Дантовский ад (+ФОТО)

Анна Петровна Остроумова-Лебедева (1871 — 1955)

Анна Петровна Остроумова-Лебедева — русский и советский художник, график, мастер гравюры.  Родилась в Петербурге в семье видного чиновника Синода. В 14 лет начала серьезно заниматься рисованием, посещала вечерние рисовальные классы при училище барона Штиглица, в 1889 г. поступила в училище и начала занятия в гравюрной мастерской В.В. Матэ, однако через 2 месяца покинула ее и перешла в общий живописный класс. 

В 1892 г., с открытием дверей Академии для женщин, поступила в Академию художеств, занималась у И.Е. Репина, П.П. Чистякова и у В.В. Матэ. В 1898 г. отправилась в Париж, где училась у Ф. Коларосси и Дж. Уистлера. 

Экспериментируя в области ксилографии, начала использовать цвет и печать с нескольких досок.

В 1900 г. вступила в «Мир искусства», а в 1901 г. сделала по заказу С. П. Дягилева первую петербургскую серию из 10 гравюрных видов. Работала во всех жанрах рисунка и живописи — в натюрморте, портрете, сюжетной сцене, но основной массив созданных ею эстампов посвящен городскому пейзажу — по преимуществу видам Петербурга. 

Много путешествовала по Европе. После революции 1917 г. была членом экспертной комиссии Наркомпроса. Преподавала в Высшем институте фотографии и фототехники.  Преподавала в Ленинградском институте живописи, архитектуры и скульптуры (с 1934). Во время блокады Ленинграда оставалась в городе и сделала несколько его видов, величественных и трагических в своей простоте и суровости.

 

Дневник от 9 сентября 1941 года

«…Четвертый день враг бомбит Ленинград. Нача­лось с того, что тяжелый снаряд ударил в дом на Глазо­вой улице около Лиговки. На следующий день самолеты бомбили Московский вокзал. Попали на вокзальный двор и в несколько домов на Старо-Невском проспекте. Дома очень пострадали. Один совсем провалился.

…Сегодня было очень страшно. Тревога началась вечером. И как раз над нами, в зените, произошел воз­душный бой между нашими и вражескими самолетами. Во дворе у нас собрался народ. Все смотрели на небо и оживленно обменивались мнениями. Вдруг внезапно с большой быстротой поднялось над строениями огром­ное белое кучистое облако дыма и пара, которое посте­пенно окрашивалось в красный цвет. Оно росло не­обыкновенно быстро, все вверх, вверх, чрезвычайно красиво освещенное заходящим солнцем. Его верхний край выпукло выделялся на голубо-зеленом вечернем небе. По мере потухания неба и захода солнца краски облака темнели, принимая очень грозный и зловещий вид. <…> Как нам потом стало известно, горели Бадаевские продуктовые склады…

Только кончилась эта тревога, как началась вторая. Бомбы падали во все районы города. Я не могла оставаться в квартире: она прямо под кры­шей, и так как в нашем двухэтажном домишке нет газо­убежища, нет подвала или подворотни, то я и мой сосед, проф[ессор] С.С. Гирголав, стояли внизу на лестнице между входными дверями, открытыми настежь (чтобы их не вырвало воздушной волной), и смотрели на всю окружающую картину. Было жутко. Особенно было противно, когда падали воющие фугасные бомбы. Нем­цы — наивные люди, думали этими ревущими бомбами вызвать у ленинградцев панику. Уже далеко сверху был слышен их вой. Он быстро нарастал с приближением к земле, а потом раздавался оглушительный грохот. Вот это ожидание и вопрос — куда она упадет — тяжело дей­ствовали на нервы. Хотелось втиснуться в землю…

Вечером 10 сентября я была на дворе, тихонько гу­ляя. Раздалась тревога. Тотчас же я направилась к нашей входной двери. Но не успела сделать нескольких шагов, как обрушилась одна бомба, потом другая, с невероят­ной силой. Земля, казалось, колебалась подо мной. Воз­душная горячая волна бросила и прижала меня к стене моего дома. Страшный раздался треск и грохот. Посы­пались дождем осколки оконных стекол нашего дома. Не успела я добежать до входной двери, как грохнули еще две бомбы, но несколько дальше.

Эти бомбы упали на клинику нервных болезней. Зда­ние очень пострадало. Были человеческие жертвы.

Шла интенсивная бомбежка нашего района. В доме оставаться нельзя было, и мы вместе с нашими соседя­ми забрались в земляную щель, вырытую на дворе, где и просидели до трех часов утра, когда стало светать, и бомбежка прекратилась. В траншее была невообрази­мая теснота, так как, кроме жильцов наших трех не­больших домиков, туда забрались люди, ехавшие по Лесному проспекту на трамвае. В щели было тяжко, душно и сыро. Зато удары и разрывы бомб звучали под землей глуше. Еще угнетала там полная темнота…»

Огромные стаи птиц, ворон, как только началась бомбежка, с громкими резкими криками перепуганно метались в воздухе то туда, то сюда. Несколько времени спустя их совсем не стало в городе. Они его покинули.

Дневник от 11 сентября 1941 года

«…Все ожидали, что пайки на продуктовые карточ­ки будут уменьшены с 1 сентября. Но этого не случи­лось. Зато коммерческие магазины, где продавались товары без карточек, закрыты; в них отпускаются про­дукты только по карточкам.

Тяжело бывать на тех улицах и в тех районах, особен­но около вокзалов, где скопляются тысячами беженцы из окрестностей города. Вся душа перевертывается от это­го тяжелого зрелища. Дети в повозках или на узлах, жен­щины с грудными младенцами, коровы, козы. Все шеве­лится, дышит, страдает. Все выбиты из колеи. …Решила уехать из дома. Ни одного целого стекла нет в моей квар­тире. Уж очень обстреливается Выборгский район.

Мой шофер Иван Емельянович забил мои окна фа­нерой. Стекол не достали. В квартире стало темно. Я и Нюша несколько ночей не спали, и Иван Емельянович уговорил нас переночевать у него, уверяя, что их При­морский район очень спокоен и до сих пор не бомбил­ся. Он жил в шестиэтажном доме, в самом низу. (У нас тогда еще было наивное представление, что бомба про­бить шесть этажей не может.)

Я и Нюша мечтали провести хоть одну спокойную ночь. Но это не вышло. Только я улеглась в комнате, отве­денной мне гостеприимной семьей Ивана Емельяновича, как началась ужасная бомбежка. Совсем рядом с нами были разбиты в мелкий щебень три дома. Подбе­жав к окну, я увидела ужасную картину: от четырехэтаж­ного дома вдруг отделилась и рухнула фасадная стена, и с грохотом падения послышался многоголосый человеческий вопль. Потом все стихло. Это было тяжко пере­жить. У нас вылетели все стекла. Громадный дом, в котором мы были, качался и содрогался, как при землетрясении. По воздуху летели кирпичи, куски балконов, чугунных решеток. Это был кромешный дантовский ад. Электри­чество потухло, и мы сидели в полной темноте…»

Там мы провели два дня и 14 сентября переехали на улицу Марата, к моей родственнице Ольге Анатольев­не Остроумовой, вдове моего брата, — семья состояла из нее, двух мальчиков, ее сыновей, и матери. Там мы прожили три с половиной месяца.

Город все более производит тяжелое впечатление. Окна магазинов забиваются досками, щитами. Между ними насыпается песок. Строят доты, баррикады.

Несмотря на бомбежку, улицы переполнены людьми. Огромное количество народу вливается со всех окрест­ностей Ленинграда. Как-то в сентябре, живя на улице Марата, я вышла на Невский. По мостовой без конца тянулись вереницы деревенских повозок со всевозмож­ным людским скарбом. Среди узлов, вещей и домашней утвари выглядывали в повозках маленькие дети, сто­яли корзины с кудахтающими курами и утками. Сзади шли привязанные коровы, овцы, козы. Это беженцы из окрестностей Ленинграда, Луги, Вырицы, Павловска, г. Пушкина, Кингисеппа и т. д. вливались в наш окру­женный город.

И все-таки было заметно, как жизнь в городе посте­пенно замирала. Остановились трамваи, выключили телефоны. С потерей радиоприемников, телефонов, не имея газет, я все больше и больше чувствовала свое одиночество. Магазины закрывались. В них ничего не было, а если и появлялось что-либо, то моментально выстраивалась чудовищная очередь.

Все чаще стали встречаться покойники, везомые на кладбище на скромных повозках.

Дневник от 16 сентября 1941 года

«…Утром приходила моя милая Таня. Она сегодня ночью пешком ушла из Пушкина, бросив нашу кварти­ру на произвол судьбы. Она была на службе (секретарем Селекционной станции), когда пришел директор этого учреждения и сказал, что надо немедленно уходить из Пушкина. Вышла ночью в три часа. Города Пушкин и Павловск подвергались жестокому обстрелу. Она несла хлеб и смену белья в рюкзаке.

Шла по шпалам на станцию Шушары (11 километров от Пушкина). Несмотря на ночь, обстрел путей продол­жался, и снаряды все время падали впереди нее. Но кое-как добралась до Шушар, а там села в поезд, идущий в Ленинград. Таня совсем растеряна. Алексей Ивано­вич — муж ее — на фронте, о нем ничего не слышно. Ма­ленький сын Сережа давно уже отвезен к бабушке в Ря­занскую область.

Вчера стало известно, что жителей Кировского района милиция, по требованию военных властей, выселяет из их жилищ в центр города. Последние дни происходила ожесточенная бомбардировка Ки­ровского завода. Там вблизи завода находится около тридцати деревянных жилых домов. Некоторые из них уже горят, и все они связывают действия армии. Бед­ные люди. Они оказались силою событий на линии фронта».

Дневник от 17 сентября 1941 года

«…Вражеские войска заняли половину Пулкова, а наши войска отступили к Средней Рогатке. Там сейчас происходят стычки и пальба из орудий с обеих сторон. Жители этого района, которых на днях оттуда высели­ли в центр города, несмотря на стрельбу и всякие стра­сти, возвращаются к своим жилищам. Кто за вещами, а большей частью копаются на огородах, собирая в меш­ки свой картофель, капусту и всякие другие овощи. Все стараются запастись продуктами, так как приближает­ся неотвратимый голод. Некоторые из жителей здесь же погибают от снарядов на глазах у всех. И несмотря на это, они непрерывной цепью идут на свои насиженные места, на свои огороды. Мне говорили, если взглянуть на поля, то люди, как бесчисленные муравьи, копошат­ся на них. Другие, мертвые, неподвижно лежат…»

Дневник от 25 сентября 1941 года

«…Сегодня было за день 12 тревог. Они очень раз­бивают время, внимание, мысли. Мы редко во время тревоги уходим в бомбоубежище.

Но в последнюю тревогу не выдержали. Мирно си­дели при свечке. Петя около нас читал, а я и Ольга Ана­тольевна в полумраке молча сидели. И вдруг как ахнет. Одна, другая, третья. Дом заколебался, мы бросились одеваться и кинулись врассыпную вниз, по чрезвычай­но крутой лестнице в бомбоубежище. Петя тащил меня за руку. Была полная темнота. Благополучно пробежа­ли по двору в бомбоубежище. В него ведет очень узкий с заворотами коридор и приводит в 4 большие, очень низкие комнаты подвала. Они обыкновенно набиты людьми и их вещами. Многие в них живут. Трудно найти место, чтобы сесть. Петя, зная это, захватил для меня мой складной для работы стул. Люди располагаются в убежище, как дома. Приносят с собой постели с перинами, тюфяками и подушками.

Лучше стоять где-нибудь на лестнице. Но на ней все очень слышно — вой и свист стремительно падающих бомб, их удары и взрывы, грохот разрушаемых домов. А это очень действует на нервы. Невольная дрожь ох­ватывает человека.

В убежище удары и шум бомбежки заглушены и че­ловеческим шумом вокруг, и подвальным этажом.

Со вчерашнего дня у нас в квартире введен лимит электричества, и такой малый, что почти им нельзя пользоваться. Мальчики с утра делали маленькие керосиновые коп­тилки, вроде ночников.

Поставила сегодня для племянников натюрморт: книги, вазочка сухих осенних листьев на фоне аквари­ума. Мальчики очень способны к живописи, особенно старший. Они заметно с каждым днем становятся все более вялыми и апатичными».

Октябрь, ноябрь, декабрь 1941 года сплошь были за­полнены сигналами тревоги и частыми налетами врага.

Администрации домов настойчиво предлагали жи­телям спускаться в бомбоубежище, но мне было очень утомительно ночью по крутым и абсолютно темным лестницам пробираться вниз. Я предпочитала одетой в шубу (в комнатах было холодно, t+4°) напролет всю ночь просиживать где-нибудь в передней или в ванной комнате, оберегая глаза от осколков оконных стекол. Но самое тяжелое — хроническое недосыпание… При­вожу выписку дневника об одной из ночей, проведен­ных мною на улице Марата и очень похожей на бесконечный ряд ночей трех последних месяцев это­го года.

«…Кошмарная ночь. Утомленные предыдущей но­чью и хождением по темным крутым лестницам в бом­боубежище, мы эту ночь провели до 5 часов утра, сидя, одетые в шубах, в ванной комнате, прислушиваясь к па­дению бомб.

Боба, младший мой племянник, 12 лет, разложив ко­вер, здесь же спал на полу, потом к нему прилегла моя невестка, вконец утомленная.

Бомбы падали то в одиночку, то целыми пачками, то близко, то далеко, почему-то моторов вражеских самолетов не было слышно, и падение бомб было не­ожиданно и тем страшнее. Дом несколько раз сотря­сался до основания и даже в бомбоубежище вызвал всеобщее волнение.

А потом мне не раз казалось, что все вокруг меня ка­чается и колеблется, но я думаю, что моя голова в этом была виновата. Состояние засыпания на ногах, похо­дя, вызывало это ощущение. Человек до такой степени выматывался от отсутствия сна, что под конец стано­вился равнодушен к собственной судьбе.

Итак, я в пять часов утра, после окончания одной тревоги и перед началом другой, решительно легла на диван, накрывшись шубой. Перестав обращать внима­ние на тревоги и исполнившись полным равнодушием к своей участи, заснула. В восемь часов нас всех подня­ла теперь уже артиллерийская стрельба.

В наш дом в эту ночь попали три зажигательные бомбы. Они пробили крышу, прожгли пол на чердаке и вызвали пожар в верхней квартире. Его удалось быс­тро потушить. Кроме фугасных и зажигательных бомб, фашисты бросали осветительные ракеты, которые чрез­вычайно ярко вспыхивали и освещали улицы. Мы с бо­лью в сердце смотрели из окон наших темных комнат на безоблачное небо, яркие звезды и беспощадную луну. Дома были ею очень ярко освещены и представ­ляли отличную мишень…»

Мне для моей машины на октябрь не дали бензина, а 21 октября взяли ее на нужды войны. Вспоминаю одну маленькую, но характерную под­робность. Мы иногда с другими жителями нашего дома собирались вместе в какой-нибудь нижней квартире, пережидая бомбежку. Прислушиваясь к падению бомб, мы дремали одолеваемые сном и утомлением, а иногда и разговаривали. И странно, часто разговоры сводились к еде, к кушаньям, к поваренным книгам. Вспоминали разные вкусные вещи.

Мы начинали голодать.   

 Некоторые работы Анны Петровны Остроумовой-Лебедевой

Источник: Остроумова-Лебедева А. П. Автобиографические записки. — М. : Центрполиграф, 2003. — Т. 3. Тираж 5000 экз. С 254-262.