Этапы большого пути

Я родился в Сталинграде 17 июня 1922 года в семье служащего и домохозяйки. Чтобы прокормить четверых детей, отец, счетовод лесозавода, подрабатывал — брал работу на ночь. Но вскоре удавка голода сдавила всю семью окончательно. Чего только не приходилось, есть — и какую-то траву, и колючую макуху, и свинорой — белые мясистые корни озерного чакана. Отец на свой страх и риск вынужден был на крыше товарного поезда ехать на Кубань, где на свои домашние вещи выменивали хлеб. Не забуду, как неторопливо, стараясь не раскрошить, дрожащими руками он бережно разрезал буханку на шесть ломтиков, оставлял себе с матерью самые тонкие. Диву даешься, как бедные наши родители все это вынесли.

На счастье, в Бекетовке началось строительство первенца плана ГОЭЛРО — электростанции СталГРЭС. Закрыв нас на замок, мать уходила, как тогда называли, на Энергострой, откуда, выстояв в длинной голодной очереди, приносила хоть какие-то продукты.

В школе учился неплохо. Принимал участие в художественной самодеятельности. Наш драмкружок ставил пьесы, с музыкально-спортивной программой мы выступали на открытии сталинградского Дворца пионеров. На городской и областной олимпиадах читал стихи Джамбула Джабаева и свои. Получил две грамоты, храню до сих пор, на одной изображен Сталин с девочкой Гелей Маркизовой на руках. Был кандидатом на Всесоюзную олимпиаду, но в связи с предвоенной обстановкой ее, увы, отменили.

1937 год. Сталинград накрыла страшная волна массовых арестов. Каждый день, придя в школу, узнаешь гнетущую новость, передаваемую шепотом: арестовали главного инженера химкомбината… забрали директора завода… забрали того-то… того-то. Во время урока был арестован наш школьный преподаватель. Кто следующий? — с тревогой ждала каждая семья.

Ночью 8 января 1938 года подкатил «черный ворон» и увез моего отца. Больше мы его не видели. При обыске чекисты простукали все стены дома — что-то искали. Забрали любительский фотоаппарат «Арфо», кассеты, детские снимки… Приносим передачу в мрачное здание НКВД на площади 9 Января — ее грубо швыряют обратно: «Нет такого!», приносим в тюрьму — опять: «Нет такого!»… А откуда «такому» быть, если, как стало известно гораздо позже, сотни, тысячи «таких» в битком набитых телячьих вагонах увозили на север.

Итак, отец канул в вечность. На шее малограмотной надломленной горем матери — четыре рта. Что делать? Пошла работать.

1939 год. Началась финская война. В госпиталях Сталинграда полно раненых и обмороженных. Наша самодеятельность обслуживает бойцов, облегчая их страдания.

Год 1940-й. Я, самый старший, окончил школу. Призывная комиссия. Ни в военное училище, ни в армию не направили. В военном билете записали: «Годен. Не обучен. Запас первой категории». Так мне навесили ярлык «сын врага народа». Правда, надо отдать должное, в глаза такое не говорилось. Счастье, что нас не сослали. Более того, вскоре меня приняли в комсомол. А позже в числе других пригласили в отдел милиции. Там предложили добровольно вступить в Осодмил — общественную организацию содействия милиции. Ум — в раскорячку: совесть подсказывала согласиться, но амбиция и обида взяли верх — ага, в армию — враг, а к вам, значит, не враг…

Пошел работать — секретарем юридической части пищеторга. На первую получку приобрел чудесные шевровые полуботинки.

Жизнь в стране понемногу улучшалась. Дисциплина и порядок были на высоте. Двери домов не закрывались даже на ночь. Люди, наконец, досыта наелись, обулись, оделись. Посещали кино, театры, много читали, обретая нравственное богатство. Стали доброжелательными. Были уверены в завтрашнем дне. Жить стало веселее. Но тут — война.

Все для фронта! Перехожу на другую работу — токарем в механический цех. Выполняем срочный весенний заказ — четырехлыжные аэросани для Ленинградского фронта.

В начале войны высшее медицинское руководство допустило роковую оплошность: врачей — на передний край!.. Очень скоро в ужасе схватились за головы — из строя вышла уйма специалистов. Срочно приняли решение: готовить врачей по ускоренной программе за три с половиной года.

Поступаю в Сталинградский медицинский институт. Учимся, за городом копаем противотанковые рвы. Второй курс, а немецкая армия уже подходит к Сталинграду. Студентам объявили: институт эвакуируется, кто не согласен, идите в военкомат и — на фронт… Направили меня в стройбат. В районе хутора Ляпичева, что на берегу Дона, возводили оборонительную линию. Кормили плохо. Из горсти полученной муки испечешь на лопате пышку, съел — и снова голодный. В котелке — всего две-три галушки, Как-то голод подтолкнул на аферу. Надвинув на глаза кепку, подошел к котлу второй раз, но бдительный повар, зарычав, едва не врезал черпаком… Здесь отметил вот такие контрасты.

В небе безнаказанно разбойничала немецкая авиация. И несмотря на это, наши ребята на истребителях И-16 смело бросались в атаку на фашистов. Но техника наша была не та. Скоростные, маневренные «мессеры» были не по зубам нашим истребителям с деревянным брусом в крыле. Они горели, как спичечные коробки. Жалко было летчиков.

Меня направили санинструктором в 366-й стрелковый полк 126-й стрелковой дивизии 64-й армии. Полк держал оборону в районе Ельшанки — поселке Купоросное…

Прибыв в санитарную роту, пошел к старшине за обмундированием. Старшина критически окинул взглядом мою фигуру и, прищурившись, уставился в лицо. Наконец щелкнул пальцами:

— Вот что, паря. Это тебе шаровары… шинелка… сапоги… А это, — понизил он голос. — Неделю назад во-о-н на той сопке погиб санинструктор Володя Клочков. Парень- железо, однако. Так вот тебе его автомат. И вот его гимнастерка. Не взыщи, паря, нет новых. Постирано, заштопано. Только заметь: дырка спереди, а не сзади. Клочков не отступал. — И, вплотную приблизив свое лицо к моему, он воздел кверху до черноты прокуренный указательный палец так близко к моему носу, что от злого духа махорки в носу защекотало: — Не от-сту-пал он. Смекнул, что к чему?!

После такого напутствия воевать плохо я просто не имел права. Вместе с автоматом и гимнастеркой я вроде бы принял от погибшего эстафету.

Первый раненый, как нарочно, оказался тяжелым. Эвакуировать надо немедленно. А местность — степь-матушка. Ни ямочки, ни кустика — шаром покати.

Уложил раненого на плащ-палатку. Заработал локтями и коленями. Ползу, а с меня пот в семь ручьев. Силы убывают, убывают. Ну, в самом деле, многое ли может человек в двадцать лет при росте сто шестьдесят пять, весе пятьдесят и при полнейшем отсутствии боевого опыта?! Хорошо, что занимался спортом. А тут еще вдобавок — леденящее чувство страха. Пули так и взвизгивают над головой. И все кажется, что в тебя. До оврага далеко, силы на исходе, а сознание подхлестывает. Ранение осколочное, в области живота. Каждая секунда уменьшает шансы на жизнь.

Раненый тихо стонет, а, придя в сознание, просит, кусая запекшиеся губы:

— Пить… пить…

Воронка от бомбы. На дне дождевая вода. Спустился. Сел, растирая горящие локти и колени.

— Пить…пить…— Еще настойчивей и уже обиженно твердят губы.

Дашь — погубишь и не дать жалко. Оторвал кусок бинта, обмакнул и обтер ему губы и лицо. Ползу дальше. Еще несколько движений — и силы иссякли. От напряжения руки и ноги дрожат мелкой противной дрожью, сердце вот-вот разобьет грудь, а перед глазами мельтешат перламутровые круги. Уткнулся лицом в теплую ласковую землю. Понял: конец. И вдруг неожиданно возникает предо мной лицо старшины с поднятым пальцем: «Смекнул, что к чему?!».

Сам не знаю, откуда и силы взялись, поднатужился и раненого до оврага дотащил…

В период контрнаступления вынес еще нескольких раненых. Когда требовала боевая обстановка, то для оперативности и оказания своевременной профессиональной помощи раненым из состава санроты полка вплотную к боевым порядкам выдвигался ПМП — передовой медицинский пункт. Врач, санинструктор, два санитара и повозка.

В сводках Информбюро принято было учитывать только сожженные танки, сбитые самолеты, убитых и раненых. А было и другое. Битва за спасение главной ценности — жизни человека. Трудно, а иногда и невозможно уложить эту битву в цифры. Вот пример.

Отправив раненых, я бросился догонять полк. За развороченными бревнами дзота, укрывшись от ветра, молоденькая медсестра оказывала помощь десантнику. Разрезанные рукава ватника и штанина после перевязки были наспех стянуты кусками бинтов. Бинты белели из-под ушанки. Медсестра безуспешно пыталась остановить носовое кровотечение. Пальцы ее были в крови. Раненый, едва дыша ртом, глотал кровь судорожно и шумно.

Мы клали парня, поднимали, наклоняли, запрокидывали голову, сжимали нос, наконец, вставили в раненую ноздрю ватный тампон — все равно кровь обильно изливалась в рот. Осколок повредил крупный сосуд в задней части носа. А на морозе кровь свертывается плохо. Синюшный от большой кровопотери и холода, несчастный мелко и часто дрожал, безраздумно вверив свою судьбу нам. Теперь мучались трое. Я — от того, что не мог помочь ни раненому, ни медсестре. А с ее лица, выпачканного кровью, по-детски смотрели чистые серые глаза, в которых застыли слезы надежды и мольбы. А что мог я в степи, на морозе, с голыми руками?!

На ум пришел назидательный афоризм институтского профессора: «Когда все средства исчерпаны — рук не опускай, что-то, но предпринимай».

В тупом отчаянии автоматически вывалил на снег содержимое своей сумки и, лихорадочно соображая, переводил взгляд с одного на другое. Ножницы… нож… жгут… перчатки… Резиновые перчатки! Решение родилось внезапно. Отломив кривой стебелек сухой полыни, я вставил его в палец перчатки, затем вынул из ноздри тампон, протолкнул через нее палец со стебельком. Когда конец пальца вышел в рот, извлек стебелек, надул перчатку и перевязал бинтом. Раздувшийся палец сдавил поврежденный сосуд.

— Ну, как теперь?

Слабо улыбнувшись, парень молча поднял вверх окровавленный большой палец.

Обернулся. От вставшего на дороге автомобиля к ним спешили санитары с носилками.

Я побежал дальше, довольный, что удалось отвоевать у смерти еще одну жизнь…

А вот какими были наши будни.

На фронте каждый день был длинным, но этим декабрьским суткам, казалось, конца не будет. С рассветом снова стали поступать раненые — повозка за повозкой. Располагалась санчасть полка на окраине села Аксай. Раненых из других частей было много, на нас легла почти двойная нагрузка.

Со степи донесся нарастающий рокот. Ездовой радостно сообщил:

—Танки пришли! В центре остановились. Заправляются.

Танкистов ждали. Именно здесь, на нашем участке, войска Манштейна осатанело рвались на вызволение окруженной в Сталинграде армии Паулюса. Но ни мы, ни жители Аксая не подозревали, что эта радость очень скоро обернется трагедией для села. Танки, действительно, заправились и ушли. Но момент их подхода к селу засек самолет-разведчик. Началась жестокая бомбежка. Досталось и нам. Одна бомба убила наповал лошадей, изрешетила повозку, к счастью, уже пустую. Другая упала около угла противоположного дома. Легкий домик повалился, будто игрушечный. Больно было видеть, как из-под пыльных обломков показалась курчавая детская головка. По щекам, густо измазанным вареньем, тяжелыми сверкающими градинками скатывались крупные слезы.

—Ба-ба! — рыдала девочка, дрожащим пальчиком показывая в развалины.

Дружно откинули стенку. За поваленным столом лежала старушка. В одной руке нож, в другой неочищенная картофелина. Оглушенная, она как-то жалко, неестественно улыбалась и ни в какую не хотела отдать нож…

— К командиру роты! — Позвали меня.

— Первый батальон ведет тяжелый бой. Берите две санлинейки и отправляйтесь. — Он разложил карту.

В тумане сбились с дороги, угодили на минное поле. Благополучно выбравшись, вернулись. Отыскал телефонный провод, идущий в батальон, взял в руку. Направились, как по спасительной нити Ариадны. Смеркалось.

Забрали раненых, уточнили маршрут, но нагнал ординарец:

—Завертай! Окружены мы. Окружены! Понял?! — и, видя неверие, решительно схватил лошадей под уздцы…

Вечностью показалось время, пока ожидали разведчиков, ушедших во всех направлениях.

Вернулись. На дне глубокой балки у тлеющей горки малиновых углей совещались командиры. Комбат капитан Андрусенко доложил обстановку. Двадцать восемь танков с мотопехотой замкнули кольцо вокруг батальона, нарушив связь со штабом полка и соседями. Утром поведут бой на уничтожение.

— Какое примем решение?

Спорили долго. Некоторые горячие головы требовали немедленно напролом с боем пробиваться к своим. Комбат предлагал не лезть на рожон:

— Танки новой конструкции. Сорокапятки не берут, да и их — раз, два и обчелся. Снаряды на исходе. Полковые пушки — по ту сторону. Не окопаешься. Передавят, как котят. Надежда на гранаты да бутылки. Итак, предлагаю по возможности выходить без боя. Двигаться будем на Жутово-2, по-над самой балкой. Опасно. Зато здесь нас наверняка не ждут, и случайные шумы выгодный ветер утопит в балке.

Вернулась разведка, полностью подтвердив предложение комбата.

Всех поголовно вооружили парой противотанковых гранат, многих — бутылками. Двигались медленно, часто останавливаясь. Курильщики изнывали, но ни один огонек не засветился. Ни одна лошадь себя не выдала: их вели за повод. И все-таки без боя не обошлось. Разведчики «сняли» часовых. В короткой перестрелке перебиты были экипажи двух танков. Они при свете костра ремонтировали поврежденную гусеницу и были захвачены врасплох.

Комбат, стоя на подножке грузовика, напряженно всматривался в тревожную темноту, помогая водителю. В одном месте тяжелый грузовик как-то неуклюже развернулся и, накренившись, медленно опрокинулся. Мотор на миг бешено взревел и заглох. Из-под груды ящиков с минами извлекли комбата и водителя. Изуродованные тела их были без признаков жизни.

Подходили к селу. Начало светать. Нервы еще напряжены, а тут вдруг неожиданно — рев множества танковых моторов. Дальнейшее произошло в одно мгновение. Когда в прогал между домами выскочил головной танк, шедший впереди меня боец бросился на землю, широко раскинув ноги, рывком загнал в противотанковое ружье патрон да как жахнет. Из открытого люка стремительно вынырнула темная фигура и сердито погрозила кулаком, что-то крича. Благо, что промазал! Это были наши «тридцатьчетверки».

Комбата и водителя Байрама, русского и казаха, похоронили рядышком, на краю сельского кладбища. Скорбно и виновато прогремели три прощальных залпа. На холмик положили две каски. И остались оба воина у того села, впервые не выполнив команду и не встав в строй. Так закончился, наконец, этот бесконечный день…

Источник: Волжане — защитники Сталинграда. — Вологоград: Издатель, 2002.