Я оказалась рабыней

Летом 1940 года наша семья приехала в город Брест, куда мои родители были направлены на укрепление советской власти в освобожденных областях Западной Белоруссии.

Мама, Иевлева Е.А., работала зам. заведующего отдела кадров Брестского горкома партии; отчим Малышков И.С. — директором совхоза военторга, располо­женного в 13 км от города Бреста. Мы с сестрой учились в школе №15 (она в 9 клас­се, я — в 7), а маленькие братишки находились дома. Жили мы в микрорайоне Граевка, напротив военного городка. В семье часто велись разговоры о тревожном поло­жении на границе (ведь Брест — пограничный город).

Весной 1941 года участились провокации со стороны немецкой армии. У ро­дителей неоднократно возникало желание отправить нас к родственникам отчима в Смоленскую область, т.к. они прекрасно понимали, что если начнется война, то первые бомбы посыпятся на нас. Но никто даже подумать не мог, что война совсем рядом и что начнется она внезапно.

20 июня я сдала последний экзамен за 7 класс, а двадцать первого был в школе выпускной вечер. В ту ночь мы всем классом долго бродили по городу, пели песни, строили планы на будущее. И никто не думал и не гадал, что через считанные часы придет конец и мирной жизни и нашим планам.

Пришла я домой во втором часу ночи и только крепко уснула, как раздался страшный грохот. Я вскочила, не понимая, что происходит. Грохот продолжался. На глазах обрушилась часть стены и потолка, огонь шел по проводам. Заскочивший к нам сосед — лейтенант крикнул: «Это война, спасайте детей!». Накинув на себя ка­кую-то одежку, схватив ребятишек, а их было трое: 6 лет, 4 года, 2 месяца, мы бросились из дома, который уже горел. Хотели бежать к пешеходному мосту, чтобы попасть в центр города, но сделать этого не смогли, т.к. на железнодорожных путях стоял состав, с которого фашисты поливали пулеметами огнем бегущих по мосту людей.

Кругом горели дома и пристройки, над военным городком возвышались клубы дыма, с неба то и дело с воем пикировали немецкие самолеты. Грохот, вой падаю­щих бомб и мин, крик в панике бегущих людей, плач детей… Трудно описать эту картину народного бедствия.

Тогда мы побежали на окраину города, там была заболоченная местность, по­росшая кустарником. Там не было такого кромешного ада. Мы спрятались в кустарнике. У нашей мамы от всего пережитого сразу пропало молоко и двухмесячный братишка заходился плачем от голода. Разжевали корочку хлеба, положили в тря­почку и дали ему вместо соски.

Уже давно рассвело, все, кто находился на болоте, с надеждой смотрели на небо, ожидая наши самолеты, но их не было. И только слышен был мощный артил­лерийский грохот: это сражались защитники Брестской крепости.

Я сказала маме, что сбегаю на улицу Республиканскую, где мы жили, чтобы узнать, как там, и если дом не сгорел совсем, взять хоть что-нибудь из одежды, т.к. мальчиков мы выхватили из кроваток и на них были только маечки и трусики и де­тей страшно искусали комары, им было холодно.

Бежать мне было страшно, т.к. всюду стреляли, немецкие самолеты летали очень низко, охотясь за мирными жителями, а спрятаться, было негде: всюду были одни пожарища, домов целых не было, наш дом тоже сгорел дотла. Я помчалась на­зад, не видя ничего перед собой: слезы застилали глаза. Вдруг услышала детский плач, я остановилась у куста акации и увидела страшную картину: у огромной во­ронке в луже крови лежала женщина, нога у нее была оторвана, а около нее ползал маленький ребенок и громко плакал. Неизвестно откуда выскочил немецкий солдат, схватил малыша за ножку и ударил головой о сруб колодца… Сколько буду жить, никогда не забуду этого…

Когда я нашла своих, мама, видя ужас на моем лице, ничего не спросила, она все поняла: фашисты уже в городе, нам надо срочно уходить.

Документы, которые мама смогла схватить, оставлять при себе было нельзя: там был её партийный билет, паспорт, наши метрики и т.д. Документы зарыли в глубокую яму. Решили изменить фамилии и имена.

Взяли мамину девичью фамилию: Осколова, а также поменяли все имена. Я стала Осколовой Верой. Ею я была до конца войны. Под этой фамилией я была и в концлагере.

Вместе с такими, как мы беженцами, двинулись на Восток. Чтобы не привле­кать внимания фашистов, пробирались проселочными дорогами и маленькими группами. Удалось нам зайти в д. Ямно, где находилась контора совхоза военторга, директором которого работал мой отчим. Нам соседи сказали, что он, узнав о напа­дении Германии на нашу страну, сразу, же оседлал коня и помчался в военкомат, ведь он был офицер запаса. С тех пор мы о нем так и не могли ничего узнать.

Рабочие совхоза помогли нам: дали детям одежду, дали хлеба, два мешочка крупы, и мы пошли дальше.

Не только на Минском шоссе, но и на проселочной дороге, валялась масса разбитой и искореженной техники: танки, артиллерийские орудия, машины. Везде можно было увидеть трупы наших солдат, их никто не хоронил.

Вообщем, с великими муками мы с детьми прошли километров 100 от Бреста. (А крепость все продолжала сражаться).

Остановились в д. Запруды. Спасибо, добрым людям — приютили, угол дали. Вскоре началась жниво. Нас с сестрой научили жать. За день работы давали пуд зерна. А потом копали картошку у крестьян. Платили и картошкой и другими про­дуктами, а иногда, видя нашу нищету, давали домотканую одежонку, чему мы были очень рады. В соседней деревне Краснолески нашелся пустой дом, в котором при панской Польше жили осадники. Староста разрешил нам занять его. Там поселились мама, сестра и братишки, а меня взяли нянькой в семью зажиточного крестьянина в деревню Жердечино.

В феврале 1942 года я заболела сыпным тифом. Болела очень тяжело, больше недели была без сознания. Спасибо хозяевам, у которых я работала, зато, что они не выгнали меня тифозную, (а у них была большая семья), даже маме сообщили, и она ухаживала за мной. Конечно, мама заразилась от меня, а от нее сестра и братишки. Поправлялась я очень медленно. В начале весны 1942 года, немцы стали уго­нять молодежь на работу в Германию. 9 апреля 1942 года с трудом я поплелась к маме в деревню Краснолески. Я не видела сестру и братьев с февраля.

И только пришла к маме, сразу появились два полицая и приказали мне соби­раться для отправки в Германию. Под мобилизацию попала сестра, которой было 17 лет. Но она находилась с братишками в тифозной больнице, а старосте надо было выполнять разнарядку, вот он и приказал полицаям забрать меня, пятнадцатилет­нюю. Я шепнула маме «Все равно убегу». Полицай как — будто понял, что я сказала и говорит мне: «Попробуй бежать, расстреляем и мать и всех щенков».

До города Кобрино (это 30 км) нас гнали пешком. Там погрузили в товарные вагоны и привезли в город Брест, в тюрьму, которая была превращена в сборный пункт. А уже из Бреста полный состав подневольных рабочих отправили в Герма­нию.

Так я оказалась в городе Штральзунд. После санобработки нас привели на биржу труда (арбайтзам). Там во дворе всех выстроили полукругом, надели каждо­му на грудь деревянную табличку с указанием фамилии, имени и возраста.

Меня купила фрау Ольденбург, дочь богатейшего прусского помещика. Она была управляющей имением Фёрстерхов, расположенного в 8 — 10 км от города Штральзунда. Так я оказалась самой настоящей рабыней.

Мой рабочий день начинался в полпятого утра и заканчивался не раньше по­ловины одиннадцатого или в одиннадцать часов вечера. Работы было невпроворот: две коровы голландской породы (каждая давала по 30 литров молока в день), семь свиней, около сотни штук птицы (куры, гуси, индюшки, утки и даже перепелки), большой огород и дом, в котором было 12 комнат. Все это должна была обслужи­вать я одна. Хозяйка строго следила за тем, чтобы я не ходила, а бегала. Только и слышала от нее «шнель», «шнель».

Коров доила, весь скот и птицу кормила, навоз из хлева на тачке вывозила, во­ду из колонки таскала, всё делала, и убиралась по субботам в комнатах. А ведь было мне 15-16 лет! Кормила меня фрау плохо, давала четыре ломтика хлеба и похлебки. Благо, что свиньям готовила корм я сама, так вареной картошкой тайком разжива­лась.

До сих пор не знаю, как я выдержала все это, если учесть, что в первую зиму у меня руки и ноги были в нарывах.

Прошел год. Я настойчиво учила немецкий язык, знала, что может пригодить­ся. От мамы за этот год получила только две открытки. Узнала, что от голода умер восьмилетний братишка, а к ним приходят внуки деда Талаша (так звали героя — партизана времен гражданской войны из повести белорусского писателя Якуба Коласа «Трясина») Я поняла, что мама стала партизанской связной.

Этой же весной (1943 год) случайно узнала, что совсем недалеко от имения, за железной дорогой в трёх — четырёх км, на окраине деревни Царрендорф находится лагерь военнопленных. Я просто потеряла покой. Решила, во что бы то ни стало при первой же возможности там побывать. Во время отсутствия хозяйки (она уезжала к отцу) мне это удалось.

Лагерь был обнесен двумя рядами колючей проволоки, на уг­лах вышки с охраной. В лагере были пленные: наши — советские, французы, поляки, бельгийцы и т.д. Познакомилась с нашими. Они как-то сразу поверили мне и попро­сили моей помощи. Я сделала все, что смогла. Три месяца готовились ребята к побе­гу.

31 июля 1943 года Всеволод Лузгин (из Петрозаводска) и Валентин Плешивцев (из Воскресенска) бежали из лагеря. На следующий день в имение явились геста­повцы, меня страшно избили и предупредили, что если хоть раз меня заметят у ла­геря, концлагеря мне не миновать. Но меня уже ни что не могло остановить, особен­но после того, как я из Белоруссии получила назад свою открытку с припиской, что маму, сестру и братьев я больше никогда не увижу. Я, конечно, подумала, что их за связь с партизанами расстреляли фашисты.

Стала готовить побег второй группы. Надо было проявлять максимум изобре­тательности и осторожности. Ходила к лагерю только ночью, чтобы меня не видели местные жители. Разработали другой маршрут. Мне предстояло провести их до же­лезнодорожной станции Грайсфальд (это 5-6 км) предварительно хорошо узнать до­рогу и запомнить расписание поездов.

В празднование немецкой пасхи (1 мая 1944 года) я их ночью проводила. Мы попрощались. А утром, когда хозяйка с гостями уехала, я взяла свои вещички, села на поезд и уехала в Берлин. В Берлине с большим трудом купила билет до Варшавы. Короче с трудностями, с приключениями при пересадках добралась почти до Вар­шавы.

А это был у немцев особый протекторат. И, понятно, контроль при пересече­нии границы особый, строгий. Началась проверка документов, а их у меня нет… Меня схватили и отправили в гестапо города Бромберга (польское название Быдгощ).

Две недели держали в одиночной камере. Ежедневные допросы с пристрасти­ем: не только били, но и не раз специально заставляли смотреть, как овчарки по ко­манде гестаповцев рвали беззащитных людей, находящихся в камерах.

По характеру вопросов, которые мне задавали на допросах, я поняла, что меня приняли за кого-то другого. Так потом и оказалось.

Недалеко от города Бромберга гестапо раскрыло подпольную организацию, в которой были три девушки: Лиза Вильчик, Галя Королькова и Вера Баженкова. Пер­вых двух фашисты схватили, а Вере Баженковой удалось скрыться. Вот меня, Веру Осколову, фашисты приняли за Веру Баженкову…

После двух недель одиночки меня перевели в общую камеру, там я и познако­милась с Лизой и Галей. Вскоре нас отправили в концлагерь Равенсбрюк, единственный женский конц­лагерь в Германии.

Находилась я в карантинном блоке № 21. Мой номер был 41918. Продержали нас там немного больше месяца. Дальше путь лежал в филиал к/л Бухенвальд, нахо­дившийся на окраине города Веймара.

Лагерь был обнесен бетонной стеной, поверх которой протянута колючая про­волока под электрическим током. Бараков не было. Все заключенные находились в большом каменном здании, разделенным на огромные камеры — блоки, в которых стояли четырех этажные нары.

Я была в блоке № 6. Там помещались заключенные из Советского Союза. А вообще заключенные были разных национальностей: польки, француженки, еврей­ки, бельгийки и т.д.

В коридорах постоянно дежурили надсмотрщицы, которые страшно зверство­вали, постоянно избивая дубинками тех, кто замешкался на минуту, идя в умываль­ник, или нечаянно заглянули в другой блок. Мучили нас аппели (проверки) на кото­рых мы ежедневно выстаивали по 4-5 часов, а то и больше. Все заключенные рабо­тали на военном заводе. Рабочий день продолжался 12 часов, работали без выход­ных.

Я работала в горячем цехе. Мы возили вагонетки, груженные заготовками для снарядных гильз к печам обжига. Кормили впроголодь: 200 грамм хлеба в день и миска баланды из брюквы и картофельных очисток, пропущенных через мясорубку. А после такого рабочего дня еще эти аппели. Многие не выдержали, падали. Их из­бавили и бросали в карцер.

11 апреля 1945 года в центральном лагере Бухенвальд началось восстание. Всех заключенных нашего филиал решили уничтожить. 3500 заключенных лагеря выстроили колоннами и под усиленной охраной эсэсовцев с собаками выгнали из лагеря. Две недели нас гоняли по дорогам Германии без еды, без воды.

Наступают наши — гонят на Запад, наступают союзники — гонят на Восток. Люди гибли, как мухи, т.к. идти не было сил. Кто упал, того сразу добивали. Во время этого марша погибло больше половины заключенных. Группу заключенных около 400 человек (советские военнопленные и полит, заключенные) отделили от остальных и поместили под огромный четырёхугольный навес в солому, по углам поставили пулеметы. Куда увели остальных, я не знаю. Кругом грохотало, фронт был совсем близко. Ночью казалось, что зарево было со всех сторон. Как нам хоте­лось дождаться своих…

25 апреля 1945 года фашисты решили избавиться от нас, сжечь заживо в этой соломе. Но… не успели. Из-за кустов на мотоциклах вылетела наша разведка. Так пришла свобода.

Я вернулась на Родину в августе 1945 года. Нашла маму, сестру и братишек. Оказывается, они были в партизанском отряде им. Чапаева, бригады Сов. Белорус­сия. А соседи решили, что ночью их фашисты расстреляли и поэтому написали мне, что я их никогда не увижу.

После войны судьба у меня сложилась, как у большинства представителей моего поколения. Училась, окончила два института. 38 лет проработала преподава­телем истории. Являюсь отличником народного образования Белоруссии.

Награждена медалями «За доблестный труд», «Ветеран труда». В 1998 году мне была вручена медаль ордена «За заслуги перед отечеством» II степени.

Муж был офицером Советской Армии. Вырастила двух сыновей. У меня 5 внуков и 1 правнук.

Источник: Война глазами женщин и детей. Пермь, 2004.