Падение По-2

В ночь на 22 ноября 1942 года нескольким экипажам нашего полка была поставлена задача бомбить вражеские переправы через Дон в районе населенных пунктов Вертячий и Акимовский… Для экипажа сержантов Ермакова и Панасенко полет в район Вертячего был уже не первым. Еще до начала наступательной операции они не раз пролетали над этим населенным пунктом, бомбили здесь фашистов. Но сейчас положение осложнялось тем, что нужно было уничтожить именно переправу через Дон, которую гитлеровцы конечно же берегут как зеницу ока. Значит, и зениток там будет немало. Да и только ли зениток!

Думая об этом, сержант Ермаков ведет машину все выше и выше. Каждый метр высоты дается с трудом, но летчик понимает, что именно от этих метров будет зависеть успешное выполнение полученного задания.

Еще перед вылетом его штурман Панасенко, очень серьезный и обстоятельный мужчина, бывший учитель, подняв кверху палец, спросил:

— Чуешь?

— Нет, — ответил Ермаков, — А что?

— Чуешь, говорю, как ветер завывает?

— Ну и что из этого?

Панасенко с сожалением посмотрел на своего командира.

— А ты представь себе немцев у переправы. Местность открытая, холод зверский. Так и хочется уши потеплее укутать. А тут еще ветер воет, як собака в сарае. Много ли услышишь?

— Вот теперь начинаю понимать, — улыбнулся затвердевшими губами Ермаков.

— Думаю я так, — продолжал Панасенко. — Зайдем на цель не с востока, а с запада, от фашистов. Наскребем высоту, сколько успеем, а потом ты уберешь газ, и будем мы с тобой потихоньку планировать на переправу. Уверен, гитлеровцы ничего не услышат, пока бомбы не станут рваться у них под носом.

— Ну и голова у тебя, батька Панасенко! — воскликнул Ермаков, — Но имей в виду, долго планировать нельзя. Застудим мотор, фашистам будет подарочек: два советских авиатора, и среди них один педагог с незаконченным высшим образованием. А если говорить о деле, — посерьезнев, продолжал он, — то ты предлагаешь правильную тактику. Гитлеровцев нужно перехитрить. Напрямую к переправе не прорваться, наверняка собьют. Слыхал, Щербаков с Шульгой так и не вернулись с задания. Хорошо, если где-нибудь сели, а если нет…

Оба летчика постояли некоторое время молча, думая об одном и том же.

— У-у, распроклятое место этот Вертячий! — гневно воскликнул Ермаков. — Сколько жизней унес!

И вот сейчас… Линию фронта, как потом они нам рассказали, пересекли без помех. Видно, фашистам было не до одинокого самолета, который стрекотал где-то в облаках, невидимый с земли. Под крылом медленно проплыли берега Дона. Переправа осталась где-то севернее.

Зайдя подальше во вражеский тыл, развернулись на 180 градусов. По всем признакам впереди вот-вот должна была показаться переправа. Ведь это же к ней конусом сходятся многочисленные санные дороги и тропы, пробитые войсками. Но вокруг — тишина. Ни выстрела, ни луча прожектора. Ермаков чувствует, что это молчание обманчиво. Планируя, он продолжал делать противозенитный маневр. Высота быстро падает. Нагруженный бомбами самолет неудержимо тянет вниз.

Наконец из темноты возникает правый берег Дона. Но к удивлению штурмана и командира, переправы не видно. Хорошо просматриваются уткнувшиеся в берег дороги, в беспорядке расставленные коробки танков, автомашины. А дальше лишь черная гладь донской воды. Что за наваждение!

Ермаков дает газ. И тотчас же, словно фашисты этого и ждали, внизу вспыхнули прожекторы, потянулись вверх трассы снарядов и пуль. С треском разнесло обшивку фюзеляжа в нескольких сантиметрах от затылка штурмана.

«Только бы не попали в бомбы», — подумал Панасенко и крикнул летчику:

— Уходи вправо!

Через несколько минут, когда отошли от Дона, штурман сказал:

— От бисова кухня! Ты переправу видел? Нет.

— Куда она сгинула, окаянная? Может быть, уже разбили?

— Зайдем еще раз, — сказал летчик. — Буду планировать на середину реки, а ты смотри внимательнее. Увидишь переправу, давай команду.

Впереди вновь заметались всполохи зенитной стрельбы. Это фашисты били по второму По-2, летевшему к Дону следом за ними.

Вдруг Панасенко закричал:

— Ах вы бисовы души! Посмотри, что удумали!

В посеревшем предрассветном воздухе, сквозь клочья облаков, стелющихся над поверхностью реки, Ермаков увидел вместо нитки переправы цепочку автомашин, словно плывущих по воде. Переправа притоплена! — сообщил штурман.

— Вижу, — ответил Ермаков. — Бей по горловине.

Удар был точен. Увлекшись обстрелом другого советского самолета, гитлеровцы, видимо, не заметили их и спохватились только тогда, когда взметнулись вверх столбы воды, бревна, понтоны, опрокинулось в ледяную воду несколько автомашин.

А высота всего 250 метров. Вспыхнули еще по меньшей мере пять прожекторов. Самолет стал виден как на ладони. Трассирующие снаряды и пули прошили, казалось, все пространство вокруг машины. Несколько резких хлопков поведали о попадании в крылья и фюзеляж.

Вдруг По-2, как норовистый конь, задрал кверху нос, и в тот же момент что-то хрустнуло в его моторе. Сразу наступила тишина. От встречного потока вяло, рывками продолжал вращаться расщепленный осколками деревянный винт. Завыл в расчалках бешеный ветер.

— Степан, я ничего не вижу! — чужим голосом крикнул Ермаков. — Бери управление! Скорее бери управление! Я ничего не вижу!

Панасенко схватился за ручку. Самолет, сильно накренившись влево, несся к земле. Теперь лишь секунды отделяли их от удара. Почти инстинктивно штурман потянул ручку на себя, отпрянув корпусом к правому борту кабины. И машина выровнялась. Правда, высоты ей все же не хватило. Чиркнув левой лыжей по снежному насту, По-2 подскочил вверх, затем ударился о сугроб хвостом и только потом рухнул в снег.

Сильный удар выбросил летчиков из кабин. Панасенко, еще не чувствуя боли от ударов, вскочил на ноги и бросился к Ермакову. Тот, стоя на коленях, обеими руками отдирал с лица кротовую маску. Вся его голова и грудь были залиты моторным маслом. Штурмам помог командиру встать на ноги и оттереть с лица и глаз темную, уже подмерзшую масляную корку. Ермаков удивленно и радостно посмотрел по сторонам, будто впервые обретя способность видеть.

Рядом чернели остатки их самолета. Летчики обошли своего поверженного друга, молча постояли у его обломков. Ермаков сказал:

— Вот кому мы обязаны своей жизнью. Сам погиб, разрушился на куски, а людей сохранил. Да, в ходе боев По-2 раскрыл еще одну свою замечательную особенность. Оригинальной коробчатой конструкцией он не раз защищал людей при ударах о землю, принимая всю тяжесть динамических нагрузок на себя, смягчая их. Как вот сейчас.

Продолжая осматривать разбитый самолет, авиаторы не заметили, как со стороны балки, заросшей редким кустарником, к ним приблизились три лыжника с автоматами. Они были в белых полушубках и валенках. Ермаков, обернувшись на скрип снега, рванул из кобуры пистолет. Но спокойный голос остановил его:

— Не стреляйте, товарищи летчики. Свои!

Два автоматчика остались стоять в стороне, а третий подошел к авиаторам.

— Да опусти ты пистолет, — сказал он Ермакову. И тут же поинтересовался: — Документы есть?

— Есть, есть! — опередил своего командира штурман. — На, смотри. Сразу и документы… Не видишь, сбили нас.

— Вижу, — сказал автоматчик, — но порядок такой.

Проверил документы, вернул. И тут неожиданно для всех Ермаков вдруг громко, нервно рассмеялся и сел в снег. Видно, только сейчас огромное напряжение боя, все недавно пережитое наконец оставили его. Он вдруг отчетливо понял, что жив, рядом свои, задание выполнено и все самое трудное, смертельно опасное осталось позади.

— Ах ты, милая моя пехота! — сквозь смех повторял он. — Милая моя родная пехота, как мы рады видеть тебя!

Глядя на Ермакова, начали смеяться и автоматчики. Они без слов поняли, чему радуется сбитый летчик. Потом один из них сказал:

— А вы у нас на участке бригады не первые падаете. Часа три назад такой же самолет сел вон там, на передовой. Но тот и сам целый, и летчики живы.

Как их фамилии? — враз перестав смеяться, спросил Ермаков.

Точно не помню, но у одного фамилия не то Щербак, не то Щербинин…

— Щербаков?! — воскликнул Ермаков, вскакивая.

— Вот-вот, Щербаков. Правильно! — ответил автоматчик. — Вспомнил, Щербаков и с ним еще один.

— Где они? Далеко?

— Километра два, на КП бригады.

— Пошли, ребята! — решительно сказал Ермаков.

Уже совсем рассвело. Летчики еще раз посмотрели на свой исковерканный самолет, отметили на карте место его падения и двинулись за автоматчиками по снежной целине.

Через некоторое время в жарко натопленной землянке командного пункта артиллерийской бригады, после бурных объятий и взаимных поздравлений, Ермаков и Панасенко слушали рассказ сержантов Щербакова и Шульги об их злоключениях.

Сержант Щербаков, невысокий, но плотно сбитый парень, в расстегнутом комбинезоне и с забинтованной левой рукой, рассказывая, то и дело взмахивал головой, отбрасывая со лба густую прядь волос:

— Понимаете, минут за пять до цели увидели мы с Шульгой, как над Вертячим взяли фашисты прожекторами экипаж Раскостова. Сразу поняли — без помощи ему не вырваться, уж больно у него высота мала. Пропадут ребята. Тут Шульга и кричит: «Давай поможем! Заходи на прожекторы!» Что ж, другого выхода нет. Лезу и я в самое пекло. Но иду на малом газу. К счастью, гитлеровцы до того увлеклись Раскостовым, что на нас никакого внимания не обратили. Шульга молодец! Довернул меня в створ между двух прожекторов и ударил по обоим. Сразу погасли и больше уже не включались. Как по команде, выключились и остальные. Видать, побоялись попасть под удар.

Самолет Раскостова тем временем куда-то исчез. Вот тут и началось самое главное. Ведь, понимаете, пока планировали на прожекторы, высоту потеряли порядком. А тут, как назло, перестал идти снег и мы оказались на виду у всего белого света. Поднялась такая стрельба, что от трасс в кабине светло стало. Вижу, действительно в самое пекло забрались. Кручусь как белка в колесе. До сих пор не могу понять, как мы в штопор не сорвались. Видно, еще не раз скажем спасибо конструктору Поликарпову за его машину.

Но вот чувствую, слабеет огонь. Значит, уходим из зоны обстрела. Но тут новая беда — забарахлил мотор. А высоты — с гулькин нос. Несемся почти над самыми окопами. Едва перетянул траншею, выровнял самолет и тут же плюхнулся на снег. Удачно вышло — ничего не сломал.

Щербаков сделал паузу, чтобы прикурить поданную бойцом самокрутку. А рассказ продолжил лейтенант-артиллерист, тот самый, что привел на КП Ермакова и Панасенко:

— Я был в это время на командном пункте батареи, у самой нейтральной полосы. И вдруг вижу из темноты планирует наш «кукурузник» и садится перед самым носом у фашистов. Ну, думаю, пропали ребята, сейчас накроют их огнем. Однако гитлеровцы почему-то молчат, видно, разбираются, чей же это самолет приземлился. А в это время из кабины выскакивают два летчика и, вместо того чтобы бежать к нам, спасаться, хватают свой самолет за крылья и пытаются утянуть его в балку. Тут немцы конечно же уразумели, что к чему, огонь открыли.

Думаю, помогать надо ребятам. Приказываю минометчикам ударить по огневым точкам противника, а двум солдатам — помочь летчикам. И тут началась такая пальба, что, честно говоря, мы о самолете даже забыли.

Лейтенант улыбнулся, покачал головой?

— Но пока шла перестрелка, вчетвером ребята все-таки утащили самолет в балку… Да-а, полгода на фронте, но такой истории не припомню. Утащить самолет из-под самого носа врага — это, знаете, в рубашке надо родиться!

Через два дня оба экипажа уже докладывали командиру полка о выполнении боевого задания.

А экипаж сержанта Раскостова? Он все-таки погиб. И именно тогда, над Вертячим, когда его, казалось, выручили из беды Щербаков и Шульга. В то время, когда они бомбили прожекторы противника, Раскостов и штурман Пушкарев были, очевидно, еще живы. Ведь было видно, как утверждали Щербаков и Шульга, что самолет продолжает подчиняться руке пилота, пытается вырваться из зоны обстрела. Но вот потом…

…По-2 упал в расположение своих войск, километрах в пятнадцати от цели. Прибывшие на это место пехотинцы увидели догорающие обломки машины, а рядом с нею — тела погибших летчиков.

Нетрудно было заметить, что самолет довольно сильно пострадал от зенитного огня. И еще можно было предположить, что штурман старший сержант Пушкарев погиб первым, а Раскостов со смертельным ранением в грудь и оторванной кистью левой руки еще продолжал некоторое время вести свою машину. Во всяком случае, вся нижняя часть фюзеляжа была залита его кровью. И эти длинные, застывшие на морозе алые полосы лучше всяких слов говорили о железной воле и несгибаемом мужестве летчика. Подчиняясь велению воинского долга, Раскостов до последнего своего вздоха боролся за жизнь экипажа и самолета.

А еще раньше над этой же целью были сбиты сержант Н. П. Ходус и лейтенант Н. К. Пархатов. Декабрьской ночью над сталинградским котлом смерть настигла и сержантов Бугакова и Резепина.

Да, мы теряли боевых друзей. Но и мстили за них врагу жестоко! Наши бомбовые удары из ночи в ночь метко разили фашистские переправы, штабы, склады боеприпасов и аэродромы в Большой Россошке, Песковатке, Вертячем, Воропонове, Гумраке, Питомнике, Карповской и Городищах.

Изнурительные ночные бомбардировки изматывали вражеские войска до крайности. Вот что, например, говорил о действиях самолетов По-2 один из пленных гитлеровских генералов: «…Громадное моральное воздействие на солдат производили ночные бомбардировщики, которые сбрасывали по одной-две бомбы. Но вся беда в том, что они работали как по конвейеру, беспокоя всю ночь. От этого каждый был напряжен до предела».

А главный маршал авиации А. А. Новиков, объявляя полку благодарность в одном из своих приказов, писал: «…Полк умелыми ночными действиями заставил фашистов уйти в овраги из крупного опорного пункта Верхняя Ольшанка, благодаря, чему наши наземные части утром без боя заняли его».

Пусть это были и не такие уж громкие победы. Но мужественная, полная лишений и опасностей «черновая» работа тружеников ночного неба, несомненно, стала весомым вкладом в общую победу над врагом у стен Сталинграда.

Утром 2 февраля 1943 года над развалинами выстоявшего города прозвучал последний артиллерийский выстрел.

И все увидели, как в небе над Сталинградом на малой высоте появился маленький зеленый самолетик. На этот раз на борту По-2 был не бомбовый груз, а кинооператор, запечатлевавший сверху печальную и вместе с тем величественную картину разрушенного, но не покоренного города на Волге.

Среди орденов и медалей, которые украсили грудь почти всех воинов 970-го ночного бомбардировочного авиационного полка, засветилась на зеленой колодочке и очень дорогая награда — медаль «За оборону Сталинграда». А через некоторое время в ознаменование героических дел его личного состава под Сталинградом приказом Верховного Главнокомандующего полку было присвоено почетное наименование — Городище-Сталинградский.

А впереди нас ждали новые бои и новые испытания. Теперь уже на огненной Курской дуге.

Источник: На земле, в небесах и на море. — М.: Воениздат, 1979. — 327 с. 

Читайте также:
О потере самолета
В команде аэродромного обслуживания
Неравная схватка