Как смогли выдержать?

Эдуард Брониславович Марчик

Родился 9 марта 1938 года в селе Рыбацкое Ленин­градской области. Пережил блокаду в г. Ленинграде с сентября 1941 года по 8 августа 1942 года. Эвакуирова­ны в сельский район Алтайского края.

После окончания школы в г. Рубцовске Алтайского края работал слесарем на Алтайском тракторном заводе. 1958-1960 годы — служба в рядах Советской Армии в качестве авиационного механика. В 1967 году окончил Куйбышевский авиационный институт и поступил на завод «Прогресс», где работал ведущим инжене­ром-конструктором. Общий трудовой стаж — 38 лет. Имеет награды: медали «За заслуги перед Отече­ством» 2-й степени, «Ветеран труда», юбилейную медаль «50 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.».

Страшные блокадные дни и ночи Ленинграда моя семья испытала с начала сен­тября 1941 года по 8 августа 1942, когда по «Дороге жизни» — Ладожскому озеру, на катере мы с матерью были вывезены из окружения. Было мне тогда четыре года.

Конечно, воспоминания о том времени сложились у меня со слов матери Елены Тимофеевны Марчик. С начала войны она работала калькулятором в столовой 2-го Володарского района, жили же мы на противоположной стороне города — на 8-й линии Васильевского острова. И когда сомкнулось вражеское кольцо, усилились бомбежки города, трамвай практически не работал — добраться до дому матери удавалось на попутных грузовиках, да и то лишь два раза в неделю. Уходя на работу, мать напут­ствовала: «Вот эти несколько ложек крупы съешь сегодня, вот эти — завтра, а остальные, если не приду, на третий день». Настоящим праздником было ее посещение — она несла с собой успокоение от ночных тревог, душевное тепло и… два — три стакана бульона, который она сэкономила со своих скудных столовских пайков. Практически голодный, лишенный движения, чтобы сберечь силы и тепло, я лежал в постели дни и ночи. Конечно, это не осталось бесследно для здоровья — к весне 1942-го у меня отнялись ноги и был приобретен на всю жизнь стойкий колит.

Все эти драматичные дни мой отец, Бронислав Антонович Марчик, работал механиком на танковом заводе и находился на казарменном положении. Их завод бомбили ежедневно, был случай, когда отец выводил из ворот завода колонну танков, сидя за водителя в головной машине. Рядом взорвалась авиационная бомба, взрывом сорвало башню танка, а отца контузило. Но не это убило отца. Умер он от истощения 22 января 1942 года. Ведь, получая в день 250 граммов суррогатного хлеба, он еще умудрялся часть его приносить мне, а чтобы заглушить чувство голода пригоршнями уничтожал запасы лекарств се­мейной аптечки. Помимо голода было испытание холодом, особенно в лютую зиму 1942-го. Дрова в блокадном Ленинграде представляли особую ценность, за две-три вя­заночки дров можно было сменять квартиру. Чтобы согреть комнату, мать сожгла в буржуйке всю мебель, включая кровать, и в конце из деревянных предметов осталась лишь рама старинной картины, доставшейся матери от бабушки, которой она очень дорожила. Однако пришлось расстаться и с рамой…

О весне 1942 года мать рассказывала такой эпизод. В нашем доме проживал изве­стный в Ленинграде профессор истории. И вот он отыскал старинное сообщение о том, что во времена Петра I в нашем районе было сооружено огромное конское кладбище. Мобилизовав часть жителей, которые еще могли держать в руках лопату, профессор повел их к предполагаемому захоронению лошадей. В результате истлевшие кости были извлечены из земли, и после длительной варки на поверхности жидкости поблескивали пятна жира. В котел бросали пучки росшей на пустырях крапивы, и получался настоящий блокадный деликатес — крапивный бульон.

Памятен еще один военный эпизод моего детства. Квартира наша была на послед­нем, 8-м этаже, и поэтому дежурившие на крыше дружинники иногда заходили со­греться и попить воды. И вот один военный, зайдя к нам, поставил винтовку в коридоре и пошел на кухню. Я тем временем, конечно, не мог оставить без внимания такой привлекательный сверкающий металлом предмет и, поочередно щелкая всеми доступными частями, добрался до курка. Раздался выстрел, пуля пробила потолок, поднялся шум, я от неожиданности забился в угол, а бледный дружинник долго не мог понять причину случившегося.

Чудовищную трагедию пережила в блокадные дни младшая сестра матери Анна Тимофеевна Суханова, когда на ее глазах от разрыва бомбы погибла вся ее семья. Вот как это произошло. Дед мой, Тимофей Иванович Ефимов, слыл крепким хозяином и пользовался в семье непререкаемым авторитетом. Семья проживала в деревне «Сельцо» недалеко от станции Любань, описанной Александром Радищевым в его «Путешествие из Петербурга в Москву». Деду казалось, что в их глухие места враг не дойдет. Поэтому он, георгиевский кавалер, заслышав приближающуюся канонаду, приказал родственни­кам не паниковать и до последнего момента лошадей не запрягал.

Однако, когда группировки гитлеровцев прошли по болотистым местам тосненской дорогой, замыкая кольцо блокады, стало ясно — родное село нужно покидать. И вот, нагрузив домашний скарб на две подводы, семья во главе с дедом двинулась в путь. На третий день их обоз настиг немецкий самолет-разведчик и начал обстреливать из пуле­мета. Дед Тимофей то гнал вскачь лошадей, то мгновенно останавливал повозки, и в итоге пулеметные очереди лишь вспахивали придорожную пыль. Немецкого летчика это настолько задело, что на неуязвимый обоз была брошена бомба. От ее разрыва погибли все, кроме Анны Тимофеевны — ее отец, мать, муж и обе доченьки. Да и она сама была контужена взрывной волной. Не помня себя от горя, тетя с истошным криком бросилась за тенью вражеского самолета. Фашистский изверг не пощадил и ее — пулеметная очередь прошила кисть руки, и она упала, потеряв сознание. Нашли тетю Анну наши санитары только на следующее утро, истекающую кровью.

В госпитале рану подлечили, но левая рука так и осталась лишь с одним повреж­денным пальцем. Вырвавшись из страшного кольца блокады, мы с матерью несколько недель тряслись в товарных ваго­нах через весь Советский Союз и оказались в одном из сельских рай­онов Алтайского края. Мать устро­илась счетоводом в колхозе и на трудодни получала в неделю кара­вай хлеба и ароматно пахнувшую настоем трав кружку меда. Каким же чудом света казались нам эти сказочные яства после драматичных месяцев голодного Ленинграда.

Из района мы переехали в го­род Рубцовск Алтайского края, где мать стала работать старшим бух­галтером цеха на Алтайском трак­торном заводе, одним из крупных тракторных заводов Союза. После окончания школы я работал на том же заводе слесарем и оттуда был призван в армию, где прослужил два с половиной года в качестве механика истребительного полка. Как выражались тогда за успехи в «боевой и политической подготовке» был досрочно демобилизован в связи с поступлением в Куйбышевский авиационный институт. После его окончания вот уже 34 года работаю ведущим инженером-конструктором в эксплуатационном отделе Центрального специализированного конструкторского бюро.

Что можно добавить к скудным воспоминаниям трехлетнего ребенка, на себе испытавшего ужасы тех мрачных дней и ночей блокадного Ленинграда?..

Нынешнему поколению молодых, свободно покупающих хлеб в многочисленных павильонах, трудно представить, что такое 125 граммов блокадного хлеба… Счастье их, что не ощущают они привычки просыпаться ночью и бежать в бомбо­убежище. Им трудно представить, как смогли люди выдержать такое. Источником стойкости духа ленинградцев служили сознание общности людей, взаимовыручка. Поэтому даже скупые строки воспоминаний непо­средственных участников тех лет помогут донести многое. Ведь, познав прошлое, познаешь истинную ценность настоящего… Тем более, что в общественное сознание начала третьего тысячелетия россиян втравливаются ценности совсем другого поряд­ка — индивидуализм, обогащение, веру лишь в свои бицепсы… Опыт блокадного Ле­нинграда ярко свидетельствует, что только характер советского народа позволил вы­стоять в самой жестокой войне человечества.

Пусть же летопись Ленинграда тех лет служит напоминанием молодым об истин­ных ценностях.

Источник: Строки опаленные войной: воспоминания ветеранов г.Самары. 2002.