Ценность простых вещей

Анна Петровна Остроумова-Лебедева (1871 — 1955)

Анна Петровна Остроумова-Лебедева — русский и советский художник, график, мастер гравюры. Родилась в Петербурге в семье видного чиновника Синода. В 14 лет начала серьезно заниматься рисованием, посещала вечерние рисовальные классы при училище барона Штиглица, в 1889 г. поступила в училище и начала занятия в гравюрной мастерской В.В. Матэ, однако через 2 месяца покинула ее и перешла в общий живописный класс.

В 1892 г., с открытием дверей Академии для женщин, поступила в Академию художеств, занималась у И.Е. Репина, П.П. Чистякова и у В.В. Матэ. В 1898 г. отправилась в Париж, где училась у Ф. Коларосси и Дж. Уистлера.

Экспериментируя в области ксилографии, начала использовать цвет и печать с нескольких досок.

В 1900 г. вступила в «Мир искусства», а в 1901 г. сделала по заказу С. П. Дягилева первую петербургскую серию из 10 гравюрных видов. Работала во всех жанрах рисунка и живописи — в натюрморте, портрете, сюжетной сцене, но основной массив созданных ею эстампов посвящен городскому пейзажу — по преимуществу видам Петербурга.

Много путешествовала по Европе. После революции 1917 г. была членом экспертной комиссии Наркомпроса. Преподавала в Высшем институте фотографии и фототехники. Преподавала в Ленинградском институте живописи, архитектуры и скульптуры (с 1934). Во время блокады Ленинграда оставалась в городе и сделала несколько его видов, величественных и трагических в своей простоте и суровости.

Дневник от 1 октября 1942 года

«…Сегодня я окончила новую маленькую гравюру — памятник Петру Великому Фальконета. Сделала ее в три дня. Работала с упоением, с восторгом. Чувствовать, как управляемый мною инструмент бежит по блестящей доске — да ведь это чувство ни с чем несравнимо. Гра­вер что скрипач: его штихель — смычок, вырезанная ли­ния — поющая струна.

Очень боялась начинать. Прошло четыре года, как я резала последний раз книжный знак для художника Д.И. Митрохина. С тех пор много воды утекло. Сил убавилось, сердце не так работает, рука дрожит. Но как только взяла инструмент, тотчас же почувствовала пре­жнюю уверенность, гибкость и послушание руки. Нача­ла с самого опасного и ответственного места. Решила, если здесь сорвется, то не буду продолжать гравюру. Ре­зала очень осторожно, в рискованных местах оставляла запасы. Но первый же оттиск меня успокоил. В общем, гравюра резана довольно грубо. К сожалению, дерево на доске во многих местах было хрупко и крошилось.

Дни были темные, хотя солнечные. Электрическо­го освещения не было, и я, когда бывало солнце, старалась досочку держать в солнечном луче, падавшем на мой стол, и вместе с лучом передвигалась по столу.

Вырезала другую гравюру: мальчики удят рыбу. На­бережная Невы, справа край судна, вдали Литейный мост и внизу, у воды, группа ребят — рыболовов.

Написала две акварели: «Окрестности Невеля» и «Летний сад в инее» (обе приобретены Русским музеем).

Сделала еще 9 цветных литографий — видов Ленингра­да, размером в почтовое письмо, и другие литографии…»

Дневник от 15 октября 1942 года

«…До крайности нуждаюсь в дровах и керосине. Ра­зобрала свой дровяной сарай, который, между прочим, кем-то уже раньше начал разбираться. Но насколько его может хватить? На месяц, на полтора — не больше. А дальше что?

Жестокая кругом идет борьба за жизнь, за существо­вание. Голод, холод и темнота. Настоящего голода нет, так как еще не съедены овощи».

Дневник от 19 октября 1942 года

«…Сегодня у меня был второй уже раз проф[ессор] Мстислав Владимирович] Фармаковский. Принес для прочтения следующие страницы своего обширного тру­да «Технология акварельной живописи». Он просит меня написать что-нибудь для его книги. Нечто вроде предисловия. Я предложила ему то, что написано мною об акварельной живописи в моих «Записках» II тома, еще не законченных.

Его будущая книга представляет очень солидный научный и полезный труд не только для искусствове­дов, но и для молодых художников».

Дневник от 21 октября 1942 года

«…Вчера окончательно устроилась на зиму, выбрав для своего зимнего житья спальню. Она самая малая комната, имеет только одну дверь и три капитальных стены. Я рассчитываю, что она будет сохранять тепло лучше, чем другие. Свой большой стол я перетащила в спальню, и потому смогу работать, к чему я стремлюсь. Жаль, что эта комната темнее других. Одно из двух окон совсем заколочено фанерой, а другое наполовину.

Первый раз вчера вытопила печь после осенних хо­лодов. И давно пора было это сделать: в комнатах ста­ло очень сыро, акварели начали фалдить, как говорят, «отволгли». Сегодня у меня в комнате тепло.

Как сейчас становятся ценными самые простые, обы­денные вещи, о которых прежде очень мало думал, забо­тился и ценил. Петр Евгеньевич принес мне пять литров керосина (по распоряжению Бориса Ивановича Загурского), я этому так обрадовалась, что чуть-чуть не за­плакала от счастья. Радуешься каждой щепочке, дощеч­ке, которую Нюша где-нибудь подберет на улице или обменяет на какую-нибудь тряпку. Говорит с радостью: «Это для печурки!..»

Сегодня заходила ко мне Екатерина Николаевна. Бодра, интересно рассказывала, как они последние дни украшали палаты детской больницы, чтобы создать де­тям впечатление уюта, теплоты и ласки.

Не иссякают у ленинградцев душевные источники!

Все эти дни мы утепляли на зиму мою комнату. Оби­ли дверь войлоком, забили щели валиками. Заделывали на потолке трещины гипсом, чтобы тепло не уходило на чердак».

Дневник, от 28 октября 1942 года

«…Чудесные осенние дни. Гуляя по проспекту Кар­ла Маркса, зашла на место целого ряда разрушенных построек. Одни развалились от снарядов и бомб, другие разобраны на дрова. Груды исковерканных железных балок, рельс. Земля блестит от толстого слоя мелкобито­го стекла. Кучи ломаного кирпича. Глубокие ямы, на­полненные водой и всяким мусором. Везде торчат иско­верканные железные кровати, чаще ножками вверх.

Зачем я туда забрела? Да нарвать цветов! Трудно по­верить, что в конце октября цветут полевые цветы. Но это так. Ни разу не было мороза. Странно было видеть среди этого городского запустения, хлама и железа све­жие густые кустики полевой ромашки. На зеленых высо­ких стеблях — целые созвездия белых цветов с желтыми середками. Они мне говорили, что природа, пока земля существует, — вечна, возрождаясь беспрерывно, неус­танно, принося в дар красоту и умиротворение…»

4 ноября неожиданно узнала, что мне присвоено правительством звание заслуженного деятеля искусств. Я не страдаю честолюбием и никогда не страдала, но, узнав об этом, я была очень тронута, но еще более радо­стно мне было, когда я прочла в телеграмме обращение ко мне как к «ленинградскому патриоту». Мне было это очень дорого.

Дневник от 13 ноября 1942 года

«…Холодно… Болят руки, кончики пальцев, поду­шечки покраснели, припухли, точно подпеклись. На каждой образовалось нечто вроде нарыва. И все это чрезвычайно болезненно при прикосновении. От хо­лода страдала моя левая рука. Третий палец сильно распух, еле сгибается и вся рука ноет, как зуб. У меня всегда было очень развито чувство осязания. Оно, так же как и слух, часто помогало моему близорукому зрению.

Как я переживу эту зиму? Ведь дров у меня хватит только до середины или, в лучшем случае, до конца де­кабря. А потом?..»

Дрова! Дрова! Два последних дня рисовала портрет соседки, молодой санитарки. Она обещала мне при раз­борке одного деревянного дома уделить из своей доли несколько досок. Портрет сделала свинцовым каранда­шом, подкрасив его красным карандашом. Голова в на­туральную величину, и только голова. Она вышла похо­жа, но как искусство портрет нехорош.

Последние дни отвечала телеграммами на поздрав­ления меня с новым званием. Настроение у меня не приподнятое. Угнетает тем­нота. Живописью работать нельзя. Последние два дня у нас поспокойнее, хотя и есть бомбежка, и артобстрелы, но не так надоедливо…

 Август 1947 г.

Источник: Остроумова-Лебедева А. П. Автобиографические записки. — М. : Центрполиграф, 2003. — Т. 3. Тираж 5000 экз. С 296-300.