Жаренные дрожжи

Яковлев Николай Михайлович

Яковлев Николай Михайлович — доктор медицинских наук, профессор, ведущий научный сотрудник Физиологического отдела им. И.П. Павлова, Института экспериментальной медицины РАМН, СПб. Выпускник Первого Ленинградского медицинского института (1961). Кандидат медицинских наук (1966), доктор медицинских наук (1982). С 1961 г. – сотрудник Института экспериментальной медицины АМН СССР.

С 1982 по 1987 год заведовал кафедрой нормальной физиологии Горьковского медицинского института. С 1998 г. ведущий научный сотрудник Физиологического отдела им. И.П. Павлова. Автор более 350 статей и монографий. Его последняя книга, выпущенная в 2011 г., называется «Психологическая защита девиантных подростков от стресса».

Что могу я, бывший тогда сопливым пятилетним пацаном, помнить о прошедшей войне? Картинки-впечатления, обрывки памяти, кусочки пазла, которые сложились в более-менее законченную мозаику лишь много позже, когда я стал уже взрослым.

Помню, мы сидим, вернувшись из детского сада, и ждем маму, когда она принесет чего-нибудь поесть. Нас трое: старший брат, ему было семь лет, и мы с сестрой – двойняшки. Жили мы в доме №9 на улице Халтурина (теперь она снова называется Миллионной) в коммунальной квартире №4. В одной из комнат жила женщина с маленьким ребенком. Позже она умерла от голода, а ребенка передали кому-то на воспитание.

Когда объявляли воздушную тревогу, мы спешно одевались, выбегали на улицу и вместе с жителями соседних домов прятались в бомбоубежище, которое располагалось в подвале. Народу было много, как правило, никто никого не знал, только соседские дети были знакомые, мы с ними дружили и обычно играли в середине подвала. Но все равно было страшно. Выли самолеты, иногда так громко, что казалось, будто они падают на наш дом. Стены сотрясались от бомбовых ударов. Тогда мы, дети, забывали игры, плакали, и нас, как могли, успокаивали чужие взрослые, прижимая к себе. Потом вдруг становилось совсем тихо. Налет прекращался. По радио на улице сообщалось об окончании воздушной тревоги, все расходились по домам. Помню, что во время налета многие соседи, так же как и мы, вообще не закрывали двери своих квартир.

Прошло немного времени, и люди перестали уходить по тревоге в бомбоубежище. Потому что бомбежки участились, а надо было жить и работать. К тому же, один умный человек сказал, что если будет прямое попадание, то никак не спастись от авиабомбы. Я лично убедился в этом, когда мы с мальчишками, пробежав Мраморный переулок, со стороны набережной Невы увидели результат прямого попадания в это угловое здание. На месте дома не осталось ничего. Поэтому многие жители во время авиа-налета прятались в простенке двери, где еще был шанс выжить.

Воду брали из реки, которая была ближе к дому. Мы с удовольствием ходили на Неву, недалеко от Кировского (Троицкого) моста. Там стоял огромный, наверное, по нашим меркам, военный корабль, который зенитным огнем мешал врагу приблизиться к цели. Морозы тогда были суровые, и мы, заполнив ведра, еще долго бегали с ребятами по замерзшей Неве. Некоторые забегали даже на середину реки. Взрослые ругались, что можно провалиться, некоторые трепали за ухо, однако нам, ребятне, все было нипочем.

Мама на работе получала за нас карточки, которые потом отоваривались на продукты. Обычно мы втроем ходили в выделенный нашему району магазин на ул. Толмачева, рядом с кинотеатром «Родина». Очередь была большая, но мы не скучали, так как вокруг было много знакомых ребят. Волнение усиливалось, когда наша очередь подходила ближе. Случалось, что кто-то в очереди (чаще это были бабушки) вдруг начинал кричать, плакать «Помогите! Убивают!», а из толпы вырывался мужик и быстро исчезал в подворотне ближайшего дома. Это было действительно страшное происшествие, ведь карточка выдавалась на несколько месяцев. Мама подшила в куртку брата карман, куда пряталась карточка, а мы с сестрой стояли рядом с братом, охраняли его.

Вечером приходила с работы мама, мы затапливали печь, становилось тепло и уютно, в комнате теплилась лампадка. Две другие комнаты были заколочены – не хватало дров. Потом мы ужинали и ложились спать. Мама обязательно готовила нам какую-нибудь еду, чтобы после садика мы не ложились спать голодными. У нас была большая библиотека, которую собирал когда-то еще дедушка, и мама понемногу продавала книги. На эти деньги она могла на рынке купить еды.

Самым любимым блюдом по праздникам были жаренные на сковородке дрожжи. Вот лакомство готово, наверху – румяная корочка, и такие дурманящие запахи щекочут ноздри – до сих пор помню этот волшебный момент! Прошло несколько лет после окончания войны, я как-то решил порадовать себя: купил дрожжи на вес, поджарил их по привычному рецепту, полный предвкушения… и тут же, не задумываясь, все выбросил, а потом еще долгое время проветривал комнату.

Помню, как по направлению от Дворцовой площади медленно двигалась полуторатонная машина с открытым бортом. Машина останавливалась возле каждого подъезда. Работали три человека: водитель и двое в грязно-белых халатах, одетых прямо на пальто. Я сначала решил, что в этих больших мешках они с утра собирают и вывозят мусор. Но когда машина приблизилась, я был поражен: они равнодушно подходили к лежавшему или просто задремавшему, как мне казалось, на завалинке человеку, ловко подхватывали его за руки и за ноги и забрасывали в машину. Я продолжал стоять как вкопанный. Когда машина поравнялась со мной, я краем глаза успел заметить, что кузов был больше, чем на половину, заполнен мертвыми телами. Потом уже, после войны, мне объяснили, что это было необходимо, иначе город бы захлестнула чума.

В то время было много крыс. Помню, что в мои обязанности входило выносить мусор на помойку, которая находилась у нас во дворе-колодце. Каждый день, когда я выходил с ведром, за десять шагов от помойки меня приветствовало легкое, как дуновение ветра, шуршание. Это тысячи, как мне казалось, крыс дружно расступались, оставляя узкую «тропинку», чтобы я мог пройти до баков. Я мало понимал серьезность ситуации, поэтому, чуть прихрамывая (у меня болела нога), спокойно шел по «тропинке» и с интересом разглядывал крыс, смотрящих на меня темными бусинками глаз. У крыс были лоснящиеся шкурки. Когда я возвращался обратно, «тропинка» за мной тотчас закрывалась. Так было каждый день, по-моему, до окончания войны. Я никогда матери об этом не говорил, чтобы ее не расстраивать.

Помню также забавный случай. Мама с рынка два раза в неделю приносила в обмен на книги два литра молока. Потом вдруг стала замечать, что уже через день остается лишь половина бидона. Обеспокоенная, она спросила: «Зачем вы себя обманываете?», но никто из нас молока не брал. Через несколько дней все прояснилось. Брат раньше обычного пошел в туалет и услышал, как кто-то тихо закрывает входную дверь. Дело в том, что мы почему-то никогда не закрывали ее на ключ. Была лишь цепочка, которая накидывалась на скобку двери. Оказывается, в нашем доме жил вор-гурман, которого не интересовало ничего, кроме молока. Это был интеллигентный вор: он всегда оставлял часть молока, зная, что дети тоже его любят. После этого случая мы стали закрывать дверь на ключ, и кражи прекратились.

Я не рассказал о своем отце Михаиле Васильевиче Яковлеве, враче-фтизиатре, который заведовал отделением в больнице. Когда война уже была в разгаре, его внезапно забрали на фронт, где он попал в штрафной батальон. Матери следователь сообщил, что друг отца, служивший с ним, передал в НКВД, как отец на работе рассказал ему пару политических анекдотов, порочащих власть. Наверное, тогда за такие доносы давали банку американской тушенки. Служба в штрафном батальоне закончилась участием в тяжелом бою, когда выполнялся приказ закрыть телами огневую точку дзота. Отец, инвалид, один из 28 оставшихся в живых из штрафного батальона, был реабилитирован, получил звание майора медицинской службы.

После ареста отца мать работала врачом в госпитале, госпиталь находился около завода «Большевик». Нам выделили рядом с ее работой двухкомнатную квартиру, куда мы и переехали с улицы Халтурина. Рядом был садик, куда мы ходили.

Помню такой случай. Мама вдруг получила повестку: «Явиться через три дня в военкомат». Мама плачет, из взрослых в нашей семье она одна, на кого ей оставить детей? Ее младший брат умер от голода, а старший – эвакуирован на военный завод в Свердловск. Кто-то из коллег посоветовал обратиться к председателю исполкома Ленсовета П.С. Попкову (позже, в 1950 г., его расстреляли по ленинградскому делу). На другой день она пришла к нему. Он выслушал, потом, успокоив, сказал, что она и так работает на войне, в военном госпитале, ее не посмеют забрать на фронт. Кроме того, у нее на руках трое маленьких детей. Слава Богу, все обошлось.

Ларчик же открывался просто, но узнали мы об этом только после войны. Тогда был пущен слух, что немцы-старожилы, живущие в Ленинграде еще с петровских времен, – предатели Родины. Мол, они ночью поднимаются на крыши и фонариками передают сигналы немцам на самолетах, куда нужно бомбить. Между прочим, с Пулковских высот, которые занимали немцы, центр города был виден как на ладони. Мама же чуть было не пострадала потому, что ее отец, немец-часовщик, с незапамятных времен живший на Васильевском острове, носил фамилию Демлер. Я после войны учился в школе, у меня была фамилия Демлер-Яковлев. Впрочем, через несколько лет на семейном совете было решено сменить детям фамилию на Яковлевых, чтобы в школе никого из нас не дразнили фашистами.

Но больше всего запомнился день Победы. Раньше город казался абсолютно пустым, будто вымершим. И вдруг он наполнился движением, жизнью: все, кто мог шевелиться, высыпали на улицу. Люди кричали, обнимались, смеялись, целовались с другими незнакомыми людьми, пели песни. Был замечательный салют. Наверное, в течение нескольких дней длился праздник. Можно было без билетов ехать, куда захочешь, а еще и сходить в кино.

Февраль 2014 г.

Подготовила для www.world-war.ru
Екатерина Горшкова, Санкт-Петербург.