Жизнь перед войной в Пельгоре

У моих дедушки и бабушки Кругловых было пятеро детей. Когда старшие женились и отделились, с родителями остался младший из сыновей — мой отец. Михаил и Василий держали в Любани до революции мясные лавки. Старожилы вспоминали их как честных и трудолюбивых людей.

Когда в наши дни стало известно о расстрелах в Левашово, я нашла в спис­ках убитых своего деда — Василия Васильевича Круглова. Он погиб в 1934 году. Дядя Михаил прошел все ужасы ГУЛАГа.

Отец мой Николай Васильевич работал помощником машиниста, но в 1938-м был уволен за опоздание на работу. Окончил курсы трактористов и стал работать в пельгорском колхозе «Вызов». За свой труд был удостоен путевки на ВДНХ. Но не суждено ему было побывать в Москве. Прибыв на сбор в Тосно, он узнал, что как брат врагов народа ехать на выставку не может. Пережив это ужасное унижение, отец стал работать еще лучше. Мы жили в постоянном страхе: боялись, что возьмут и его. То было жуткое время. Люди опасались раз­говаривать между собой, друг мог оказаться недругом.

Помню такой случай. У сельмага стояла очередь за хлебом: ждали, когда привезут из Замостья, где была пекарня. Пьяный тракторист куражился: «Пока не пропью советскую власть — буду пить!» На следующий день к его дому под­катил «воронок», и тракторист получил «десятку».

Перед войной в деревнях с хлебом было трудно. С самого утра к магазину тянулись старики и ребятишки (молодые работали в колхозе). В Пельгоре на­ходился сливной молочный пункт. Парнишка Алеша Артемьев отвозил на ло­шади молоко в Любань. По возвращении его посылали с фанерным фургоном за хлебом в Замостье. Хлеба обычно на всех не хватало. Такая вот перед войной была жизнь.

И вот наступило трагическое воскресенье 22 июня. Отца сразу взяли в ар­мию. Уже бомбили бородулинский аэродром. Вскоре через деревню потянулись наши отступающие части. Мама, плача, выносила им ведра огурцов и хлеб. Военные успокаивали: «Мы, мамаша, вернемся…»

Но пришел бригадир трактористов В. И. Братчиков и сказал: «Сегодня но­чью уходим в лес». Мы наспех зарыли в подвале вещи, и ушли, забрав коров и овец. В лесу расположились под елками. Мимо нашего стойбища потянулись группы красноармейцев. Мы умоляли их не оставлять нас. Потом мы узнали, что горит Пельгора. Ее подожгли наши отступающие части.

В лесу тоже не было покоя. На бреющем полете над нами пролетали немец­кие самолеты и строчили из пулеметов. Нам ничего не оставалось, как вернуть­ся домой. Нацепив на палку белую тряпку, мы вышли из леса. В деревне немцы били палками кур, мылись у колодца, хохотали и кричали: «Ленинград — ка­пут!» Нас не тронули, мы пошли к своим сгоревшим домам. К счастью, в Пельгоре уцелела школа: она стояла в стороне от деревни и не загорелась. В ней и по­селились все, кто остался без крова. Но спустя какое-то время в школу пришел немецкий офицер с переводчиком и сказал, чтобы мы в тот же день освободили школу. Люди заметались, не зная куда податься. Наша семья — мама и чет­веро детей — отправилась в Новинку. Немного пожили в пустующем доме, но явились хозяева, и мы перебрались в Вериговщину, где поселились в бывшей колхозной конторе.

Незаметно прошла осень, за ней наступила суровая зима. В 8-ми километ­рах от Вериговщины проходил фронт. Наши самолеты бомбили каждую ночь. Мы жили в постоянном страхе, спали не раздеваясь.

С фронта привозили убитых немцев. Их хоронили в Пельгорском парке. Об­разовалось целое немецкое кладбище с ровными рядами могил и касками на березовых крестах. Наконец, страшная зима миновала. Хоть война и продол­жалась, надо было думать, чем кормиться и как жить дальше. Пришлось ехать обратно в Пельгору — сажать картошку. У нас сохранился амбар на огороде, где прежде хранили зерно. Там и устроились. Сложили плиту, прорубили окно и стали жить.

Однажды немецкий комендант приказал всем жителям собраться у комен­датуры (она помещалась в бывшем Братчиковом доме) и выбрать старосту. Вы­бора особого не было. В деревне осталось всего трое пожилых мужчин: Иван Петрович Петухов, Михаил Афанасьев и Василий Иванович Братчиков — его и выбрали. Человек он был положительный, хотя и робкий.

С того дня всех обязали приходить в 9 утра к комендатуре и получать у ста­росты наряд на работу.

Народу в Пельгоре прибавилось. Прибыли семьи из прифронтовой полосы: Малуксы, Доброго Села, Смердыни. Нам приказали вырыть в горе бункеры для немецких солдат и, самое страшное, построить в недельный срок конюшню раз­мерами 8 на 8 метров. Нина Киселева возмутилась и сказала, что эту работу нам и за год не осилить. Мы не успели и глазом моргнуть, как Нину избил кон­воир.

Женщины и девушки работали без отдыха, конвойные подгоняли, но в не­делю мы, понятно, не уложились. Крышу достраивали наши военнопленные. За работу нам раз в неделю выдавали паек: буханку хлеба, немного масла и ку­сочек эрзацмыла. С фронта в деревню привозили убитых лошадей. Жителей со­бирали у комендатуры и делили мясо по едокам. Помню, мама тушила конину с картошкой, и это было редким удовольствием.

В Пельгоре была прекрасная церковь. Немцы привезли откуда-то право­славного священника, и все стали ходить молиться. Приходили и немцы. Ког­да священник провозглашал: «Многая лета Гитлеру», — мы должны были кре­ститься. Немцы строго следили за нами, и мы крестились, в уме прося у Бога нашей победы и чтобы нам выжить.

Так прошел 1942 год. Стало ясно, что немцам дальше не продвинуться. Наши их остановили и хорошо били. Вдобавок русские зимы помогали своими морозами. У нас крепла надежда на победу. Вокруг не смолкала канонада. Не­мцы ходили понурые, по ночам врывались в наши лачуги — искали партизан. Но наш край не был партизанским: партизаны действовали в Заболотье, Рябо­ве, а у нас — нет.

Ввиду плохих дорог немцы в 1942—1943 годах взялись за строительство деревянных настилов. Сгоняли всех, кто хоть как-то мог работать. Увязая в грязи, мы вытаскивали на своих плечах из леса бревна и укладывали их на про­секе. Донимали комары и голод. Тяжелая работа изнуряла до предела. Дорога эта шла от Мги до Любани, мы строили на участке Замостье—Новинка. Я хо­дила работать за маму, которая оставалась дома с малышами.

Осенью 1943 года населению Пельгоры и соседних деревень приказали явиться в комендатуру с детьми и выдали «аусвайсы» — голубые листки, куда вносились особые приметы и ставились отпечатки пальцев. Люди волновались, предчувствуя недоброе. И недаром: в сентябре началась эвакуация. К каждому дому подъезжал немец с телегой и велел грузить вещи. Поплакали, погоревали да и поехали, привязав к телегам коров. В Любани нас посадили в товарные вагоны и повезли в неизвестном направлении. Выгрузили на станции Ренге.

Снова началась каторжная работа от зари до зари за один прокорм. Нам не давали даже одежды.

Советские войска пришли в начале апреля 1945 года, и радости нашей не было предела. В Пельгоре и Новинке стали с нуля поднимать колхоз. Объ­единились, а ни лошадей, ни техники нет. Выстроимся в ряд 20 женщин и копаем ржавыми лопатами, подтрунивая над собой: где бы плуг найти, мы б и пахали…

Подходит к нам однажды бригадир Александр Гогин и говорит: «Бабы, а что я вам принес…»

Мы отвечаем: « Хлебушка бы, а больше ничего не надо!» А он говорит: « Победу я вам принес, вот что!» Было это 9 мая 1945 года. Кто плакал, кто смеялся… Наша семья уже знала, что отец погиб еще в сентябре сорок первого. Но вой­ны больше не было, и надо было жить и работать…

Примечание: В 1907 году село Пельгора имело 67 дворов, 389 жителей, 2 школы, церковь (памятник архитектуры), В 1934 году в Пельгоре проживало 390 чел.

 

Источник: За блокадным кольцом : воспоминания / Автор-составитель И.А. Иванова. – СПб.: ИПК «Вести», 2007. с. 247-249.