Почему правильные?
Мои детские воспоминания о войне. Пишу их не потому, что могу рассказать нечто необычное, в моей тогдашней жизни ничего подобного не было. Я просто знаю по собственному опыту, как важно вовремя в подробностях интересоваться событиями, людьми, обстоятельствами, с которыми тебя столкнула жизнь. Прошлое всплывает в памяти в самые неожиданные моменты, подчас помогая сделать правильные шаги, принять нужное решение. Но, к сожалению, чаще всего понимание приходит слишком поздно: ушло время, ушли люди, и остаешься один на один с обрывками событий, с недописанными портретами родных, близких, друзей, знакомых. И оправданья нет эгоизму молодости, когда всё вертится вокруг тебя и твоих желаний.
Мы как-то сидели с подругами-одноклассницами (нам по 75-76 лет) и вспоминали прошедшие годы. Почему мы все какие-то правильные: честно, с полной отдачей прожили жизнь, насыщенную работой; не растратили впустую душевного тепла; не потеряли интереса ни к прошлому, ни к настоящему, ни к будущему. Ответ нашли в нашем детстве − военном, где было много тяжелого и горького, но как раз именно оно научило нас ценить светлое, радостное, доброе.
Мой отец был инженером-гидротехником. С 30-х годов он занимался проектированием портов и причалов для морского и речного флота. Объекты его работы находились в различных географических точках: за Полярным кругом, в Кольском заливе и Обской губе; в Белом, Балтийском, Каспийском, Азовском и Черном морях; на Волге, Волго-Балтийском водном пути, на Енисее и в других районах Советского Союза. В составе проектно-изыскательской группы перед войной он был направлен в район острова Ханко для повышения обороноспособности береговых сооружений и строительства новых укреплений. Во время войны рабочая группа института выполняла работы оборонного значения для морского и речного флота. Для нас отец был непререкаемым авторитетом. Свою любовь к нам, детям, он хранил в своем сердце до самых последних дней. Папины воспитательные меры всегда выражались в мягком осмеивании детских или не совсем детских поступков и помышлений.
Очевидно, папина привязанность к водной стихии передалась и нам, детям. После школы я поступила в Политехнический институт на гидротехнический факультет и потом всю жизнь проработала в институте «Ленгипроинжпроект», занимаясь проектированием городских инженерных сооружений. Брат Саша окончил Ленинградский институт водного транспорта. Конструкторская работа его не привлекала, поэтому большую часть жизни он провел, работая в Северо-Западном речном пароходстве, плавая на судах по Волго-Балту.
Мама − героическая женщина, каких в то время было немало. Оказавшись в условиях жестокой войны, без какой-либо помощи, когда не было своего жилья, не хватало еды и одежды, они сумели растить и воспитывать детей. Когда грянула война, маме было 34 года. На руках трое детей: двух, пяти и одиннадцати лет. Сколько ей досталось бед! И неслучайно в конце войны она выглядела намного старше своих лет и умерла в 62 года. Мама никогда ни на что не жаловалась, все заботы молча брала на себя.
Старшая сестра Женя во всем старалась помогать матери. Она сердечно относилась ко мне и брату, жертвовала своими интересами ради семьи. В 1947 году родилась еще сестра Татьяна. Папиной зарплаты главного инженера проектов не хватало, и Женя, несмотря на склонность к гуманитарным наукам, пошла учиться в строительно-архитектурный техникум, стала инженером. Ей эта специальность была совсем не по душе, но надо было зарабатывать деньги…
Дома мы никогда не слышали громких порицаний, не знали наказаний. Царили мир и покой при полном материальном неблагополучии. Праздник был, когда отец приносил с получки полукопченую колбаску, пряники и себе маленькую на две недели.
Когда началась война, мне не было и пяти лет. Отдельные, маленькие картинки военного детства не забылись, а значит, не потерялись навсегда, каждая из них оставила в памяти свой след. Из этих и других, казалось бы, малоприметных штрихов складывается человек и его биография.
Картинка первая. Мне дали новую куклу, я еду в трамвае… Так начинался мой путь на восток, когда меня со старшей сестрой эвакуировали со школой из Ленинграда. По дороге эшелон обстреливался, так что в какой-то момент нас спешно высадили, и мы оказались в деревне Славинки Ярославской области.
Мама с двухлетним братом еще оставались в городе и присоединилась к нам позже. Помочь ей на чужбине вызвалась бабушка, жившая в Ленинграде с двумя мамиными сестрами.
Картинка вторая. Сидим за столами, кормят очень невкусной кашей. Я подсыпаю в нее еще и еще соли. Каша становится только противнее. А вот и радость − это Галина Ивановна. Так я запомнила имя большой мамы − воспитательницы, сопровождавшей нас из Ленинграда и отвечавшей за нашу жизнь в эвакуации. Это была крупная, как мне тогда казалось, женщина мужского склада с большими руками и ногами. Но главное − с большим сердцем. «Детей» у нее было от мала до велика, а доброты хватало на всех. Галина Ивановна была для меня доброй феей, не давала в обиду, ласкала, ведь я была младшей в школьной группе и к тому же очень робкой и стеснительной. Впечатление, что она была большой и сильной, сохранилось навсегда, хотя, как говорила потом моя сестра, Галина Ивановна ничего мужского в своем облике не имела.
Картинка третья. А вот еще одно яркое воспоминание о нашей жизни в Славинках. Я переживала настоящую обиду, когда узнала, что мою меховую шапочку поменяли на картошку. Придумывать на сей счет какие-то уводящие в сторону сказки ни мама, ни бабушка не захотели, поэтому повели очень серьезный разговор о трудностях военного времени, о том, что они временные, что кончится война и папа купит мне новую шапочку, а эту пусть поносит маленькая девочка, у нее никогда такой шапочки не было. Я успокоилась. Связано ли мое спокойное отношение к вещам с этой детской историей − сказать трудно.
Картинка четвертая. Зима, снег, сугробы. Мы, дети, на подводе едем по горкам вверх-вниз. Мама с бабушкой идут пешком следом. Это мы отправились на железнодорожную станцию. Наш путь лежал в г. Куйбышев, где находилась база папиной службы, хотя его самого в эти годы там не было.
Вот и железнодорожная платформа с деревянным настилом. На платформе котлы с дымящимся паром. Это кормят эвакуированных. Сцена для тех лет будничная, но аромат горячей пищи еще долго будоражил мое обоняние, а вся сцена рождала мысль, что еда − это дар, ниспосланный свыше. Бережное отношение к продуктам − не дай Бог, сгноить, не доесть, выбросить − осталось на всю жизнь.
А потом случилось то, что так часто происходило в то время: мама во время стоянки поезда побежала за кипятком, состав ушел. Мы остались с бабушкой. Помню только маму наверху вагона с углем, когда ее быстро подвезли на следующую стоянку поезда.
Картинка пятая не слишком радужная. Зал на периферийном вокзале. Люди расположились на полу, скученно, шумно. Скандал: кто-то продал бутылку с подсолнечным маслом, на поверку оказалось, что масла там чуть-чуть сверху, ниже вода.
Картинка шестая. Мы, наконец, в Куйбышеве, в комнатке на втором этаже, вероятно, деревянного дома. Чем кормились, не знаю. Мама иногда ходила к пристани, там в столовой мыла посуду, приносила остатки. Иногда она засветло уходила купить в магазине несколько детских книжек, а потом продавала их на рынке. Мне эти книжки разрешали только посмотреть…
Помню себя с братом, сидящими на скамеечке в комнате жильцов первого этажа. Там нас иногда подкармливали. Чаще эти добрые люди отдавали нам очистки от картофеля, и бабушка пекла потом картофельные оладушки.
В какое-то время проживания в Куйбышеве я была отправлена в детский санаторий, у меня обнаружили инфильтрат в легких.
Помню, был праздник и некоторое время − благополучие. Нам выдали рыбий жир, потом американскую тушенку. А однажды мой двоюродный брат − он воевал связистом с 19 лет и был на дислокации в тех местах − принес целую сумку селедки.
Картинка седьмая. В восемь лет я пошла в школу в Куйбышеве. Как училась, не помню. Но помню, что в школе нам выдавали по круглой белой булочке. Второй класс я кончала уже в Ленинграде.
Сестра Женя, будучи старшей из детей (к концу войны ей было почти 15 лет), ощущала невзгоды всем сердцем, и, конечно, досталось ей больше, чем нам с братом. Получила ревматизм. Брат помнит, как Женя металась в постели, а мама принесла ей яблоко, и мы получили шкурки от него.
Я впервые увидела апельсин в 3-м классе в школе у соседки по парте. При этом никаких завистливых мыслей в голову не приходило.
Картинка восьмая. В 1944 году мы незаконно, под видом служащих папиной организации, возвращались в Ленинград в товарном вагоне. На остановках нам было велено прятаться. Было это зимой. Мой брат помнит, как дяденька на ходу поезда (а поезда тогда ходили медленно, и путь наш длился много дней) срубил и принес нам елочку…
С поезда, поскольку ехали мы зайцами, пришлось сойти раньше, чем он прибыл в город. Добрались пешком до папиной работы. Сам папа еще оставался в неизвестном месте службы.
Затем нас поселили в чьей-то комнате на улице Скороходова, так как наш довоенный дом на улице Некрасова попал под бомбежку. Когда вернулись хозяева квартиры, нас выселили прямо на улицу. Помню, на мне была драная шубка с чьего-то плеча, и во дворе меня дразнили. Какое-то время мы жили на папиной работе рядом с Мариинским дворцом. В сквере, что на Исаакиевской площади, мы, дети, летом играли в войну.
К осени перебрались на Гагаринскую улицу. Там разрушенный дом восстанавливался руками инженеров и техников института, где работал наш отец, из подручных материалов. Полы, к примеру, были уложены из досок с обширными следами сгоревшей краски. Отсюда я пошла в третий класс школы №192, что на Моховой улице, рядом с бывшим ТЮЗом.
Картинка девятая, самая яркая, − последняя. День 9 мая 1945 года − ликующая масса людей идет по улице Скороходова к Кировскому проспекту. По Петроградской набережной движутся колонны победителей. По бокам колонны − восторженные женщины, дети; все машут руками, платками, цветами. На руках солдат детишки. Эта картина, даже если кому-то удалось увидеть её только в кино, незабываема.
Подготовила для www.world-war.ru
Екатерина Горшкова, Санкт-Петербург.