Чёрное пятно в биографии

Л.М. Бутенко

Я отношусь к поколению тех детей, которые в самые юные годы пережили ужасы войны: бомбеж­ки, артобстрелы, холод и голод.

В те дни, когда приходили тре­вожные вести, что бои идут на Дону, случилась долгожданная встреча. Неожиданно открылась дверь, и вошел мой отец. Мы бро­сились к нему. Он был кадровым военным летчиком… Конечно, мы не спрашивали его — куда и откуда он едет. Видели только, как он рад встрече с семьей. Когда отец улы­бался, мне казалось, что солнце озаряло комнату. Был он высоким, крепким, красивым. В тот день, не понимая всей трагичности момента, я затеяла с ним игру в прятки, со смехом залезла под кровать. Между тем, встреча наша была короткой. Отец торопился, сказал на прощание: «Ждите, вернусь!» Мы и представить не могли, что видели его в по­следний раз.

Мама работала на мясокомбинате, мы не могли заранее выехать из города, до последнего дня она трудилась, — комбинат выпускал продукты для фронта.

Однажды, вернувшись с работы, она сказала, что завтра поедем на переправу. Сотрудникам комбината будет предоставлен катер. Мы собрали вещи и легли спать. А утром увидели во дворе немцев с автоматами в руках. Они требовали: «Яйка, курка давай!» Мы, дети, еще не ведавшие стра­ха, высыпали во двор, и я закричала: «Фашисты, фашисты пришли!» Мама закрыла мне pот и оттащила в сторону. Немецкие солдаты стали строчить веером из автоматов по курам во дворе, не обращая внимания на толпившихся тут же детей. Такими мы впервые увидели фашистов.

20-го октября немцы выгнали нас и всех соседей из «ще­лей», и колонна беженцев пошла в сторону Калача. Шли женщины, дети, старики, все несли узелки с вещами. В ру­ках у меня была кукла, а за спиной привязаны валенки. Не­сколько раз колонну бомбили, обстреливали с самолетов. Все бросались на землю, женщины закрывали собой детей. После того, как стихал грохот самолетов, визг разрываю­щихся снарядов, люди поднимались… но не все: были уби­тые, раненые. Грохот бомбежки сменялся стонами, плачем, криками о помощи. После одного из налетов колонна разбежалась.

Мы шли долго, ночевали в степи, в оврагах. Ели остатки неубранных овощей, солодик.

Но все-таки мы угодили за колючую проволоку. Немцы сгоняли в лагерь всех, кто попадался в степи. Как впослед­ствии узнали, в этом лагере сортировали людей. Тех, кто был физически крепким, отправляли на каторжные рабо­ты в Германию, остальные были приговорены к смерти.

И по дороге из Сталинграда, и в лагере мы держались группой: пятеро женщин, у каждой по ребенку примерно моего возраста. Как только прибыли в лагерь, мама тяжело заболела, у нее началась дизентерия. Силы ее оставляли. Она с трудом передвигалась, и мы, пятеро детей, поддер­живали ее со всех сторон, чтобы она не упала.

И тут случилось такое, о чем мы и мечтать не могли. К маме подошел немец, как потом выяснилось, он был шофе­ром. Этот немец на ломаном русском языке сказал маме: «Я тебя вывезу с детьми. Приходи как стемнеет к воротам. Очевидно, он решил, что все  пятеро ребятишек, которые поддерживали маму — ее дети. Но вечером к машине пришли пятеро матерей со своими детьми. Немец-шофер, как увидел нас, схватился за голову. Но посадил всех в кузов машины, покрытый тентом, и предупредил, чтобы молчали, иначе будет «капут».                                               

Мы выехали из ворот, помчались куда-то, в дороге машину остановили на КП. Слышим, водитель что-то говорит немецким часовым. Матери заткнули нам рты. Это были страшные минуты. И вдруг снова едем. Проехали несколько кило­метров, наш спаситель остановил машину, приказал всем быстро спуститься из кузова. Мы бросились в кусты. А потом, отдышавшись, пошли, куда глаза глядят. Я не могу сейчас вспомнить, где скитались, в какие хутора заходили в поисках жилья и еды.

Пришли в хутор Тормосино. Местные жители — казаки не пускали нас в дома. В одном дворе хозяйка отвела нам небольшую летнюю кухонку с зем­ляным полом. Вскоре хутор заняли немцы. Видимо, Тор­мосино был каким-то важным стратегическим пунктом. Время от времени в хутор прибывали немецкие воинские части. Даже в нашу крохотную кухонку набивались солдаты, они спали, сидя на лавках, а мы располагались на земляном полу. Однажды, когда в кухонке были немцы, я достала из маминой сумки фотографию отца в летной форме и стала громко хвастаться: «А мой папа — летчик. Он 6ьет фашистов». Мама замерла от ужаса. И вдруг один из немцев на русском языке сказал: «Хорошо бьет».

Как ни удивительно, но опасность снова прошла мимо нас.

Немцы забирали молодых женщин и отправляли в Германию. Мама (а ей тогда было 30 лет) и две ее сестры ходили, согнувшись, повязав пуховые платки по-старушечьи. На платки нашивали самым неаккуратным образом разноцветные латки из того, что попадалось под руку так как немцы, мучаясь от холода, срывали с женщин хорошие  платки и тут же надевали их поверх форменного головного убора.

31-го декабря 1942 года был жестокий бой за освобожде­ние хутора. Мы сидели в маленьком убежище, вырытом во дворе. Вдруг все стихло, и мы услышали русское «Ура!». Ма­ма, сидевшая ближе всех к выходу, бросилась на шею советскому офицеру. Она так плакала, что он стал ее успокаивать: «Не плачь, бабка, мы пришли!». Вскоре он принес заячий тулуп немецкого офицера и подарил его маме.

В конце февраля 1943 года мы вернулись в освобожден­ный Сталинград. Мама поступила на paботу на мясокомбинат. Нам отвели полуразрушенный деревянный дом около Красных казарм. Но первые недели маме и всем сотрудникам комбината надо было выполнять работу, которая требовала не только физического, но и большого пси­хологического напряжения. Они собирали и хоронили трупы наших солдат. Надо только представить, что испытывали женщины, одни, ставшие уже вдовами, а другие, каждый день ожидавшие весточки с фронта, тревожась и молясь за своих близких. Перед ними были тела чьих-то мужей, братьев, сыновей. Мама приходила домой уставшая, подавленная тем, что пришлось пережить за день.

Комбинат, на котором она работала, находился под Мамаевым курганом. Здесь шли ожесточенные бои. Все, кто убирал трупы, ходили по окопам и траншеям вместе с саперами, они видели последствия жестокого сражения.

А что было на самом мясокомбинате? В цехах работни­ки обнаружили разбитые пулеметы, снаряды, патроны. И прежде чем приступить к выпуску продукции, которая нужна была фронту, надо было убрать останки боевой техники и военного снаряжения. Всю эту работу выполняли наши матери.

В те дни в Сталинграде родилось ныне забытое Черкасовское движение. После своей смены на основном произ­водстве жители города выходили на расчистку руин, дорог, собирали годные к укладке кирпичи. В одну из таких бригад вступила и моя мама. Это патриотическое движение было названо именем простой женщины Александры Черкасовой, первой организовавшей бригаду добровольцев. Жители, измученные недавними бомбежками, голодом, в отрепье вместо одежды, почти все босиком, — после своей основной смены выходили на тяжелую работу по разборке руин.

Но на войне каждый день сопряжен с трагедией. И даже самые горячие мольбы и надежды обрываются. Надо ли говорить о том, как мы ждали отца. Мы ничего не знали о нем, а он — о нас. И каждый самолет, появлявшийся в небе, провожали с мыслью: может быть, в нем – он. Но наши мечты не сбылись… Мой отец, старший лейтенант Михаил Иванович Козырев, погиб в воздушном бою 5-го июня 1943 года. Ему было 29 лет.

В сентябре 1944 года я пошла в школу №87. Это было чудом сохранившееся деревянное здание, наскоро подремон­тированное. Учились в три смены, сидели по три человека за партой. Нам выдавали в течение школьного дня по булочке и кусочку сахара.

Мы очень любили свою учительницу Фаину Николаев­ну, она была для нас всем — умная, добрая, чуткая, в меру строгая. Но, самым желанным человеком была буфетчица, которая приносила нам по булочке и кусочку сахара.

Слушали мы Фаину Николаевну внимательно, она вела уроки интересно, но как только открывалась наружная входная дверь (она была в 5-6 метрах от проёма, отделяющего классную комнату от улицы), и входила буфетчица, было не до учения. Кускового сахара чаще всего не оказывалось, и буфетчица предлагала нам приготовить по листику бумаги, на который она высыпала по чайной ложке сахарного песка. Мы так старались его не рассыпать, но он обязательно рассыпался. И тогда мы начинали лизать парту, пока не встречались языками с соседом по парте. Такие мы были голодные.

Училась я отлично. Однажды маму вызвал директор школы и объявил ей, что мне, как отличнице и дочери погибшего в Великой Отечественной войне летчика назначена Сталинская стипендия. Если я точно помню, то это было 100 рублей в месяц. Для бюджета семьи – существенная прибавка.

Через два месяца маму снова вызвал директор школы и объяснил, что стипендия мне назначена ошибочно, так как я «была у немцев». Позже это выражение «был у немцев» заменили на более корректное — «находился на временно оккупированной территории». Факт нахождения во время войны на оккупированной территории становился в то время чёрным пятном в нашей биографии.

Окончив успешно школу, я в 1955 году поступила в Ста­линградский институт инженеров городского хозяйства. Проучилась два года, а после 2-го курса, говоря словами сталинградской поэтессы А. Гудковой: «… пошептавшись с судьбой, я в столицу умчалась за мечтой голубой…». Закончила в Москве Инженерно-строительный институт, работала, растила двоих сыновей, сейчас на пенсии. Но «… не уходит из прошлого память моя…». Сталинград не отпускает.

Возвращаясь памятью в прошлое, я с удивлением вспоминаю, что мы, маленькие дети, измождённые до предела непрекращающимися боями, бомбёжками, истощённые голодом, жаждой, не плакали, не просили есть. Наверное, понимали, что просить невозможного нельзя. Но каково же было нашим матерям смотреть в наши детские глаза, которые видели такое, что небезопасно для разума взрослого человека.

Печатается в сокращении.

Источник: Воспоминания детей военного Сталинграда. – М., 2010. Тираж 1500 экз. С.20-24.