Живопись спасла меня

Дима Бучкин

— Мне вспоминается блокада как одна сплошная чёрная ночь. Люди изголодались и промёрзли на несколько жизней… Отец [1] подарил мне этот блокнот со словами: «Фиксируй всё, что видишь. Кто, Димка, если не мы?» Наверное, отчасти это занятие спасало меня, отвлекая от постоянного чувства голода.

Впрочем, это был не первый раз, когда живопись играла решающую роль в судьбе семьи Бучкиных. 1937 год. Димке 10 лет. Ночь, тревожный звонок в дверь. В квартиру вошли трое, сухо бросили отцу: «Вы арестованы. Собирайтесь». Статья 58-я, что означает «враг народа». Товарные вагоны, набитые людьми, — в такой погрузили всю семью художника. Конец зимы, холод, еды нет… Потом — неотапливаемый барак в Тюмени, несъедобная баланда, вши. Каждый день военные уводили одного из арестованных, никто обратно не возвращался. Однажды пришли и за Бучкиным-старшим.

— Мы с мамой несколько дней ни спать, ни есть не могли. Уже с отцом попрощались. А на третий день глазам своим не верим — входит в барак отец, живой, улыбается, в руках огурцы с помидорами. А на стену барака приколачивают огромный порт­рет Сталина.

Оказалось, начальник лагеря узнал, что у них содержится художник. Вот и поручил ему нарисовать «вождя народов».

— Началась весна. Отец в бараке заканчивал картину «Сибирские партизаны бьют белых», которую тоже попросил написать начальник, как вдруг тот входит собственной персоной. Ставит на стол бутылку портвейна и с улыбкой возвращает отцу паспорт. Мы вернулись в Ленинград. Но за что его, сына крестьянина, матроса Балтий­ского флота, автора картин на историко-революционные темы, тогда арестовали, для нас так и осталось загадкой.

Рисунок из семейного архива

Нежданная война…

Война началась как раз накануне Димкиного дня рождения.

— 23 июня 1941 г. мне исполнилось 14 лет. В то лето мы жили на даче за городом, в с. Рождествено. Утром 22-го мама уехала в Ленинград за продуктами к празд­ничному столу, и тут прибежала соседка с новостью: началась война! Паники не было. Вечером нас навестил художник Михаил Авилов, лично знавший Будённого и Ворошилова. Он сказал: «Климушка Ворошилов с Семёном Михайловичем ещё на дачах отдыхают, лето всё-таки. А вот вернутся из отпуска — тогда немцам капут и придёт».

Однако враг вопреки бравурным настроениям приближался. «Сарафанное радио» доносило — Псков взят, Луга пала… Семьи бросали дома, пожитки и пешком стекались в Ленинград — люди были уверены, что там безопасно.

— В городе войны не чувст­вовалось совсем. Магазинные полки ломились от деликатесов. Недалеко от нашего дома на Рубинштейна был рыбный магазин — его прилавки были завалены консервированными крабами, а в аквариумах плавали живые осетры. Отец как-то сказал маме: «Купила бы еды впрок. Война всё-таки». Но святая вера в силу Красной армии давала ощущение полной безопасности… Всё закончилось в один день: после работы мама пошла в магазин — а он пуст. Правительство изъяло продукты и ввело в Ленинграде карточную систему.

В первые дни блокады умерли самые сильные и здоровые. Именно им оказалось сложнее всего переносить муки голода. Всё, что ценилось раньше, перестало быть главным. Хлеб заслонил собой всё. Серебряный кубок с дарственной надписью «А. И. Куприн Катюше в день свадьбы» (писатель был дружен с семьёй Димкиной мамы) обменяли на две буханки хлеба. Котиковую шубу продали за 12 кг пшена и были счастливы.

— В любое время есть те, кто наживается на чужом несчастье. Мой отец состоял в Союзе художников. Уже после войны стало известно, что для поддер­жки членов Союза из Москвы был прислан самолёт с продовольствием. Но досталось оно лишь председателю и нескольким приближённым. Позже балерина Красношеева рассказала, как те устраивали оргии с молоденькими танцовщицами, покупая их теми продуктами…

При каждом доме была создана команда подростков для защиты здания от зажигательных бомб. Взрослые работали, а жилище оберегали дети.

— Нас в команде было четверо — Олег Чубинский, Лёнька Кривский, Макс Райкин (младший брат Аркадия Райкина. — Ред.) и я. Мы дружили с первого класса и прошли плечом к плечу всю жизнь… А руководила нашей бригадой молодая женщина, начальница жилконторы. Она погибла на моих глазах. Когда были на крыше, недалеко от нас разорвалась бомба. Я уцепился за трубу, а её взрывной волной снесло с дома.

Во время воздушной тревоги мы спускались в бомбоубежище в соседнем доме. Однажды отец слёг с температурой и идти туда физически не мог. И мы с мамой остались: помирать — так вместе. В ту бомбёжку снаряд прямым попаданием разорвался над убежищем. Люди умерли заживо погребёнными под обломками — разбирать завал не было сил ни у кого…

«Шурка» Гарбо

О семейной жизни художника Дмитрия Бучкина и актрисы Александры Завьяловой, которую называли советской Гретой Гарбо, почти никто не помнит. Но сегодня бывший супруг Дмитрий Петрович — единственный человек, который поддерживает забытую всеми звезду.

— Я учился в Художественной академии, и к нам часто на танцы приходили девчонки из театрального. Там с Завьяловой и познакомились. Причём сначала мне больше понравилась её приятельница Татьяна Доронина, с которой у меня даже был короткий роман. Но Шурка меня покорила тем, что была искренней, настоящей, из простой крестьянской семьи.

Потом — свадьба, рождение дочери Татьяны. Однако вместе молодые прожили недолго. Александра не выдержала проверки славой — её фото печатали даже в американском журнале «Лайф». Роли в фильмах «Ждите писем», «Алёшкина любовь» и др. сделали её популярной.

— Наш дом всегда был полон её поклонниками. Среди её почитателей был и Аркадий Райкин… Ушла она от меня к грузинскому режиссёру. Но не сложилось у них, и мне пришлось усыновить его сына…

Сегодня Александра Семёновна живёт по сосед­ству. Её пенсия — всего 8 тысяч. Бывший супруг, который как блокадник получает больше, помогает своей Шурке.

— Жизнь научила прощать людям многое.

 Подготовила: Алина Клименко

[1] Советский живописец Пётр Бучкин

Источник: Еженедельник «Аргументы и Факты» № 9 27/02/2013