Непобедимый Ленинград

Когда слышишь сочетание слов «блокада Ленинграда», сразу всплывают в памяти бомбежки, гром выстрелов, ужасный вой сирены, грохот падающих стен дома и мерное постукивание метронома до очередного радостного объявления: «Отбой воздушной тревоги!»

Первое время мы: мама, сестра и я, услышав по радио: «Внимание, внимание! Говорит штаб противовоздушной обороны. Воздушная тревога! Воздушная тревога!», взяв маленький чемоданчик с документами, карточками и предметами первой необходимости, спускались на первый этаж и садились под лестницей, вздрагивая при каждом очередном взрыве бомб. Позднее, обессилев и приобретя чувство фатализма, перестали спускаться со своего пятого этажа, предоставив себя своей судьбе. Сил уже не было!

Затем в нашу жизнь вошло самое ужасное — голод! Исторические 125 граммов хлеба категорически не могли удовлетворить человека в потребности в еде. Некоторые блокадники где-то на полях собирали мерзлую картошку. А мы, трое, не считали себя в праве оставить свои скромные рабочие посты. Так, мама, будучи корректором газеты «Вечерний Ленинград» и других газет, издаваемых типографией имени Володарского, ежедневно плелась с Петроградской стороны до Пяти Углов на работу, после работы — домой до площади Льва Толстого. Боюсь сказать, сколько километров проделывала эта женщина, у которой кожа висела громадными складками по всему телу, так она «усыхала».

Сестра в это время с сильно опухшими до слоновых размеров ногами, работая санитаркой в госпитале, без конца таскала трупы. А они тяжелее, чем живой человек!

Я, кончив курсы гематологии, спешно организованные доцентом кафедры зоологии Исаковой М.М., работала в лаборатории госпиталя на Большом проспекте Петроградской стороны (дом 100). Одновременно, два дня в неделю я ходила в другой госпиталь, который помещался в больнице имени Отто, около Университета. Там я выполняла роль дружинницы, помогая штатным санитаркам, которые не управлялись с нахлынувшей массой раненых. Здесь мне больше нравилось работать, потому что я ясно видела, что помогаю непосредственно раненым, принося им пользу. Чувство необходимости приносить пользу окружающим было очень сильно у ленинградцев во время блокады.

Так вот, ни маме, ни сестре, ни мне даже в голову не приходило сидеть дома вместо того, чтобы тратить последние силы на то, чтобы тащиться на работу.

Мама, в результате этой самоотверженной исполнительности, умерла от голода, не дожив до прорыва блокады.

Широко известно, что нервная система «съедается» первой. Видимо, потому, появляется чувство безразличия ко всему окружающему. Это проявилось на примере нашей семьи в следующем. Мой брат, Эггерт Всеволод Борисович, в первые же дни войны ушел на фронт, привезя перед этим свою жену и двух маленьких девочек из Ропши к нам. Он перед войной был директором Ропшинского рыбзавода. Поразительно, как вели себя мои племянницы (четырех и шести лет). Они часами сидели за столом, положив головки на руки и не помышляя о какой-нибудь игре, хотя до войны были нормальными детьми, веселыми и жизнерадостными. И так продолжалось до дня эвакуации.

Затем, такой момент. Я получила по аттестату мужа с Северного фронта много (по тогдашним представлениям) денег. Дело было в конце декабря 1941 года. Я обрадовалась этому, решив купить нам троим на базаре что-нибудь для встречи Нового года. По моим деньгам я смогла купить один плавленый сырок. Обрадовалась я ему несказанно, так как подумала, что он будет неожиданной и приятной добавкой к половине стаканчика «дуранды» (жмыха), которая была у мамы к новогоднему столу. Увы! Каково же было наше разочарование, когда, вскрыв пачку «сыра», мы обнаружили в упаковке, искусно имитировавшей заводскую, что-то похожее на мыло! Однако реакция двоих из нас на это безобразие граничила с безразличием. Более бурно переносила это огорчение я, потому что именно я заранее предвкушала радость подарка близким. Тем более, что я меньше «усыхала», чем мама, и меньше опухала, чем сестра. Видимо, меня поддерживал дрожжевой суп, тарелку которого выдавали в столовой Зоологического Института Академии наук. Иногда его выдавали не только сотрудникам ЗИН’а, но и сотрудникам, и аспирантам Университета.

Правда, несмотря на это, голод отразился на моем зрении — я стала плохо видеть.

Некоторое отупение проявилось и в том, что мы, блокадники, не реагировали на мертвых, лежавших везде. Мой путь от дома до госпиталя и Университета пролегал через парк Народного дома и Зоологического сада. Каждый раз, проходя эту часть пути, я встречала несколько старых и свежих трупов, лежавших на снегу или прислонившихся к стволу дерева и замерзших. При этом я не испытывала чувства горя; обычно при этом у меня возникал мысленно чисто исследовательский интерес, и я задавала себе вопрос: «Сколько еще дней смогу я выжить на таком весьма скромном пайке и в условиях холода, требующего дополнительных затрат энергии?» Мысль экспериментатора-биолога!

В то же время чувства ответственности и взаимопомощи между живыми блокадниками оставались огромными. Доставать воду из проруби было очень трудно, так как скользко было около нее. И тот, кто оказывался посильнее, обязательно помогал набрать в чайник воду всем остальным.

Показателен и такой случай. Когда привезли раненых мальчиков из разбомбленного ремесленного училища на Петроградской стороне, мы все из лаборатории немедленно бросились помогать, скорее, перетаскивать раненых из машин скорой помощи в палаты и на операционные столы.

Чувство доброго отношения к окружающим удивительно сильно было у ленинградцев.

Так, я потеряла хлебную карточку. Блокадникам ясно, что это значило! Тем не менее, мама и сестра, не говоря ни слова, стали делить свой мизерный паек со мной. Это же — героизм!

Затем я была свидетельницей такого печального происшествия, когда в очереди за хлебом одна старушка потеряла свою хлебную карточку. Очередники приняли её горе, как свое собственное, и стали искать потерянную карточку. Нашли и отдали старушке. А ведь могли и утаить, присвоив ее себе!

Удивление вызывает та уверенность в непобедимости осажденного Ленинграда, которая жила в нас! Ни у меня, ни у кого-нибудь другого из тех, кого я знала и встречала, ни на минуту не возникало даже мысли о том, что фашисты могут появиться на улицах Ленинграда. Мы были совершенно уверены, что Ленинград выстоит, несмотря на страшные разрушения в нем и на ужасающий голод. Нами всеми владела мысль, что город останется непобедимым!

Источник: Эстафета вечной жизни.: Сборник воспоминаний уходящего поколения блокадников. СПб.: Грифон, 1995.