Жизнь в оккупированной Голландии

Первой директивой немцев на территории оккупированных Нидерландов был указ о том, что каждая семья должна сдать имеющиеся у неё в наличии радиостанции и приёмники. Несмотря на опасность ареста при самом благоприятном исходе, многие, если владели несколькими станциями, старались сохранить одну у себя. Другие же мастерили детекторные приёмники и слушали через наушники вещание лондонского радио «Orange» несмотря на угрозу отправки в концлагерь.

Город Роттердам после немецких бомбардировок 1940 года.

Каждый вечер кто-то один из нас отправлялся в прихожую караулить – слушать, не идёт ли кто. Дело в том, что в это время уже наступал комендантский час, поэтому только немцы или те, у кого было разрешение, выданное немцами, могли находиться вне домов. Мы доставали из тайника наш детекторный приёмник, включали его, разделив наушники на двоих. А потом раздавались «точка», «точка», «точка», «тире», код буквы «V» в азбуке Морзе, и начинались новости на голландском языке на радио «Orange». Это было невероятно! Кто-то в Лондоне знал о нас и нашем положении и общался с нами. А здесь всё, что мы слышали или читали в газетах, было версией фашистской Германии, и в большинстве своём носило пропагандистский характер, а потому не заслуживало доверия.

Время от времени с наступлением темноты подпольное движение «Underground» распространяло листовки. Это была опасная работа, потому что если подпольщика ловили, или на него был донос, то его либо казнили, либо отправляли в концлагерь.

Когда ночью раздавался вой сирены воздушной тревоги, мы тут же бежали наверх, чтобы раздвинуть плотные занавески, смотреть на небо и слушать гул английских бомбардировщиков, которые летели в сторону Германии. Иногда самолёт оказывался пойманным лучом прожектора, и начиналась стрельба из зенитных орудий. А мы стояли, понимая, что пилоту ничем не можем помочь, кроме своего горячего пожелания добраться невредимым и тихонько шептали что-то в этом духе: «О, нет-нет-нет, пожалуйста, только не попадите в него».

Я работала в судовой электромонтажной фирме чертёжницей. Наш офис располагался на втором этаже, выходя большими окнами на порт.

Однажды днём мы услышали взрывы, которые раздавались как раз со стороны порта. Все посмотрели вверх и увидели самолёт, который, казалось, двигался прямо в наши окна. Мы мельком увидели пилота, прежде чем самолёт скрылся за крышей дома. Англичанин, и так близко! Самолёт прошёл низко над гаванью и сбросил бомбы на германские корабли. А нашей фирме в результате пришлось провести электротехнический ремонт и установить противоминные устройства «M.E.S. Anlagen» на судах.

Наших рабочих в порту часто сопровождал кто-нибудь из начальников. Начальники тоже носили спецодежду, чтобы не выделяться, потому что так было удобнее подглядывать или выискивать какие-нибудь новшества. Если детали были съёмными, их забирали в чертёжную мастерскую под предлогом, что детали повреждены, а на самом деле тщательно исследовали. Я помню, как был разобран на детали двигатель, и каждая деталь этого двигателя была аккуратно зарисована. При этом кто-то обязательно следил, как бы какой-нибудь немецкий надзиратель не решил бы подняться и посмотреть, чем мы заняты. Собранная информация передавалась союзникам теми нашими коллегами, кто оставался на связи с подпольем. Мы ничего об этом не знали вплоть до окончания войны. Ведь нужно было быть очень аккуратным из-за тех, кто поддерживал нацистов и их информаторов.

Вознесение – праздник и выходной день в Голландии, и мы с сестрой и друзьями решили отправиться на поезде за город погулять на природе. Погода была тёплая, солнечная. Мы провели чудесный день, а вечером очень неохотно вернулись на станцию. Подошедший поезд был переполнен: люди стояли в проходах, между сиденьями и даже разместились на багажных полках. Мы проехали совсем немного, когда услышали, что низко над поездом летит самолёт, а потом по крыше вагона пробежала пулемётная дробь. Всё что мы могли сделать, это вжаться в то место, где стояли. Самолёт пролетел вдоль поезда и потом ушёл в сторону. Мы видели его тень в окне. К счастью, никто в нашем вагоне не был ранен. Это был ещё один опыт общения с англичанином.

История в поезде имела для меня своё продолжение уже в восьмидесятых. Я тогда тоже ехала на поезде, но из Шеффилда в Манчестер. Когда мы проезжали по первому тоннелю, вдруг с крыши раздался прерывистый резкий стук, и я инстинктивно вжалась в своё кресло. Мгновение спустя я поняла, что это была не пулемётная очередь, а звук от падающих на крышу сосулек, которые поезд сбивал на своём пути.

Есть ещё один случай, который показал, как на меня повлияла война. Мы с мужем ехали на машине по открытой равнинной местности в Линкольншире в 1947 году. Мы ехали по прямой длинной дороге. Вдалеке на обочине я увидела человека в серой униформе. Я сразу начала осматриваться по сторонам в поисках путей спасения. К своему огромному облегчению обнаружила слева примыкающую дорогу и закричала мужу: «Налево! Поворачивай налево!». Муж посмотрел на меня с удивлением: «Зачем?». Только после этого я поняла, где нахожусь. А когда мы проезжали мимо того человека на обочине, я увидела, что это был дорожный патрульный. Местность очень напомнила Нидерланды, а серая спецодежда патрульного – форму немецких солдат. Годами мы старались избегать встреч с немецкими военнослужащими, стоящими вдоль дорог, потому что они либо конфисковали что-то, либо допрашивали, либо даже арестовывали в связи с диверсией, совершённой подпольщиками.

Мальчик во время голодной зимы 1944 г. Роттердам.

Последняя зима войны была суровой. Температура была ниже нуля, улицы покрыты толстым слоем льда. Ежедневный паёк пищи равнялся небольшой порции хлеба из смеси цветочных луковиц и горстки муки. Стоило отрезать кусок такого хлеба, как тот сразу разваливался и крошился. В последние годы мы выживали тем, что у фермеров на еду выменивали бельё, одежду и ювелирные украшения. А к зиме и у фермеров почти ничего не осталось, и мы очень ослабли. Нам удалось достать сахарной свёклы. Некоторые фермерские хозяйства просто не смогли собрать урожай. Мы с трудом выковыривали корнеплоды из липкой холодной глины, это было очень сложно без специальных инструментов. Позже мы раздобыли и уже собранную свёклу. Из натёртой свёклы мы готовили что-то похожее на лепёшки. У нас не было ни газа, ни электричества, ни угля, но мы собирали хворост и ветки по округе. А тем, кто жил в центре города в многоквартирных домах, приходилось топить не только половицами, но и всем, что было деревянным в доме, чтобы хотя бы немного согреться.

Мы жили в спальне с окнами на юг, там было теплее, чем в гостиной внизу. По ночам мы топили маленькую печку и готовили на ней сахарную свёклу.

К счастью, у нас был действующий водопровод, а отец соорудил небольшое водяное колесо, которое давало электричество, достаточное для лампочки в 6 ватт. Обычно утро мы проводили в постелях, сохраняя тепло под своими одеялами, потом кто-то из нас поднимался и шёл за супом по обледенелым улицам в ближайшую школу, где была устроена центральная кухня. Как правило, суп готовили из луковиц тюльпанов и раздавали по пол-литра на каждого.

Иногда по ночам уже после наступления комендантского часа мы с отцом брали пилы и шли на улицу, чтобы раздобыть небольшое дерево на дрова. Мы жили на окраине, где было много садов. Свой путь старались прокладывать по задним садам, вдали от глаз немцев, потому что выходить на улицу после наступления комендантского часа было серьёзным риском. Однажды мы отправились на железнодорожный переезд со старыми шпалами. Было очень темно, и мы тщательно прислушивались к обстановке вокруг. Вдруг с другой стороны дороги донёсся какой-то шум. Мы перестали пилить. И шум тоже стих. Мы начали пилить снова, и шум возобновился. Потом мы поняли, что кто-то по ту сторону железной дороги, как и мы, пришёл за дровами. С облегчением мы вернулись к нашему занятию: нам надо было напилить столько дров, сколько мы смогли бы донести домой.

Каждый разговор с соседями или друзьями обязательно сводился к воспоминаниям о еде, которая была нам доступна в довоенное время.

В какой-то момент в нашей семье было принято решение, что мы с сестрой попытаемся добраться до родственников нашей матери, которые жили на востоке Голландии на фермах. Мы с отцом собрали велосипеды, которые когда-то были разобраны на части и спрятаны в подвале, потому что в начале войны немцы у всех конфисковали велосипеды. Утром с грохотом, потому что у наших велосипедов не было шин, мы с сестрой отправились на восток. Из съестного у нас с собой был только мешочек с мягким горохом, последним из наших запасов. Теперь у родителей были наши продовольственные карточки и по две порции хлеба на каждого. Расставание было очень грустным, а перед нами был опасный путь в сто миль. На дороге нам мог встретиться только немецкий конвой, и мы всё время боялись его появления. До наступления комендантского часа мы добрались в Утрехт. Это составляло почти половину нашего пути. Ночевать мы отправились в дом друзей бабушки и дедушки, позвонили в колокольчик, и нас впустили в дом. Заднее колесо на велосипеде моей сестры сломалось на въезде в Утрехт, поэтому утром хозяин дома помог разыскать новое. У него была сигарная лавка, пустовавшая годами, но небольшой запас сигар всё же сохранился. На часть этого запаса и было обменяно новое колесо.

Хозяева дома нас покормили. На ужин у нас был хлеб, а на завтрак овсяная каша. Наконец-то мы чувствовали себя сытыми. Как оказалось, у людей, что жили восточнее нас, было больше еды.

Мы отправились дальше в путь. Утро было туманным, и поэтому мы не беспокоились из-за возможных авианалётов англичан на немецкий конвой вдоль дорог. Через десять миль нашего пути мы услышали гул приближающегося самолёта, который двигался в сторону конвоя, как раз туда, где мы должны были проехать. Мы спрятались в канаве на обочине и смотрели, как расстреливают конвой. После того, как всё стихло, мы снова сели на наши велосипеды, но теперь передвигались по тропам через лес, потому что так было безопаснее. Когда фермы были уже в поле зрения, у сестры снова сломалось колесо. Мы бросили наши велосипеды на обочине и побежали туда, где нас ждали.

Между тем в Роттердаме люди умирали тысячами. Не было гробов, не было лошадей, чтобы везти катафалки, не было сил, чтобы копать могилы и перевозить тела на кладбища за городом. На окраинах людей хоронили в неглубоких могилах везде, где только можно было её раскопать. Церкви были переполнены трупами. Не было ни бумаги, ни ткани, чтобы прикрыть тела.

К маю еды не осталось совсем. После долгих переговоров союзники и германский рейхскомиссар договорились о том, что 235 бомбардировщиков «Ланкастер» сбросят еду в определённых местах на окраинах города. 29 апреля это случилось: бомбардировщики ураганом пролетели над городом, иногда двигаясь метрах в 150 над землёй. Еда прибыла как манна с небес. Люди плакали от радости. Мой отец, страдавший от голодного отёка, не мог передвигаться, поэтому только мама пошла получать продукты, которые раздавали среди населения. Ей достаточно было всего лишь чайной ложки овса, чтобы чувствовать себя целый день сытой. Она была страшно худая.

Когда несколько лет назад я смотрела программу на «BBC» о голодной зиме, я долго плакала.

На ферме война имела другое завершение. Немцы отступали, со стёртыми ногами, потрёпанные и голодные, они взрывали мосты и деревья у главных дорог, чтобы воспрепятствовать движению союзнических войск, прихода которых мы с нетерпением ждали.

Однажды рано утром, ещё до того, как комендантский час закончился, нас с кузиной разбудили какие-то голоса. Я подошла к небольшому открытому окну. Выглядывать в окна было запрещено. А то, что я услышала заставило меня подпрыгнуть от радости и закричать: «Томми! Томми пришли!». Я слышала английскую речь. Мы спешно оделись, разбудили дядю и тётю и побежали на улицу, где в пятидесяти ярдах вверх по нашей узкой дорожке рядом с танком, завалившимся в канаву, стояли военные в английской форме и разглядывали его. Двое из военных подошли к нам и попросили воды. Первый человек, с кем я смогла, наконец, поговорить по-английски! Я занималась английским языком с тринадцати лет, позже окончила курсы переводчиков. А теперь вся наша кухня заполнилась британскими Томми. Мы могли им предложить только молоко, а они принесли чай и шоколад — настоящая роскошь! Вопросы сыпались со всех сторон, а я переводила, потому что из семьи больше никто не говорил на английском языке.

Валкенсвард, Голландия, 18 сентября 1944.

Понадобились сутки, чтобы вытащить танк из канавы, но он всё равно не смог бы пройти по узкой дороге. На следующий день к нам на ферму приехал джип с тремя Гарри: фотокорреспондентом, репортёром и водителем — их всех звали Гарри. Они отвезли нас, шесть девушек, к нашим родственникам в 15 милях от нас. На протяжении всего пути Гарри держали руки на оружии, потому что немцы всё ещё прятались в лесах вдоль дорог. Мы были рады узнать, что у родственников всё хорошо.

Подпольная организация устроила бал для английского танкового полка, где я встретила своего будущего мужа. Мы поженились в ноябре, это была первая гражданская, а не военная, свадьба. Торжество провели сначала в городской ратуше, а потом и в английской церкви Роттердама, куда я ходила подростком. Обряд совершил военный капеллан.

В феврале 1946 года я навсегда переехала в Англию.

 Перевод для www.world-war.ru Елены Захаревич

Источник: http://www.bbc.co.uk/history/ww2peopleswar/stories/96/a2726796.shtml