Мама меня вылечила

Алексей Трофимович Москаленко

– Алексей Трофимович, расскажите, пожалуйста, о Вашей семье, о Вашей жизни  до войны?

– Родился я в 1921 г. в деревне в Сумской области, недалеко от города Ромны. Это древний город, старше Москвы, он еще был сторожевым пунктом Киевской Руси против половцев. Отец мой со своими родителями приехал в Сумскую область, купили там землю на небольшом хуторе. У меня было пять братьев, к началу войны все, кроме одного (он умер еще в 1933 г. во время сильного голода), были живы, и все ушли на фронт. Учился я в зоотехникуме в селе Хомутец (недалеко от Миргорода). Оно известно тем, что в нем жил декабрист Муравьев-Апостол. В том здании, где раньше был его дом, и располагался наш техникум.

Отца я не знал, – он умер, когда мне был год. Меня и моих пятерых братьев мать воспитывала одна. Работала в колхозе, занималась вымочкой конопли – это очень тяжелая работа, поэтому за один день она зарабатывала двадцать трудодней. Мама моя, Анна Ивановна, всю жизнь так и прожила в этом селе, а в 1966 г. умерла.

Нас с братьями война застала в разных городах: один сражался и погиб в Мариуполе, другой воевал на Юго-Западном фронте… На войне у меня погибли два брата, два брата выжили – один умер уже 20 лет назад, а второй – в 1999 г. в возрасте 90 лет.

– Алексей Трофимович, с чего для Вас началась Великая Отечественная война?

– Еще до войны в декабре 1940 г. я поступил в Краснодарское стрелковое училище, – хотел стать летчиком. Учеба началась с января 1941 г., а уже с июня начал летать: теоретические знания получили, теперь надо было на практике их применить. В мае 1941 г. это учебное заведение было переформировано в Высшее командное училище, и вместе с этим были открыты другие авиационные училища, в том числе в Мелитополе на Украине. Нас, две учебные эскадрильи, направили в Мелитопольское авиационное училище. Мы приехали, отзанимались всего месяц, и началась война. Толком полетать не успели – немцы перешли нашу западную границу, подходили к Мелитополю.

Нас посадили в грузовые машины, на поезда, и поехали мы на восток. Наш эшелон пошел до Саратова, пересек Волгу, и за Волгой, в городе Новоузенске, нас высадили. Таким образом, в конце августа–начале сентября 1941 г. туда было переведено все наше авиационное училище. Вообще в мирное время в авиационном училище учились примерно год–полтора и после этого штурманы шли в части и служили – летали время от времени, доучивались… Но мы не могли обучаться в течение года, поэтому уже в январе–феврале 1942 г. окончили училище, сдали экзамены.

И опять проблема – самолетов не хватало, и нас не могли отправить в какие-нибудь части летать. Поэтому нас, отличников и «хорошистов», оставили в училище, чтобы мы продолжали учебу, а тех, кто имели хотя бы одну «тройку», отправили в наземные войска. В мае 1942 г. мы во второй раз закончили училище, опять сдали экзамены – а самолетов все нет. Поэтому тех, кто слабее сдавали экзамены, тоже направляли в наземные войска. А мы дальше продолжили учебу до августа 1942 г., когда мы в третий раз сдали экзамены.

В этом же месяце училище расформировали и нас направили на переподготовку в пулеметное училище в  Саратовской области. Там мы проучились полтора месяца – освоили пулемет (в принципе мы их уже изучали, а в этом училище познакомились с пулеметами «Максим»). А через полтора месяца нас отправили на формирование воинской части в район г. Аткарска. Там формировался первый Гвардейский ордена Ленина механизированный корпус. К концу октября 1942 г. корпус окончательно оформился, и он сразу двинулся на юг – до реки Чир (впадает в Дон).

– В какой из фронтов под Сталинградом входил Ваш корпус, и каковы были его задачи?

– Наш корпус входил в Юго-Западный фронт. Задача была двигаться на юг и отрезать наступающих немцев от их тылов. Ведь в ноябре немецкие войска уже были в Сталинграде, хотя и не заняли еще сам город. Отрезать немцев удалось, даже уничтожили их главную базу, где авиационные части стояли:  захватили триста самолетов – они не успели взлететь. В результате в Сталинграде вражеские войска остались без поддержки и оказались в «кольце». Гитлер бросил в помощь своим войскам в Сталинград, чтобы пробить это кольцо, армии Гота и Манштейна, в которых было около трехсот тысяч человек. Но Юго-Западный и Донской фронты оттеснили и разгромили наступающие немецкие войска. В итоге наши войска,  блокировав вражескую группировку, двинулись на Украину и отрезали остававшиеся на Северном Кавказе немецкие силы.

  – Таким образом, в Сталинградской битве Вы участвовали примерно с  ноября 1942 по январь 1943.  Расскажите, пожалуйста, об этом периоде.

– Это были ноябрь–декабрь, холод страшный. Как только мы вышли на передовую, больше мы в тепле, по сути, не были. Ночевали, в основном, в окопах, накрывшись палатками, но – слава Богу! – обошлось без обморожений. Постоянно перемещались – впереди шли танки-самоходки, а позади – мы. Один бой завершим – тут же переформирование, перестановка, изменение направления. Ночью двигались, а днем стояли, замаскированные. Немцы все время где-то поблизости были, стреляли. Когда подошли к Морозовску, там есть Альховская станица, – так она шесть раз из рук в руки переходила.

– Вы были тяжело ранены в тех боях?

– Когда мы в последний для меня раз воевали за Альховскую станицу и отступали, я бежал по ледяному покрову реки. А танк немецкий, который обстреливал нас, шел по берегу. И вдруг одна пуля попала в меня. Если бы я сразу остановился, упал – немцы точно «изрешетили» бы меня, но я продолжал бежать с простреленной ногой еще метров двадцать. А потом там, где река немного поворачивает, я упал, прижавшись к берегу. Лежал, истекая кровью, почти час. Когда бой затих, мой друг, Иван Тимофеевич Луцай, заметил, что меня нет в окопе вместе со всеми, и пошел обратно на поиски, нашел, поднял и вынес наверх. А наверху была большая яма, в которой лежало человек двадцать-тридцать раненых, – там и меня положили. В этой яме пролежал я с двенадцати дня до двенадцати ночи, а потом нас перетащили на противоположный берег, погрузили в машины и увезли в деревню. Ночевал я в деревенской хате, там впервые за долгое время почувствовал тепло. Утром нас на машине увезли в школу, которая находилась примерно в ста километрах от линии фронта.

Здесь нас, раненых, положили на пол, на солому. Вдруг слышу – крик, шум, через мою голову полетели костыли, палки… Оказалось, что среди нас был чех – тоже раненый. Потом, правда, выяснили, что он сам сдался и воевал на нашей стороне. Но случай этот я до сих пор помню… Лежал я еще в нескольких школах, где меня лечили, а через месяц оказался в поселковом госпитале в Рязанской области.

Пуля задела головку большой берцовой кости – а это самое важное: коленный сустав. То есть пуля прошла между двумя костями, кости остались целыми, а головка большой берцовой кости была разбита. И начался остеомиелит – воспаление надкостницы. Эту болезнь было очень трудно лечить – рана 12 раз закрывалась и столько же раз открывались. Даже через 22 года открылась заново – в 1965 г.

В течение года я вынужден был лечиться в различных госпиталях – в Рязанской области, в Пензе, потом в городе Троицке (летом 1943 г. готовилась Курская битва, поэтому госпиталя в Пензе и Рязани освобождали для «свежих» людей с фронта, и нас отправили на Урал). Я лежал в городе Троицке, а в это время туда возвратилась первая Рязанская высшая офицерская школа ночных экипажей дальней авиации. И хотя я лежал в госпитале, меня тянуло в авиацию, поэтому я пошел в ту часть. Через день–два мне разрешили поехать на авиационную комиссию, хотя рана еще не совсем прочно закрылась. И что же вы думаете? – в Челябинске у меня рана открылась  вновь, и меня признали негодным для строевой службы.

Я поехал в Пензу – лежал опять в том же госпитале, потом в другом. Ехать мне было некуда – мои родные места в Сумской области были еще оккупированы. Я написал письмо родным, узнать, живы ли они, и до декабря 1943 г. лечился в Пензе. А в декабре получил письмо с Украины от матери, выписался из госпиталя и поехал домой. Приехав, сразу встал на военный учет, и меня назначили начальником по подготовке призывников воинской службы. Я две недели там пробыл, хотя раны были открытые, а учить призывников было очень трудно. Тогда я написал заявление с просьбой освободить меня от этой должности, был освобожден и перешел в другое село, поближе к матери. Она меня сама лечила, по-особенному – липовым медом. В то время в Воронеже создали даже госпиталь, где тяжело раненных лечили медом: сверху мед прикладывался, и раны заживали быстрее, чем при обычном лечении. Таким-то образом мама меня и вылечила.

– Нельзя было вернуться на фронт? Тяжело было устроиться куда-нибудь?

– Конечно, было нелегко – меня тянуло летать, но состояние здоровья не позволяло. И я устроился в школе преподавателем ряда дисциплин – истории, географии, даже физиологию преподавал. Так работал три месяца, а потом раны закрылись – я уже ходил по семь километров (на таком расстоянии от моего села жила мама). Тогда я смог пройти комиссию, меня признали годным для строевой службы, и я попросился в Высшую офицерскую школу ночных экипажей. Мне дали направление, и я поехал в город Троицк Челябинской области. Таким образом, я попал в это учебное заведение в апреле 1944 г. Меня даже отправляли в Челябинск совершать ночные полеты, которых я раньше и не знал, присвоили офицерское звание.

Полгода я там пробыл, потом школа возвратилась в Рязань, но я туда не поехал, а был направлен во вторую Ивановскую высшую офицерскую школу дальней авиации. Я тогда молодой человек был, а Иваново считалось среди офицеров «ярмаркой невест». Приехал я туда, еще раз прошел обучение (краткое) и стал штурманом-инструктором по радионавигации в этом учебном заведении.

К этому времени рана закрылась, но это был уже 1945 год – отправлять на фронт меня было поздно, поэтому меня оставили инструктором в Иваново. А после войны признали меня негодным к военной службе – теперь уже навсегда. После же демобилизации я поступил в Ленинградский университет.

– Алексей Трофимович, как Вы относитесь к мнению авторов, подобных Виктору Суворову, о том, что Сталин сам готовился напасть на Германию, но Гитлер его опередил?

– Суворова я не читал, но с его концепцией знаком. Что я могу сказать? Это антисоветчик – таких, к сожалению, много. Например, диссертацию у нас защищала Павлова, тоже антисоветчица, так я выступал на Ученом совете против ее защиты, против ее клеветнической теории, что это мы развязали войну, а не Гитлер. В ее защиту выступил Покровский, я же выступал против нее.

– На начальном этапе войны мы терпели поражения. Как Вы думаете, с чем это было связано?

Немцы напали на нас, нарушив договор, застав врасплох. А после нападения Германии на Польшу, мы, присоединив Западную Украину и Прибалтику, сделали границу на западе неукрепленной. К тому же напали на нас объединенные армии немцев, румын, итальянцев, венгров… Мы терпели поражения, пока не мобилизовали все силы, пока не отправили большую часть заводов на восток, и они стали выпускать технику даже в большем количестве, чем у немцев. Так что уже под конец битвы под Сталинградом у нас было преимущество в технике – и в самолетах, и в артиллерии, и в танках. А так как вначале преимущество было у немцев, они выигрывали большинство боев…

– Существует мнение, что в конечном итоге мы одержали победу не за счет «качества», а за счет «количества». Даже  по поводу подвига Александра Матросова приходилось слышать, что он не закрывал своим телом амбразуру дзота, а погиб, пытаясь «голыми руками» справиться с пулеметом врага. И так ему пришлось действовать именно потому, что у него не было ни гранат, ни автомата… Верно ли мнение, что мы  «взяли числом, а не умением»?

– Это неверно. У нас ни техники, ни людей не было больше, чем у немцев – примерно одинаково было. Только на втором этапе у нас стало больше техники, а в людях у нас преимущества никогда не было. Перед началом войны население у нас было около 200 млн. человек, а немцев и их союзников было значительно больше. В ходе войны мы достигли высокого уровня подготовки, но даже не это было главным. Главное то, что мы боролись за свою землю, свою Родину. Мы защищали то, что любили больше всего, поэтому мы не могли не победить…

– Были ли Вы знакомы с какими-нибудь полководцем или, может быть, знали о них что-нибудь особое по рассказам однополчан?

– На фронте знал командира нашего полка И.Н. Руссиянова, который впоследствии написал книгу о боях под Сталинградом «В боях рожденная». В последующие годы представился случай поближе увидеть некоторых наших полководцев. Дело было так: в 1965 г. в Москве была встреча участников Сталинградской битвы в честь двадцатилетия победы. Я в тот год тоже был в Москве – жил в общежитии, писал диссертацию. Как раз в те дни у меня опять открылась рана, я почти не мог передвигаться. И вот меня под руки привели в актовый зал, где проходило это совещание, и посадили в третий ряд. На встрече было человек двадцать генералов и маршалов, в том числе Конев и Рокоссовский: они выступали, говорили о Сталинграде. В принципе, они мне понравились, произвели хорошее впечатление, были такими, какими я их себе представлял…

– Алексей Трофимович, каково Ваше отношение к коммунистам, к Сталину?

– В Коммунистическую партию я вступил в мае 1942 г. Конечно, я всю жизнь симпатизировал и до сих пор симпатизирую идеям коммунизма. Что касается Сталина, то я считаю, что если бы не Сталин, у нас не было бы таких успехов в социалистическом строительстве. Он знал, что капиталистический мир против социализма в нашей стране, и если мы не удвоим нашу промышленность, сельское хозяйство, то нас сомнут. Сталин был человек жестокий, но, видимо, без этой жестокости не было бы и победы.

Я  был в городе Черновцы на главной площади, когда в 1953 г. по радио объявили, что Сталин умер. Стоявший рядом со мной тесть расплакался. Я сдержался, хотя, конечно, тоже очень сильно расстроился. Так что, видите, какое было отношение к Сталину…

– После войны Вы учились в Ленинградском университете, закончили философский факультет. Почему Вы поступили именно туда – после зоотехникума и авиационного училища?

– Когда я лежал в госпитале, мне советовали поступать в Ленинградский университет. Инвалид, я должен был забыть об авиации – туда дорога для меня была закрыта. Поэтому когда демобилизовался, стал узнавать про факультеты, которые были в университете, – исторический, юридический, философский. В конце концов, остановил свой выбор на философском факультете. Во время войны много такого происходило, что не было понятно. Когда было свободное время на фронте и потом, в госпиталях, много думал, задавал себе разные вопросы. Мне хотелось осмыслить все, что прожито, все, что произошло…

– Закончив Ленинградский университет, чем стали заниматься?

– После университета поехал в город Черновцы, так как туда направили мою жену Тамару Александровну после окончания аспирантуры геологического факультета. Здесь один недоброжелатель написал на меня кляузу, и я был арестован «за попытку свержения существующего строя в СССР». К счастью, все закончилось благополучно для меня. После этой истории мне дали работу в школе в Черновцах, а потом в учительском университете, который позже стал педагогическим, – там на полставки работал преподавателем философии.

После Черновцов в 1956 г. мы поехали в Махачкалу – опять жену перевели. Потом поступил в аспирантуру Московского университета, где за год написал и защитил кандидатскую диссертацию. После этого меня направили в Сибирское отделение Академии наук СССР на кафедру философии. За десять лет работы я принял экзамены кандидатского  минимума примерно у тысячи аспирантов, в том числе у ряда будущих академиков. С кафедры философии я впоследствии (в 1970 г.) перешел в Институт истории, филологии и философии СО АН СССР. Таким образом, я уже 44 года работаю в Сибирском отделении.

– Поддерживаете ли Вы связь с Вашими однополчанами?

– У нашей части есть музей, который находится в 18-ой школе, это в Дзержинском районе. Организовали его педагоги и ученики школы – специально из Москвы запрашивали реликвии, а помогал им Дектяров Федор Иванович. Там хранятся фотографии и другие памятные вещи. Что касается связей  с однополчанами, то раньше удавалось ездить на встречи ветеранов на Мамаев курган, но сейчас возраст и здоровье не позволяют. Да и не много нас, ветеранов, осталось уже.

Вот Руссиянов, про которого я вам уже говорил, – его я неплохо знал, с ним поддерживал связь какое-то время. Он командовал дивизией, в которой было 27 Героев Советского Союза, сам же он последним получил это звание.  Руссиянов был очень суровым человеком: он без суда и следствия мог расстрелять за нарушение дисциплины. Помню такой случай. Шло наступление под Сталинградом, была команда взять населенный пункт за определенное время. От всех командиров поступали сообщения об успехах их частей, а в одном месте командование молчало. Он решил разобраться, прибыл туда  – а там пьянка. Тогда он взял и расстрелял все это командование. За такой поступок ему ничего не сделали, но и награду не дали.

Был у меня еще друг – Ребенок Павел Иванович, москвич. Он героем стал еще перед Отечественной войной за финскую кампанию: изобрел там хитрый способ подбираться к вражеским укреплениям и взрывать их. В той кампании ему оторвало руку. Однако это не помешало ему участвовать и пройти всю войну от начала до конца (он был начальником штаба). Мы долгое время с ним переписывались, встречались, но сейчас, к сожалению, даже не знаю, жив ли он.

– Не жалеете ли Вы, что в Вашей жизни был такой опыт, что Вам довелось участвовать в Великой Отечественной войне?

– Война, конечно, помогла быть сильным, упорным, целеустремленным. А ведь такие качества и в обычной жизни важны. Я немало достиг в научной деятельности и, думаю, это во многом благодаря той стойкости, которую воспитала во мне война…

Беседовала Ожогина Анастасия.

Источник: Все для Победы! Ветераны Академгородка о Великой Отечественной войне / Новосиб. гос. ун-т. Новосибирск, 2005.