Похоронка

К шестидесятилетию Победы прошел слух, что членам семьи погибших на Великой Отечественной будут давать к празднику пособие, тысячу рублей, по решению губернатора.. Слух принесла жена Татьяна: — У тебя ведь отец погиб на войне, сходи в собес узнай, что и как. — Погиб, — согласился Павел, — только не погиб, а по бумаге без вести пропал. — Наверно приравнивается, — сказала жена, — у нас на двоих пенсии четыре тысячи, все выкроить не могу — заплатить за квартиру, за март принесли жировку на полторы тысячи. — Схожу, — сказал Павел, — а ты пока похоронку найди, там, в папке со старыми документами.

В собесе сказали, что «без вести» приравнивается к погибшему, надо принести извещение и свидетельство о рождении, они снимут копию. Павел решил снять копию сам, у него еще работал на компьютере старенький сканер, успел купить перед уходом на пенсию.

Листок-извещение, свернутый в четвертинку, «дышал на ладан» — пожелтел, полуистлел, порвался на сгибах и с краев. Павел бережно взял его в руки. «Сколько же листку лет? Ага, вот дача выдачи: 29 апреля 1944 г., районный военный комиссариат. Шестьдесят один год прошел».

Прочитал текст: «Ваш муж сержант-связист Егорьев Владимир Михайлович, уроженец г. Кыштым Челябинской области в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, пропал без вести 1 февраля 1942г. Похоронен — прочерк. Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии /приказ НКО СССР N 220-1941 г. /»

Павлу пришло в голову: а ведь он и не обращал внимания на дату гибели отца. Листок достался ему «по наследству» от умершей матери. Собственно, другого наследства от матери и не было. Проработала всю жизнь учительницей в сельской школе, сорок лет учила детей, жила в казенной квартире, так и осталось у нее из мебели: старые диван и комод, купленные еще до войны, да железная кровать, эту сама новую купила.

«Как же не обратил я внимания на дату? 1 февраля, легко же запомнить, вспоминать надо было отца в этот день». Павел вспоминал его иногда, но слишком уж он был мал, два годика, когда отец уезжал на фронт.

Помнил только, что везли его в районное село на телеге, вместе с другим мужчиной-призывником. Павел сидел на сене рядом с отцом, а с другой стороны Колька — старший брат. Отец обнимал сыновей, улыбался и поблескивал стеклами очков, у него была сильная близорукость, перешедшая и к Павлу. Отец с матерью, стоя, обнялись в последний раз, мать крепилась, чтобы не зарыдать, но слезы сами текли по ее щекам. Она была беременна третьим ребенком, но кто знал, что придет война?

Больше всего запомнил Павел, как подбросил его отец вверх, поцеловал в щечку и сказал: — Расти, сынок! А я вернусь скоро с Победой, выгоним фашистов с нашей земли.

Только став взрослым, узнал Павел, что в то время считали все и писали в газетах, что война будет недолгой, что врага выдворят быстро за границу и воевать будут на его территории. Вспомнил Павел, как возвращались они домой по пыльному тракту, и мать долго стояла и смотрела в окно, в сторону, куда увезли отца. Потом спохватилась — надо кормить детей и поставила разогревать в русскую печь, что осталось на столе от проводов. Вот и все его детские непосредственные воспоминания об отце.

А больше представлял он отца по фотографиям, которые часто потом показывала сыновьям мать. До войны семья жила хорошо. Примечательностью села был вольфрамовый рудник союзного значения. Отец служил главным бухгалтером его продснаба, был человеком уважаемым, и в отпуск ездили они с матерью на юг. На фотографиях улыбались, то отец, вдвоем с матерью на отдыхе в Гаграх, то отец с Колькой на руках. Но с ним, с Пашкой, снимка не было, и он как-то упрекнул мать: — А почему папа со мной не снимался?

— Да была, сынок, одна — там вы с Колькой и отцом, забрал он ее с собой. Вот приедет и посмотришь.

Но отец не приезжал. Помнил Пашка, говорила мать соседке, что получила солдатский треугольник, что, воюет Владимир на Ленинградском фронте и зачислен в связисты. — Мама, кто такой свезист? — спросил он ее. — Правильно — связист, сынок. Папа связь устанавливает между войсками, — отвечала мать. — А как устана… устана…, — сбился Пашка от незнакомого слова. — А вот знаешь, есть такая катушка с проволокой, папа ее раскручивает, а потом по проволоке по телефону разговаривают.

Про телефон Пашка знал, бегали они иногда вместе с братом на прежнюю работу отца, где теперь замещал его Ефим Датович, по прозвищу  Большая голова.

В первые дни войны бухгалтер, бывший сослуживец отца, попал под бомбежку и получил тяжелое ранение в голову, как-то неправдоподобно расширившуюся в размерах, справа выступали на сторону скула и часть черепной коробки. Однако комиссованный Ефим Датович сохранил ясный бухгалтерский ум и был необыкновенно добрым к сыновьям бывшего главбуха. — Какой умный, отец ваш, — говорил он братьям, усаживая пить чай с сахарином, зато каждому к чаю давал по прянику, наверно, нарушая жесткий режим отпуска продуктов в то время.

Письмо от отца было только одно. Потом мать не получала ничего. Соседка успокаивала: — Блокада там. Почта не ходит. Подожди, вот снимут, получишь сразу все. Много писем! Мать улыбалась сквозь слезы и ждала. Сорок второй, сорок третий, сорок четвертый. В третий год блокаду сняли, письма не поступили; поехала мать в райвоенкомат, спросить. Вернулась без лица, постаревшая, осунувшаяся. Сыновьям не сказала ничего. Их уж стало трое, родился без отца Ленька. Колька, умевший читать к тому времени, доложил братьям:

— Папаня у нас пропал без вести, сам бумажку смотрел.

Маленький Ленька только хлопал непонимающе глазами, а Пашка спросил со знанием дела:

— Как без вести? Он же связист был, мог бы связаться по телефону и сказать, куда пропал?

— Дурак! — отрезал старший. — По телефону из Ленинграда не дозвонишься!

Много позже, Пашке стало уже двенадцать лет, поехал он с матерью в райцентр. Зашли к Петру Михайловичу — военкому. Мать была хорошей подругой Анне Дмитриевне, его супруге, она раньше работала тоже в школе в их селе, потом пошла на повышение — в РОНО. Петр Михайлович, до комиссарской должности, курировал в районе рудниковые дела, отца знал хорошо и уважал.

Сидя со взрослыми за столом, за которым разливали они бутылку с рыжей наклейкой: «Водка», услышал Павел волнующий разговор. — Ты прости меня, Глаша, — обратился к матери военком после третьей рюмки. — Уж семь лет прошло, понимаешь, что не вернется Владимир, а я, ведь, раньше знал. — Что знал? — схватилась мать за сердце. — Ты бы уж помолчал! — зыркнула в его сторону строгая Анна Дмитриевна, но потом махнула рукой: — Что делать, Глаша? Все равно, правду когда-то надо знать тебе. Сейчас уж пережила, не волнуйся. — Не пропал твой Володя без вести, — продолжил Петр Михайлович, получив добро от жены. — Убили его фашисты. И погиб героем, полковую связь восстановил, но попал под обстрел. — Так ты знал? — вымолвила мать. — Знал и взял грех на душу, другую бумажку тебе отписал. Мать беззвучно заплакала. Подруга обняла ее за плечи: — Ты уж прости, Глаша. Я ему так приказала, жалко тебя было, жуть. А, вдруг бы не пережила, трое детей? Так, хоть какая-то надежда была. — А где похоронен он? — Это не знаю, Глаша. Писал несколько раз наверх, не сохранились сведения, много тогда хоронили, — вздохнул военком. Так сидел теперь Павел, вспоминая немногие далекие картины из детства, связанные с отцом. И представилось ему, как ползет его отец по ленинградским снегам, разматывая катушку с проволокой, сквозь колючую февральскую метель, как находит, наконец, на изрытом снарядами поле конец провода с другой стороны и скручивает его с проводом катушки застывшими, скрюченными пальцами. Как заметили его немцы на снегу и стали стрелять пулеметными очередями, взрывая землю вокруг.

— Папа, папа! Прыгай в воронку! — закричал Павел.

Услышал его отец, послушался и затаился в воронке. Но увидел, что пули перебили провод связи. Вылез он из воронки и пополз по-пластунски опять к катушке. Только пули достали его, пробили руки, но добрался он до проводов и сцепил их намертво зубами. И таково было его желание — сохранить связь, что мысль материализовалась, и после смерти так и остались сжатыми челюсти в холодеющем, парализованном теле. И зримо увидел сын, как сумел отец в последний момент подтянуть руку к области сердца, где в нагрудном кармане хранилась его фотография с сыновьями.

Подготовил и прислал для публикации: Эдуард Снежин