Выжить нам Бог помог

Я — местная, родилась во Вдицко. Воды у нас больно много: и озеро, и речка Равань, где ни копни, вода проступает. От водицы и название пошло. Большое было село, старинное, в 127 дворов. Дома по обе стороны дороги стояли пятистенные, вязами обсаженные. Часовня красивая с иконами древ­ними, оградкой голубенькой, воротцами двустворчатыми; кругом липы росли столетние. Ограду-то в войну снесли, когда ямы под могилы толом взрывали. Покойников в часовне рядами, как дрова, складывали: много их собиралось — не счесть…

Шоссе этого не было — его уже после войны пленные немцы прокладывали, а сама дорога — от Любани на Лугу с царских времен тут проходит. В 1941-м на ней целое столпотворение творилось: кто с Любани, кто на Любань с котомками бредет…

В Огорелье (3 километра от нас) лесопункт до войны был, лес по железной дороге отправляли. Дальше, в Рогавке — торфопредприятия: Тесово-1, Тесово-2, гидроторф добывали. За Рогавкой в 41-м женщины делали завал против танков полосой в 50 метров. Ров глубиной в 3 метра вырыли, только танки туда не пошли.

В августе от Луги наши войска потянулись. Усталые, оборванные, изранен­ные. Потом немцы появились. У нас не остановились, леса боялись, в Кривино и Новую Деревню подались.

Муж мой пожарником на железной дороге работал. Как поезда ходить пе­рестали, в партизаны ушел. Раза три домой приходил, крупу, сахар приносил. Мальчонке нашему два годика исполнилось, а девчушке — всего месяц…

В январе наши стали наступать. По Кривино дали залп «катюш» — взяли деревню. У нас сделали аэродром, две зенитки на кладбище поставили. В домах госпиталь разместился, раненых повозками свозили.

Бомбил немец сильно, почти каждый день. Одна бомба рядом с нами упала, житница моя сгорела. Воронка до сих пор не заросла, воду из нее черпаем — огород поливать.

Зимой начался тиф. Собирали тифозных в один дом, оттуда — в часовню. Много людей от тифа поумирало… Потом госпиталь перевели в лес, поставили палатки, в лесу не так бомбили.

К весне стало плохо с едой. Припасы кончились, а доставки нет. Самолет сбросит кое-когда консервы или сухари в бумажном мешке, в другой раз собьют сердешного… Один «кукурузник» жители в Тигоде-озере уж после войны на­шли, хвост отпилили: за 1 килограмм алюминия по 75 копеек платили.

У меня в доме солдаты жили, детей жалели, делились, пока было чем. Я су­харь пожую да в тряпицу и даю девчушке пососать. А когда и сахарку кусочек дадут…

В мае совсем невозможно стало. Обстрел беспрерывный. Три ночи в кустах ночевали. Армии приказ на отступление вышел, и нам было велено отходить вместе с войском.

Делать нечего, собрали детей и пошли. По лежневке до Рогавки дотопали, а там лесом к Мясному Бору двинулись. Дальше прохода не было, и мы месяц в шалашах в лесу находились. Уж как выжили — одному Богу известно, всю траву, как есть, и листья объели.

В какой-то день солдаты сказали: «Будем пробиваться». Один солдат мне помог: взял Витьку на плечи. Дай Бог ему здоровья, коли жив еще… А девочку я к себе платком привязала и пошла со всеми по настилу. Что там делалось — не передать! Стрельба со всех сторон, дым, грохот. Соседку Нюшу миной в клочья разнесло… Лес горел, как костер, и надо было через него напролом идти. У меня в этом пожаре от сарафана одни лямки остались, а все же как-то вышла. Сама удивляюсь, что жива осталась и детей, спасибо солдатику, сохранила. В Малую Вишеру выбрались, а там уж такого ужаса и немцев не было.

Из наших мало кто сквозь Мясной Бор прошел, большинство в деревню вер­нулись и от голода поумирали. А нам, видно, Бог помог.

Источник: За блокадным кольцом : воспоминания / Автор-составитель И.А. Иванова. – СПб.: ИПК «Вести», 2007. с. 60-61. (Тираж 500 экз.)