Пределы человеческие

Юра Рябинкин

Постепенно помыслы Юры сужаются, сосредоточиваются на еде, тепле, физиологии. Это испытали на себе и другие голодающие бло­кадники — и это тоже черта. Еще и еще черта, а за какой-то чертой может наступить тяжелый распад психики. Но некоторым удается до конца сохранить себя человеком, сохранить в себе чувство дол­га, чести, благодарности, милосердия, вопреки всем обстоятельст­вам — удержаться. Одним удается, другим — нет.

Жили блокадники по-разному, голодали тоже по-разному. И уми­рали неодинаково. Одни умирали как люди, и вспоминают о них и поныне с жалостью и сочувствием, вспоминают тогдашние маль­чишки, девчонки. А были такие, о которых по-другому вспомина­ют: о ком с презрением, а о ком и с ужасом. Но всегда — с болью за образ человеческий. Может, это и есть страшный суд, который творится на земле памятью людской.

Да, были и такие (и это даже неизбежно в многомиллионном голодном городе), что переступали последнюю черту, за которой — животный эгоизм, жестокость, голодное безумие.

Конечно, легче, удобнее всего об этом не вспоминать. Но тогда мы не поймем ценности и человеческой высоты тех людей — а их было большинство, — кто устоял, кто не перешел за последнюю черту. И не увидим, не поймем, в какой тяжкой борьбе с самим собой человек побеждает нестерпимый голод, холод, смерть, без­надежность.

О. Ф. Берггольц сделала выписку из дневника М. М. Кракова, главного инженера завода № 10 (Володарский район):

«Около мельницы им. Ленина я наблюдал следующую сцену.

Шедший передо мной мужчина вел за руку маленькую девоч­ку. Внезапно эта девочка упала. Заплакала, сквозь рыдания было слышно:

— Папочка, кушать хочу. Дай мне что-нибудь. Папочка!

Мужчина растерянно смотрел на нее, бессвязно бормотал слова утешения. Попробовал взять ее на руки. Но усилия были тщетны. Он сам ослабел. Я заглянул ему в лицо. Оно было опухшим, про­зрачным.

Рядом остановилась женщина. Она к груди прижимала малень­кий сверток. В таких свертках люди сейчас носят хлеб.

Женщина тоже попробовала уговорить девочку. Когда из этого ничего не вышло, кто-то из прохожих бросил на ходу: «Дай ей хле­ба — и все пройдет».

Женщина задумалась. Это продолжалось, может быть, с минуту. Затем решительным движением развернула сверток, отломила от небольшого куска немного хлеба и дала девочке. Сразу же после этого она ушла.

Я догнал ее через несколько минут. Обернувшись, увидел сле­зы на ее глазах. Это были не слезы жалости к ребенку — они были слезами жалости к себе. Может быть, у нее дома был оставлен го­лодный ребенок… Пожалуй, даже наверняка…»

По-разному перебарывали жесточайшие обстоятельства, сохра­няли и даже укрепили в себе лучшее, человеческое и Г.А. Князев, и Юра Рябинкин, и Лидия Охапкина, и Фаина Прусова, и старая женщина, дневник которой отыскался в Ярославле…

Общее у всех них было, пожалуй, вот что: каждый имел или искал (и находил) точку опоры не только в самом себе, но и еще в каком-то деле или интересе. Главным делом для большинства была борьба с фашистами, защита Ленинграда — это держало прежде всего. У каждого были свои непосредственные обязанно­сти, долг, ответственность. У Фаины Прусовой — перед ранеными в госпитале и перед собственными детьми; у Юры Рябинкина — перед матерью и сестренкой; у Лидии Георгиевны — перед свои­ми маленькими детьми; у Георгия Алексеевича Князева — перед Ломоносовым, Менделеевым, которые «отдали» ему на сохранение свои рукописи…

Георгий Алексеевич Князев, директов Архива АН СССР с 1929 по 1963 гг. Октябрь 1946 г. Архив РАН.

Человек, может быть, и отчаялся бы, руки уже опустились бы, когда б забота была лишь о себе. Но есть что-то большее. Вот за­пись Фаины Прусовой:

«Иду с работы, и сердце замирает, ну, думаю, а вдруг?.. Прихожу, еще тянутся — живы, я скорей погрею водички, подниму их, вымою им лицо. На Неву схожу с бидончиком, попьем тепленькой водички с корочкой хлеба (Фаина Александровна Прусова даже нарисовала в дневнике эту „корочку» — квадратный сантиметр! — А.А., Д.Г.). И вру им без конца, как немца окружили, благо верят. Чего-либо подкину в печурку — книги или тряпки… Наденька говорит: «Ма-мусенька, я если буду умирать, то тихо-тихо, чтобы тебя не испу­гать». Ой, я завопила: «Живи, моя снегурочка!» Она холодная вся, как льдинка. Дома я соблюдаю чистоту. Думаю, что это нас поддержит. По­даю все на тарелочке. Согрею воды.

Да! Люди едят кошек, собак, вернее, съели. Я только радуюсь, что Боря и Наденька не теряют человече­ского образа».

Выдержки из дневника Алек­сея Васильевича Белякова. Казалось бы, человек о том лишь думает, что он съел, сколько чего дали в магазине, что наливают в тарелку в столовой. Цифры, тарелки, «граммики» да еще какие-то рукавицы, которые никак ему не пошьют… Но нет, не одно это его интересует и держит, не хлебом единым спасается и этот человек. По количеству доставшегося ему «хлеба единого» он, может быть, уже умер бы…

«13 января 1942 г. Купил Тынянова «Сочинения» за 8 руб. и Киселева «Геометрия» за 20 руб.

16 января 1942 г. Вчера купил Соллогуба за 3 руб. на Мальцевском рынке.

2. февраля 1942 г. Купил книгу под редакцией проф. Зелинского «Эллин­ская культура» (40 руб.) и «Хрестоматию по истории западного те­атра на рубеже XIX-XX веков» (15 руб.)».

А сам он уже дистрофик. Лицо у него опухло, живет без воды, без света. Зачем ему сейчас книги, почему, отрывая от рта хлеб — самое необходимое и такое желанное, — человек ищет, покупает книги? И книги довольно случайные, которые если и понадобятся, то в неблизком будущем.

Но именно теперь, на пороге гибели, человеку видится жизнь более содержательная, чем та, которая (судя по дневнику) была у него прежде.

«Моя библиотека заполняется превосходными книгами. При­дется ею пользоваться или нет? Как охота разумно устроить свою жизнь, отдать свои оставшиеся силы (авось можно еще накопить потерянные силы или уже амба?)».

Вот в чем он ищет точку опоры, чтобы удержаться, не соскольз­нуть в бездну — от физической дистрофии к моральной.

Обращаясь в дневнике к уехавшей дочери, предупреждая ее, что, может, увидеться больше не придется, он — как напутствие — про­сит выкупить тома «Истории русской литературы». Он сам был бы счастлив ее дочитать, так, видно, не придется, но пусть у дочери она будет…

Источник: Адамович А., Гранин Д. Блокадная книга. — СПб: Издательская группа «Лениздат», «Команда А», 2013.  с.371-373. (Тираж 5000 экз.)