Жить для двоих

Шла долгая, холодная зима 1942 года. Страх от обстрелов и бомбежек отошел на второе место, голод овладел всеми, в глазах у всех стояла смерть. В квартире, где совсем недавно жило 25 человек и всегда было весело от детского смеха, осталось всего двое — две сестрички 15 и 7 лет. И благодаря старшей сестре они еще были живы. Старшая, Мила, каждый день спускалась в булочную, где простаивала в ожидании часами, чтобы получить их пайки хлеба по 125 г. С каждым днем народу становилось все меньше, вперед хлеб не брали, чтобы не съесть его сегодня.

Блокадный Ленинград

Мила ушла в булочную, прошло два часа, а она не возвращалась. Малышка сидела около холодной печурки, сосала свой воротничок от платьица, чтобы не так хотелось есть и смотрела на часы. Сестра не приходила, и она, открыв дверь, вышла на лестничную площадку, что делать ей было запрещено. Нащупав маленькими ножками в сшитых стеганных валеночках с галошами ступени в кромешной темноте, перебирая пальчиками холодные перила, девочка медленно стала спускаться вниз. Ступеньки, облитые водой, были скользкие, идти тяжело, маленькие ручки еле доставали до перил, а ноги разъезжались в разные стороны.

Пройдя три ступени, девочка наткнулась на какое-то препятствие. От неожиданности она упала, и во время падения галошка соскользнула с валенка. Малышка села на ступеньку и стала ее искать. Она шарила руками вокруг, пока не наткнулась на что-то одетое и холодное. Ее ручки нащупали руки, тело и, наконец, лицо. Ужас и страх содрогнули маленькое тельце ребенка, она закричала: «Кто это? Мила! Это ты?» Сев на ледяные ступеньки рядом с мертвым телом, девочка горько заплакала.

Она плакала все громче и громче, вытирая катившиеся по лицу слезы замерзшими пальчиками, «Если это моя Мила — тогда я останусь и буду здесь сидеть, замерзну и тоже умру», — думала девочка. «Одна я в квартиру не пойду, там темно, страшно, холодно, никого нет, и есть нечего».

Внизу послышались шаги, они гулко отдавались в тишине и медленно приближались, потом они стали все слышнее, кто-то пытался идти быстрее, Девочка перестала плакать и стала прислушиваться. И вдруг она услыхала среди темноты, холода и ее горя такой знакомый, теплый и ласковый голос сестры: «Малышка, родная моя, я иду, не плачь, я уже совсем близко».

Сердце девочки забилось от радости. Она встала и закричала:

— Мила, это ты? Иди скорее, здесь кто-то сидит! Умер, наверное. И мне не прийти к тебе.

— Умер? Кто же?

— Не знаю, иди быстрее.

Маленький светлячок на пальто сестры быстро приближался к девочке. Мила вытащила маленький карманный фонарик и содрогнулась от ужаса. Огонек осветил сидевшую на ступеньке, прислонившись к перилам, молодую женщину, жившую в соседней квартире, еще вчера она была жива. Она похоронила мать, отца, двоих детей, а вчера ей принесли похоронную на погибшего мужа. Рядом с мертвой женщиной сидела ее маленькая сестра — маленький скелетик, замершая, напуганная, с валенком в руках, слезы все еще текли по ее рукам.

В большом шестиэтажном доме, где жило много народу, стало жутко от тишины. Кто уехал, кто ушел на фронт, но, в основном, умерли. Не слышно скрипа дверей, чьих-то шагов. Девочке было страшно спускаться каждый день вниз по этой лестнице, подниматься на 5 этаж: «Возможно, завтра я также умру, свалившись на этой лестнице. Теперь уже очередь моя. Но я не могу, у меня есть сестра, я должна собрать все силы и жить для нас двоих».

«Люди, которые спасали других, которые проявляли какую-то доброту, самоотверженность, они, как правило, выдерживали гораздо дольше, а если и не выдерживали, то во всяком случае погибали людьми, не расчеловечиваясь». Д.А. Гранин.

Источник: Моя блокада (документальные очерки). – М.: Издательство ИКАР, 2009. с. 106-108. (Тираж 200 экз.)