Первыми дезинформаторами и фальси­фикаторами исторической истины о штрафниках в Советской Армии были ап­парат Геббельса и спецслужбы фашист­ской Германии. Власовские идеологи в лис­товках, разбрасываемых над позициями со­ветских войск.

На пересылках каждый блатной должен был сообщить начальству, кто он – вор или «сука», и в зависимости от ответа он подключался в этап, направляемый туда, где блатарю не грозила смерть.

Я «дежурила» с мамой в больнице, спала на ее кровати и готовила уроки в ординаторской. Больница в войну была нашим первым домом, даже не вторым. Там же застал нас день прорыва блокады, и во время маминого дежурства объявили Победу. Больные, врачи, медсестры, нянечки выбежали в больничный сад, и, по-моему, впервые за всю войну все плакали от счастья.

Над Ленинградом тревожно выли сирены. Монотонно стучал в радиорепродукторах метроном. Иногда по улицам проходили наши танки. Била дальнобойная ар­тиллерия Краснознаменного Балтийского флота. Может быть, изо всех этих звуков и слагались первые фразы будущей симфонии?.. [ Прослушать 1 часть. MP3 6.35MB]

Кто серьезно воевал, тот хорошо знает, что в атаку не бегают, а ходят, и что есть один решающий момент – подняться и сделать шаг вперед. Оторвать голову от такой теплой в любое время года земли, оторваться от земли, когда каждая маленькая ямка кажется надежным укрытием и броситься вперед, противопоставив лавине железа свое отнюдь не железное и уязвимое тело.

Когда ноги оказались крепко привязанными, солдаты повалили меня навзничь на стол. Я было подумал, что, наверно, будут пороть, но тогда зачем на спину кладут? Привязали к ножке стола и левую руку, правая осталась свободной. Солдаты посидели, отдохнули. Лежать неудобно, ноги и левая рука за­текают. Попробовал высвободить ноги — не выходит, привязан крепко.

Погибло много в боях при освобождении Польши, и не только в боях, нас травили метиловым спиртом, другими ядами, убивали в одиночку и группами, используя нашу русскую доверчивость и беспечность. Они нас считали исконными врагами, всегда зарились на богатство нашей страны, при любой малейшей возможности делали нам зло.

Отрезанные блокадой от Большой земли, мы были свободны работать без указаний начальства, без воспитующей и карающей силы, к которой были приучены со школьных лет. В семье, школе, конечно, учили добру, справедливости, понятию чести. Мы искренно верили, что эти идеалы будут достигнуты при коммунизме. Но рядом была неправда, унижение, страх; двойственность...

Расстрел о. Петра, Ольги, детей был не военной акцией, вызванной необходимостью, а самым настоящим убийством ни в чем не повинных людей. И в то же время отпустить их я не мог, потому что любой член нашей группы, согласно приказу, был тогда обязан застрелить меня, а потом семью о. Петра.

После моего доклада майор долго, не мигая, смотрел на меня, словно хотел увидеть во мне что-то особое, никому не известное. Я почувствовал себя от такого пристального взгляда неловко и решил ответить тем же. Вытаращил и я свои глаза на начальника.

При снятии натуральных остатков по основной кладовой госпиталя выявлен большой излишек основных продуктов. Экономия в первом случае и излишек во втором случае создавались за счет недодачи больным, раненым и обслуживающему персоналу положенных норм и за счет больных, прибывших к концу дня, на которых продукты выписывались полностью дневной нормой.

На центральной площади Тотьмы поставили высокую елку и украсили ее ледя­ными игрушками. Налили в кастрюльки, баночки и миски подкрашенную воду, опустили в нее веревочные петли, заморозили и развесили на елку. Еще на ней были склеенные из разноцветной бумаги гирлянды флажков и искрящиеся настоящие снежинки. Это была первая за войну городская елка,...

Для меня, одним из таких незабываемых моментов, бес­спорно, была и остается встреча Нового 1942 г. в блокадном Ленинграде. О тяжелейших днях той зимы написано немало, но сегодня мне хочется рассказать о том, что живет в моей памяти на протяжении долгих лет и никак не хочет вытесняться други­ми событиями подобного плана, сколь яркими и праздничными они...

Первая утечка информации произошла на совместном ужине с британцами. Лейтенант Гордон Хокинз, младший лейтенант Хэнк Горман и я получили приглашение отужинать на борту британского дредноута «Родней», стоявшего на причале в порту Росайт. Позже обнаружилось, что первопричиной этого приглашения послужило желание разжиться американскими сигаретами.

В середине 1942 года в британском флоте было только пять авианосцев, пригодных к морской службе, и ни один из них не мог быть выделен для охраны конвоев. Конвои практически не имели никакого прикрытия с воздуха. Находясь за пределами дальности действия британских истребителей и бомбардировщиков с береговых баз, конвои не могли надеяться на защиту от...

Он подошел, рассматривая меня настороженно-сосредоточенным взглядом больших, необычно широко расставленных глаз. Лицо у него было скуластое, темновато-серое от въевшейся в кожу грязи. Мокрые неопределенного цвета волосы висели клочьями. В его взгляде, в выражении измученного, с плотно сжатыми, посиневшими губами лица чувствовалось какое-то внутреннее напряжение и, как мне показалось, недоверие и...

Уже выпал снег, когда мы отправились в путь. Кто-то дал саночки. Мама постелила на них старую шубу и посадила братьев, а мне из отрезанных от шубы рукавов соорудила пимы. Я, как старший, шел пешком. У мамы было 10 сестер. Одна из них жила вместе с бабушкой в Слудицах. Продукты у нее были (сам видел, как она прятала рожь в матрац), но с нами поделиться...

Под Кюстриным мы совершенно не имели топокарт, поэтому самому приходилось обходить все ротные КП и ставить задачи на местности. Все элементарные схемы набрасывали сами от руки. Обход ротных КП требовал много времени, но там можно было поговорить уже не только с ротным, но и со взводными командирами и коммунистами, а это ускоряло процесс доведения боевой...

Я хочу сказать, что мы не только в высшей сте­пени заинтересованы в том, чтобы население Востока не пред­ставляло собой единого целого, а, напротив, заинтересованы в том, чтобы оно было расчленено на возможно большее количе­ство групп и народностей.

После войны я, пятнадцатилетний пацан, жил в Ташкенте. Неподалеку от нас жили два брата - Жуковы, Володя и Георгий. Или Жорка, как мы его все звали. Володя был старший брат, он был с 1926 года, Жорка же был с 1928 года, чуть старше нас, пацанов не успевших повоевать и горько об этом жалевших. Братья Жуковы же, несмотря на молодость, успели...