Все познали, все отведали… и выжили

1941 г. Июнь. Занятия в школе закончились. В «выходной день» (так назывался нерабочий день шестидневки), мы, ребята дворовой футбольной команды, поехали на электричке в Дудергоф. Поднялись на Воронью гору. На ее вершине, на самой «макушке», прекрасная площадка для игры в футбол. Целый день мы играли в футбол, периодически отдыхали, любуясь перспективой окрестностей. Были хорошо видны купол Исаакиевского собора, шпиль Петропавловской крепости.

Разве мог я тогда подумать, что через четыре месяца на этой самой площадке немецко-фашистские захватчики развернут батарею дальнобойных орудий (203 мм) и будут обстреливать мою родную Петроградскую сторону и другие районы города.

Моя семья проживала в Петроградском районе Ленинграда, на ул. Провиантской. Отец Александр Федорович — рабочий, мать Ольга Петровна — кондитер. Брат Николай работал на Балтийском заводе. Я учился в 13-й средней школе.

Вспоминаю, как наша учительница истории Ольга Петровна Блех уроки проводила в Эрмитаже и когда мы шалили, всегда вспоминала своих учениц гимназии, которые на таких же занятиях вели себя степенно…

22 июня 1941 года. Война. Мы, школьники, войну четко представляли по фильмам: «Если завтра война», «Глубокий рейд», «Шел солдат с фронта» и др. И вот она уже реальна…

Школьная эвакуация. В июле нас, школьников, отправили в «эвакуацию». Наша школа была эвакуирована в Боровичи. Тогда наше руководство не могло и представить себе, что немецкие войска планировали «отрезать» Ленинград от Москвы и «перерезать» основную магистраль. Удар наносили именно на Угловку и Боровичи. Нас привезли в Боровичи, поселили в пионерский лагерь. Там ничего не подготовлено для такой массы детей. Пожили мы там очень недолго.

Надо отдать должное нашим мамам, которые, предчувствуя беду, приехали за нами в Боровичи. Возвращались мы в Ленинград под бомбежками, на попутных поездах, порой с воинскими эшелонами. Уже тогда мы испытали «дыхание войны». Убитые и раненые, взрослые и дети, крики, стоны, горящие вагоны, разрушенные ж/д пути, гудящие паровозы и многое другое. Эта «эвакуация» сделала нас взрослыми. Как-то сами по себе ушли мелочи жизни…

А в это время в городе проходили собрания — митинги, на которых представители властей агитировали об эвакуации из Ленинграда. Правда, такие агитационные митинги проводились и раньше, но большая часть населения не решалась выезжать из города.

Первая бомбардировка. 7 сентября 1941 года мы впервые испытали массированный налет немецкой авиации на город. Еще днем, часа в четыре над городом начали кружить «Мессершмиты». Это было необычно. С крыши дома видели, как на малой высоте один истребитель пролетел совсем рядом. Даже немецкого летчика в кабине в очках можно было рассмотреть. Где-то далеко в городе слышны взрывы бомб. «Отбой воздушной тревоги» — не подавался весь вечер. На севере города полыхало зарево. Примерно в десять вечера началась сильная бомбежка. Мы отчетливо слышали гул самолетов. И вот уже первые бомбы падают на Петроградской стороне, где-то в районе Петропавловской крепости. Земля содрогается, такого мы еще не испытывали. Жители дома еще не решили: спускаться ли в бомбоубежище. Чего-то ждали. На первом этаже на лестнице скопилось много народа. Думали, пронесет.

И вот случилось. Около одиннадцати бомба взорвалась как раз на панели у подъезда. Дом очень сильно тряхнуло. Свет погас. Неописуемый грохот… А потом крики о помощи, стоны раненых. С большими усилиями открыли дверь (мы жили на первом этаже), которую подпирала гора живых и мертвых людей…

Эту картину я запомнил на всю жизнь… Гора из людей. Не мог ступить на пол. При свете луны я увидел, что сверху этой людской горы лежал человек на спине, храпел, а изо рта шла фонтаном красная пена. Отец подхватил меня на руки и помог преодолеть это страшное зрелище. Всю ночь мы простояли во дворе, я видел, как оказывали помощь, кому она еще была необходима.

С этого дня война ворвалась уже в наш дом, в нашу семью. Нас переселили в соседний дом. В старой квартире жить было нельзя, все разрушено.

Утром следующего дня над всей северной частью города нависла огромная дымовая туча. Горели Бадаевские склады продовольствия. Еще не понимая, какая беда пришла в город, гонимые только любопытством, мы дня через три поехали смотреть пожар, который еще продолжался на складах. Зрелище было жуткое. Из ворот (главных) и в проломы забора «выплывала» дымящаяся черная масса — смесь муки, сахара, масла и других продуктов. Детским взглядом нам было все интересно и в то же время как-то страшновато. Только потом, спустя несколько месяцев мы могли на себе оценить случившееся.

Правда, пока событиям мы давали полудетские оценки. Помню, рассматривая первые продовольственные карточки, я обрадовался, что отдельно от «сахарных» есть талончики «конфеты». Но эта радость очень скоро угасла. Уже через неделю не только конфет, но и сахара не стали выдавать. А потом по карточкам выдавали только хлеб и крупу, а потом… Это уже отдельная тема.

Завод. Война быстро разрушила нашу семью. В январе 1942 г. был призван в Красную Армию мой брат, (в морскую пехоту). Погиб в боях на Невской Дубровке. В феврале 42-го скончался, после ранения, отец (служил в ополчении). В апреле 1942 г. погибла мама во время артиллерийского обстрела. Я занимался похоронными делами. А было мне в то время 13 лет (родился 31 мая 1928 г.).

Началась моя самостоятельная жизнь. Родственников в живых никого почти не осталось. Я, к тому времени, уже работал на заводе им. А.А. Кулакова. Само поступление на завод было связано с большими трудностями. По возрасту меня не принимали даже учеником. И я решил исправить в метрике дату рождения. Исправил 1928 на 1927. Начальник отдела кадров, который еще накануне мне отказал, только и сказал: «Теперь все в порядке». И я стал получать рабочую карточку. А через два года, в 1944 г. (в августе) мне было присвоено звание «лучшего фрезеровщика завода». Следует заметить, что лучшему по профессии на месяц выдавался абонемент на бесплатный обед. Это была самая высокая заводская награда. Безусловно, лучше меня фрезеровщиков было много. Старые кадровые рабочие имели 6 и 7 разряды. Они выполняли фрезерные работы большой сложности. Но по положению, чтобы заслужить звание «лучшего», надо было перевыполнять сменные задания, работать без брака, участвовать в группах МПВО, во второй ремонтной бригаде, строго соблюдать трудовую дисциплину и многое другое.

Завод стал моим учителем и воспитателем, он учил меня азбуке жизни, учил быть Человеком. В те суровые голодные годы завод стал моим университетом. И он спас мне жизнь. Работа была тяжелой и сложной. Мы работали в две смены — дневная и ночная по 12 часов. Без выходных, без праздников, без отпусков и отгулов. За опоздания, «перекуры», прогулы наказания были жестокими. И все это в условиях постоянных бомбежек и обстрелов. Особенно неприятны обстрелы.

Внезапно без предупреждения населения об опасности, рвались на улицах и во дворах, в зданиях и скверах. Несколько моих школьных друзей погибло от обстрелов, бомбежек и от голода.

Дежурство на крыше. Работа на заводе дополнялась еще многими другими обязанностями.

Нас, молодых рабочих, включили в состав отделений самозащиты МПВО. Мы дежурили на крыше завода (по графику) в готовности потушить «зажигалки». По ночам немецкая авиация часто бомбила зажигательными бомбами. Бомбы небольшие, начиненные термитом или другим зажигательным веществом. Такие «бомбочки» пробивали крышу и загорались на чердаках. Наша задача заключалась в том, чтобы с помощью больших «щипцов» эту бомбу бросить в бочку с водой, или просто сбросить с крыши. Эти «щипцы» я запомнил надолго. Металлические щипцы с длинными ручками весили два или три килограмма. Как красиво в кино действовали пожарные, орудуя этими щипцами. Но практически было непросто. Подойти к этакому фонтану искр от бомбы было страшно. Переборов страх, поднять ее было очень тяжело, да еще на вытянутых руках. Я не мог поднять бомбу, чтобы бросить ее в бочку. Просто старался сбросить с крыши через слуховое окно. Со временем освоился, овладел.

Возможно именно за эти дежурства я был награжден медалью «За оборону Ленинграда».

Ладога. Как-то летом 1943 г. нас, молодых ребят с завода, послали на Ладогу погрузить заводскую продукцию на суда, помочь грузиться эвакуируемым и оказать посильную помощь по разгрузке продовольствия с судов на машины. Мое единственное воспоминание — чечевичная каша. Когда нас, голодных, как всегда, привезли на берег Ладожского озера, первое, чем нас встретили местные организаторы, накормили чечевичной кашей с подсолнечным маслом. Тогда я подумал, что после войны я буду каждый день есть эту необычайно вкусную кашу. Это были мечты того времени, тех условий.

Быт. Быт наш блокадный настолько суров, что сейчас молодому поколению это трудно понять. Голод… На заводе было чуть получше, чем для всех неработающих. Зима сорок второго, 250 гр. хлеба и тарелка супа. Голод ощущался и днем и ночью. Вспоминаю, что в те годы пришлось изведать такие «кушанья» как жмых, столярный плиточный клей, ремни из кожи и многое другое, что в нормальных условиях казалось бы несъедобным. Но мы все перенесли, все познали, все отведали… и выжили.

Крысы. Я их боялся. Опасался их укусов. Примеры были. Придумал, по совету старших, следующее. Нашел ведра, большие банки, залил их водой и под каждую ножку кровати поставил эту посуду. Как-то обезопасило меня. Стал спать по ночам спокойно.

Я жил на третьем этаже. Ни одной семьи на этаже не проживало. Первый и второй этажи также пустовали. Только на четвертом этаже кто-то жил. Встречались редко. Окна выходили на «круглую площадь», там сходились три улицы: Яблочкова (бывшая Эдиссона), Блохина и Провиантская. На эту площадь несколько раз падали бомбы и снаряды. Стекла были выбиты. Окна закрыл подушками, матрацами, фанерой и еще чем-то из одежды. Но все равно зимой было очень холодно.

Шпала. Кроме голода, обстрелов и бомбежек, кроме тяжелой работы на заводе, была еще одна проблема (зимой) — холод. Как согреться? Все, что горит (мебель, книги и др.) — сожжено. Помню, в последнюю очередь сжигал свои книги — награды за отличную учебу. Последняя была книга немецкого автора Вилли Бределя «Генрих начинает борьбу». Книга о юном антифашисте. Этой книгой меня наградили по окончании четвертого класса. Как жить дальше?

Вспомнил, что один из моих родственников, оставшихся в живых, мой дядя, Соловьев Павел Петрович служит — работает на ремонтно-восстановительном поезде, а поезд этот стоит где-то на Московском вокзале. Я его разыскал и обратился с единственной просьбой — помочь мне найти дровишек. Он где-то нашел старую шпалу. То был дорогой подарок. Погрузил шпалу на санки и поехал домой. Это была первая «ездка». Потом было еще несколько таких.

Ну а теперь, мои ленинградские читатели (если доведется прочитать), прикиньте. Шпалу я получал на Московском вокзале, а везти надо на Петроградскую сторону. Я и сейчас, бывая в Питере, езжу на троллейбусе № 7 от Московского вокзала и думаю — как же у меня хватало сил совершать такие поездки. А когда шпалу довозил до дома, надо было ее распилить, расколоть, перетаскать на третий этаж… При этом опасаясь, как бы кто мою дорогую «добычу» не присвоил. Поэтому надо было действовать быстро.

Разные поездки за шпалой, но одну запомнил особенно. Как-то раз, везу свои тяжелые санки, а меня на Дворцовом мосту обгоняет военный моряк, старший лейтенант, в черной шинельке, в ботиночках, брюки «клеш». Было холодно, ветрено, особенно на мосту. Как я завидовал его быстрой, легкой походке (почти трусцой).

Дворцовый мост, современный вид

И в это время раздаются разрывы снарядов. Я был на середине моста, а морячок уже спускался с моста. Я упал рядом со своими санками «прикрылся» шпалой. Снаряды летели со стороны Васильевского острова… Обстрел прекратился. Я вновь запрягся в саночки. Когда спускался с моста, вижу, лежит мой морячок, брюки порваны, в крови, а над ним склонились солдаты — батарейцы, оказывают помощь. В годы войны зенитная батарея стояла на стрелке Васильевского острова, напротив «биржи», у колонн — маяков.

Тогда я подумал: «А ведь и я мог попасть под снаряды, если бы двигался побыстрей». Видимо, было не суждено. Да что вспоминать, можно привести несколько таких эпизодов. Но Бог хранил меня, видимо и так мне досталось немало.

Бани. Вспоминаю, как весной 1942 г., в мае, когда пошли трамваи, дали воду, открылись бани, я пошел в «свои» Пушкарские бани. Девять месяцев бани не работали. Картину, которую увидел в бане, я запомнил на всю жизнь. Мы смотрели друг на друга и поражались видом. Живые скелеты, обтянутые кожей. Такого хохота не слышал все эти месяцы войны. Мы смеялись над собой… Мы живые… Мы не можем поднять полный тазик с водой, но мы живы. Почему-то нам было очень радостно. Жизнь возвращалась…

Таким мне запомнился блокадный Ленинград. Самое запоминающееся было в первый год (1941 — 42 г. г.) А потом — повторение. Но из памяти невозможно вычеркнуть ни один из 900 дней блокады. День Победы я встретил ночной сменой на заводе. Вышел с завода, кругом ликующий народ, а мне очень хочется спать. Пошел, по привычке, спать в к/т «Великан», там очень удобные кресла. Проспал два сеанса. Шел фильм американский «Джорж из динки-джаза». И только выйдя из кинотеатра я осознал, что произошло необычайно важное событие -Мы победили!

Моя рабочая эпопея завершилась в 1946 г. 5 лет работы на заводе. Фрезеровщик 5 разряда. Все позади. А впереди — служба в армии.

По комсомольской путевке, прямо с завода, я был направлен в военное училище. 43 года службы Отчизне в рядах Советской Армии. Еще один этап жизни. После увольнения из армии в отставку вновь работа, теперь уже интеллектуальная. Научно-исследовательский институт. И сегодня, в силу своих возможностей работаю.

Я не забываю Ленинград, не забываю завод, бываю там. В октябре 2009 года заводу исполнилось 110 лет. И завод не забывает меня. На этот юбилей я уже приглашен как почетный ветеран завода. Горжусь этим приглашением.

Источник: Моя блокада (документальные очерки). — М.: Издательство ИКАР, 2009.  с.15-22. (Тираж 200 экз.)