14-го на 15-ое октября с должности командующего 62-ой армией. Но уже к утру этого же дня Сталин приказал вернуть Чуйкова на пост командующего.

А к вечеру этого дня Чуйков вручает своему младшему брату Фёдору, который воевал под его командованием, прощальное письмо своей жене и приказывает отправить его, если он на следующий день погибнет, вызвав огонь на себя. «Я встану у края Волги – и умру, сражаясь. Я не оставлю этот город», – сказал он брату.

Он был не просто талантливый полководец – он нашёл ключ к победе. И этот ключ был в подъёме крепости духа русского солдата и в вере его. Этим ключом он открыл в сердцах бойцов веру в победу, веру в силу русского духа, в Россию, в святость каждой пяди её земли.

И ты знаешь, что ещё важно, – он знал исключительное значение слова именно у смерти на краю. И для него, и для всех защитников Сталинграда крайне необходимо было найти единственное, необходимое, самое то слово, которое было бы важнейшим для них, вмещало бы их духовную силу, их кредо. Они искали его – и оно было найдено: «За Волгой для нас земли нет!» Это было не просто лозунгом, а святой убеждённостью. Без этого Сталинград было не удержать.

– Ну ты, папа и сказал…

– То и сказал: слово, единственное, незаменимое слово – это вера! А ещё я тебе скажу – раньше об этом не говорили, – что Чуйков верил в Бога и всю войну тайно носил в нагрудном кармане придуманную им самим молитву. Я её помню: «О Могущий! Ночь в день превратить, а землю в цветник. Мне всё трудное лёгким содей и помоги мне». Её сохранил его сын Александр. А за тысячу вёрст отсюда о нём молилась его мать. Вот и не брали его ни пуля, ни бомба в пекле сражения. Гигант, русский богатырь был! В нём было воплощение силы, державшей Сталинград. И не только он, все сталинградцы – богатыри. И Родимцев, и Людников, Паникаха и Смехотворов, Павлов и Жолудев, и ещё тысячи и тысячи. «Не то, что нынешнее племя» – сказано у Лермонтова.

– А заградотряды? Разве не сыграли своей роли?

– Не знаю, какую роль они сыграли, но знаю, что Чуйков часто посылал их в бой, так как каждый боец был на счету. И хочу сказать ещё, что нет крепости, которая бы устояла без сильного духа, русского. Любая армия, будь она самой лучшей, обречена, если в ней нет этой силы духа.

– Откуда же берётся эта сила? И разве у немцев её недоставало?

– Откуда берётся?… Кто бы подсказал… Наверное, от молитв матерей, от Бога. А ещё, думается, от особенного обострённого сознания своей вселенной, своей родины, самого себя, от исторического самосознания народа, самой России, от любви к ней. Ведь они не были бездушными роботами, бойцы Чуйкова…

В том-то и дело – и это чудо, – что они со всей пронзительной ясностью сознавали, что делают, за что отдают жизни. Вот была сила! Они прекрасно знали значение Сталинградской битвы (это нынешние порастеряли её смысл!), её общерусский смысл, её ключевую роль в мировом масштабе. Представляешь, Родимцев своим орлам ещё там, за Волгой, сказал, что падения Сталинграда ждут, чтобы наброситься на нас, Япония и Турция. А Мережко, сподвижник Чуйкова, выразил это так: «Мы сражались не просто за город, но за всю русскую землю. Каждый клочок земли, каждый кустик, ручей или дерево стали драгоценными для нас». Всё приобрело особое значение. Они знали, что страна смотрит на них. Как это было с Гагариным. И судьба страны и мира зависит от них. Вот какое сознание было у этих простых ребят! Великое! Оно и было в основе их сильного духа, который перешиб высокомерный и агрессивный дух немцев.

– Папа, а я читал, кажется у Джонса, ну у этого американского историка, который написал о Сталинградской битве, что в доме Павлова, в его подвалах была двухмесячная девочка Ксения, и что бойцы случайно нашли в доме иконку Богородицы и повесили её этой девочке на шею, всячески опекали её и мать, защищали. А когда им удалось прорыть подземный ход к дому, они по нему вынесли их и переправили на материк. И сейчас она живёт, по телевизору недавно выступала.

– Дорогой мой мальчишка! Жизнь была на стороне русских бойцов. И вера тоже. Главное – дух, глубокое сознание: в бессмертие ли идёшь ты или в никуда, с Богом или с кем?…

– Папа, а где захоронен Чуйков?

– Да здесь же, на Мамаевом. По его завещанию. Где-то должно быть надгробие, пойдём, поищем…

Могила В.И. Чуйкова (1900 — 1982 гг.)

Когда они нашли тёмно-серую гранитную плиту, на которой было выбито имя Чуйкова, Фёдор почувствовал, что для его отца это было не обычным поклонением, а особенным благодарственным обращением к памяти Чуйкова.

– А вы видели памятник Чуйкову у Волги? – неожиданно спросил их какой-то пожилой человек, снявший кепку перед надгробием.

– Нет, не видели ещё, – ответил Илья.

– Надо посмотреть… Сын его много старался об этом памятнике – достойный пример сыновней верности. Там ещё слова его: «Есть в огромной России город, которому отдано моё сердце… Он вошёл в историю как Сталинград».

От надгробия Чуйкова они пошли вверх по дорожке к храму Всех Святых, недавно воздвигнутому здесь. Солнце отсвечивало от его белых стен, и когда они обходили храм, их не покидало светлое, почти пасхальное одушевление. Откуда ни возьмись, появилась собачонка шоколадного цвета с белым носом, с добродушием на морде. Покрутившись, она улеглась под кустом и уютно свернулась клубочком – тут ей было хорошо.

Неподалёку от храма, под елями, отец с сыном увидели братское захоронение воинов, сражавшихся здесь.

– Какая честь быть похороненным здесь, на этой святой земле, на этом святом холме России, – сказал как бы про себя Илья. И Фёдор вдруг понял, что здесь, на Мамаевом кургане, дух Божий, а сам Сталинград – град Божий.

Фрагмент из неопубликованной книги Валерия Степановича Миловатского о Сталинградской битве.