Неравная схватка

Пока самолет плавно описывал пологий круг, Полищук и Шубко молча смотрели на дело своих рук. Штурман, подчиняясь профессиональной привычке, успел сосчитать количество очагов пожара, зафиксировать расположение аэродромных построек, местонахождение вражеских самолетов, их тип и количество.

— Здорово сработано! — сказал наконец Шубко.

— Молодец, Володя, ударил точно, — ответил ему Полищук.

— Понял тебя. Но надо говорить «ударили», а не «ударил». Полищук завертел головой, и Шубко показалось, что тот беззвучно смеется.

— Топаем домой, штурман. За ночь еще успеем пару-тройку раз сюда наведаться.

Ровно стрекочет мотор. Вновь со всех сторон экипаж окружает непроглядная темнота. Но далеко на северо-востоке уже угадываются белые проблески приводного прожектора, установленного у Бойких Двориков. Легко и приятно возвращаться с сознанием исполненного воинского долга.

К удивлению Полищука и Шубко, мы на аэродроме уже знали о взрыве склада боеприпасов. Об этом доложил на КП полка экипаж сержанта Раскостова, летавший почти одновременно с ними на бомбежку поселка Большая Россошка.

— Ну и дали вы прикурить фашистам! — радостно шумел чумазый механик, помогая Полищуку выбраться из самолета.

— Устроили иллюминацию на весь котел, — поздравляли их и летчики. — Теперь завертим конвейер, цель видна далеко, будет гореть всю ночь.

— Поздравляю с почином, товарищи, — сдержанно сказал представитель штаба армии. — Теперь задача состоит в том, чтобы всю ночь держать аэродром на прицеле, не давать гитлеровцам покоя.

Однако последующие вылеты на Большую Россошку ничего существенного не принесли. Экипажи докладывали, что аэродром будто вымер. Ни один самолет противника уже на него не садился, не вспыхивали ракеты, не загорались прожекторы. Лишь тлели, вспыхивая, словно угли в костре, разбросанные вокруг остатки склада боеприпасов и горючего — следы удара экипажа Полищука. Создавалось впечатление, что противник оставил аэродром. Но так ли? А если и так, то куда теперь будут садиться фашистские транспортники? Это необходимо было выяснить. И как можно быстрее.

Да, расположенный по соседству вражеский аэродром молчал. Но именно это-то молчание и не давало покоя штурману сержанту Маршалову. Вот уже третий раз они с летчиком Золойко идут бомбить поселок, а какая-то сила все тянет их посмотреть на мертвый аэродром. Вот и сейчас на пути к цели они не удержались, подвернули немного к нему и пристально всматриваются в огромное черное пятно от сгоревшего склада, в покрытую воронками накатанную взлетно-посадочную полосу. Нет никаких признаков жизни, ни выстрела, ни ракеты.

И вдруг на окраине аэродрома часто-часто замигал едва приметный белый огонек. Небольшой перерыв, и опять лихорадочное мигание.

— Видишь? — кричит Маршалов летчику.

— Что?

— Морзянкой кто-то пишет с аэродрома.

— Показалось, наверное…

Маршалов, размазывая перчаткой бьющие из глаз слезы, вновь и вновь оглядывается на удаляющийся аэродром. Неожиданно замечает в стороне от него стремительно несущийся к югу голубоватый огонек. За ним еще один, еще… Этот вибрирующий свет ни с чем не спутаешь. Летят немецкие транспортники.

— Разворот вправо на девяносто! — громко командует Маршалов летчику в металлическую лейку.

От неожиданности Золойко непроизвольно дернул рули, качнул самолет.

— Какой разворот? Россошка прямо по курсу, — недовольно ворчит он. — Не видишь прожекторов, что ли?

— Над старым аэродромом показались фашистские транспортники. Я лично видел трех, — волнуясь, поясняет Маршалов.

Золойко не отвечает, он все понял. Самолет круто заваливается вправо. Набирая обороты, громче застрекотал мотор. И вот снова впереди аэродром. Но он пуст по-прежнему. Зато на юго-востоке вдруг вспыхнул и заметался, упершись в низкую кромку облаков, немецкий прожектор.

— Я догадываюсь, в чем дело! — вновь кричит летчику Маршалов. — Фашисты перенацеливают свои самолеты с Россошки на другой аэродром. Наверно, на Гумрак!

— Что будем делать? — спрашивает Золойко.

— Пойдем на Гумрак! — отвечает решительно штурман.

Летчик некоторое время молчит, оглядывает приборы, прикидывает остаток бензина.

— Давай курс, — наконец говорит он.

Полевой аэродром Гумрак расположен ближе к Сталинграду, почти в центре окруженной группировки. Он еще раньше приспособлен гитлеровцами для наиболее важных воздушных перевозок, так как находится почти рядом со штабом фельдмаршала Паулюса, командовавшего 6-й армией. Надежно прикрыт от воздушного нападения. Здесь фашисты расположили штук пятнадцать прожекторных установок, несколько десятков зенитных орудий, множество пулеметов. И беззащитному По-2 даже под покровом ночи пробиться к нему почти невозможно. Это хорошо понимали Золойко и Маршалов. Но понимали и другое: медлить в создавшихся условиях нельзя. Значит, нужно идти на риск, даже если нет шансов остаться в живых.

Маршалов напряженно ищет решения. Если попытаться ударить с ходу, значит, еще на подходе к аэродрому подставить себя под огонь зенитных средств и наверняка быть сбитыми. Набрать высоту тоже нельзя — мешают облака. Да в облаках можно и проскочить цель.

И тут рождается единственно правильное решение.

— Слушай, Петя, — перекрывая шум двигателя, кричит летчику Маршалов. — Ветер у земли дует с севера, значит, немцы будут заходить на посадку с юга, против ветра. Давай пройдем западнее Гумрака и выйдем на аэродром с юга, вслед за фашистскими самолетами.

Золойко кивает головой, поднимает вверх оттопыренный большой палец: мол, правильно мыслишь, молодец!

Замысел летчиков был смел и до предела дерзок. Таким маневром они почти одновременно с вражескими транспортниками выходили к аэродрому, точно повторяя их маршрут. К тому же на глиссаде планирования гитлеровские прожектористы и зенитчики вряд ли услышат с земли слабый стрекот По-2, его наверняка будет заглушать звук моторов садящихся и рулящих по аэродрому «юнкерсов». Ну а если и обнаружат советский самолет, то все равно побоятся стрелять, чтобы не ударить по своим.

По широкой дуге обогнули вражеский аэродром с юга. И в тот самый момент, когда фашистские самолеты при свете прожекторов один за другим совершали посадку, вышли на него.

При очередной вспышке осветительных ракет Маршалов увидел в конце посадочной полосы группу самолетов, стоявших под разгрузкой. Справа катился, поднимая снежную пыль, еще один, только что севший.

— Бьем по группе! — крикнул он летчику. И сразу же стал подавать команды: — Вправо десять… Еще вправо пять. Так держать!

Вздрогнул, освобождаясь от груза, самолет. Со свистом понеслись к земле стокилограммовые бомбы. И в этот момент почти одновременно вспыхнули три зенитных прожектора. Их лучи уперлись в низкие облака. Прожекторы на секунду замерли, будто прислушиваясь, а затем начали лихорадочно шарить по небу. Облака, как экран, отразили их рассеянный свет. И штурман, обернувшись назад, увидел два мощных огненных всплеска, взметнувших землю у самых «юнкерсов». Один из самолетов сразу же загорелся, другой с отбитым хвостом уткнулся носом в снег, а третий, сильно накренившись на правую сторону, продолжал гнать снежную поземку одним, все еще работающим мотором.

Это было наиболее яркое впечатление, оставшееся в памяти Маршалова. Вслед за ним четвертый, вспыхнувший почти под самолетом прожектор цепко ухватил своим лучом По-2. Кабину залил нестерпимо яркий белый свет.

Золойко начал энергично бросать машину из стороны в сторону, скользить на крыло, то задирая, то опуская нос самолета. Но четыре прожектора уже намертво вцепились в маленькую, почти беспомощную машину. В ее сторону потянулось множество трассирующих снарядов и пуль. С треском разошлась разодранная снарядом перкаль. В крыле появилась огромная пробоина.

Это была неравная схватка. По одну ее сторону бушевал огонь десятков орудий и пулеметов. А по другую в бой вступили лишь мастерство и воля советских авиаторов. Ведь они не имели ни высоты, ни скорости, ни брони, ни даже оружия, чтобы защищаться.

Золойко продолжал маневрировать. Гитлеровцам даже показалось, что советский самолет сбит и беспорядочно падает. Но напрасно они торжествовали победу. Израненная машина, как и прежде, повиновалась железной воле летчика, и ее «падение» было не чем иным, как прекрасно выполненным маневром.

Прожекторы все чаще стали терять маленькую машину, трассы снарядов прошивали теперь пространство за ее хвостом. Наконец все стихло. Сержант Золойко с трудом разогнул затекшую спину, осмотрелся по сторонам, еще не веря в победу. — Живой? — крикнул он Маршалову

— Живой. А ты как?

— Цел. А вот с мотором что-то неладное происходит, падает давление масла.

— Я сейчас посмотрю за борт, — сказал штурман.

— Подсвети ракетой, так ничего не увидишь, — посоветовал Золойко.

— Уже увидел. Вернее, нащупал, — сообщил Маршалов. — Весь правый борт в масле. Не иначе как пробоина в картере.

В разговоре наступила довольно продолжительная пауза.

— Сколько до линии фронта? — спросил Золойко.

— Пятнадцать минут.

Летчик прикинул — высота 600 метров. Можно уменьшить обороты и на минимальной скорости, постепенно снижаясь, идти к своему аэродрому. Дашь меньше оборотов — снизишь давление масла, Стало быть, и выбивать оно станет не так сильно. А штурману сказал:

— Вася, готовь ракеты. Если заклинит мотор, буду садиться. Тогда подсветишь, И пистолет приготовь, может пригодиться.

Но садиться на вынужденную экипажу не пришлось. Точный расчет, отличное знание качеств своего самолета, ювелирное мастерство пилотирования позволили летчику Золойко не только уйти на свою территорию, но и благополучно сесть на родной аэродром. Здесь-то он и поведал о пережитом.

Источник: На земле, в небесах и на море. — М.: Воениздат, 1979. — 327 с. 

Читайте также:
О потере самолета
В команде аэродромного обслуживания