Сильный артиллерийский обстрел из тяжелых орудий по нашему району, снаряды рвались где-то недалеко, кажется, на Гороховой, я безучастно отнеслась к этому, фрицы чуть не каждый день вызывают воздушные тревоги. Это неприятно, так как надо являться в штаб по сигналу тревоги, а во время артиллерийского обстрела, если у нас стекла не сыплются, можно придумывать из чего, на чем и как сварить обед.

Вчера мылась впервые после ноября месяца, подивилась торчащим костям и с удивлением обнаружила явно выраженную цингу, начиная от пояса и ниже, все тело покрыто цинготными язвочками с гнойничками. Всеволод очень обеспокоен моим состоянием, я отнеслась равнодушно, ибо это и следовало ожидать. Теперь понятно, откуда это оцепенение и бессилие ног.

Силы катастрофически убывают, хотя мы изворачиваемся и выходим из положения довольно удачно. Сего­дня Всеволод мечтательно заявил, что, если ему предложили бы учитель­ствовать где-нибудь в глухой деревне, он бы уехал. Я с ним согласилась: взять книги, в том числе поваренную, детей, скарб, забраться в глушь и вздохнуть среди лопухов и крапивы от пережитого ужаса. Это ли плохо!

Самое удивительное, что, чем далее развивается эта чудовищная, бре­довая жизнь, тем более хочется жить и выжить, и выжить не одной, отнюдь нет, выжить всей семейной ячейкой. Кажется, после такой жизни узнала все, научилась ценить ничтожную радость, и жить будешь не так, как пре­жде, особенно, задыхаясь, захлебываясь от радости жить.

Мы многое не умели ценить, мы коверкали свою личную жизнь и во многом ее обезобразили. Теперь, когда у ребят покалечено детство, и они мечтают о дворцах не из шоколада, а из хлеба, вот теперь я увидела, как мало радости я им давала в нормальное довоенное время, как мало смеха и радости было в семье, как сурово и угрюмо мы жили.