Вернемся ли в Ленинград?

Апрель, 1942.

В первых числах апреля усилились налеты на Ленинград. Досталось и нашему Василь­евскому острову: его бомбили интенсивней, чем за всю войну. На нашем участке, рассказыва­ют, бомба попала в Академию художеств. Разрушена столовая, убиты 14, ранены 50 человек. Рядом, в подвале, находился командный пункт штаба МПВО Василеостровского района. Вход в него завалило.

С каждым днем сильней и ярче солнышко, после полудня снег растекается лужами. И нас все больше волнует вопрос: вернемся ли мы в Ленинград? Растает ледовая дорога по Ладоге — тогда не выберешься.

Мне очень повезло. 5 апреля получаю командировку в Ленинград. Собрался в один мо­мент. Женщины надавали гору поручений, я попрощался, и вот уже трясусь на попутной машине в сторону озера.

Делаем остановку в деревне Верхняя Шальдиха, где до войны мы жили на даче. Полде­ревни разрушено: здесь недавно шли сильные бои, гитлеровцы пробивались к Ладоге. А знакомый домик уцелел. И дачная хозяйка Лида жива, с радостью встречает неожиданного гостя.

Задерживаться нельзя, но от чашки чая отказаться не могу. Посидели. Вспомнили о доб­ром мирном времени. Я рассказал о своих, она тоже. Муж Иван Александрович Блохин на фронте, пока пишет регулярно. С Лидой двое детей. Хотя многие из деревни отправлены в тыл, она уезжать не собирается — куда с малышами от родного угла… Повздыхали: встретимся ли вновь? Лида насыпала мне в вещмешок из своих последних запасов килограмма два картошки для Веры. Горячо поблагодарив, я попрощался.

Вот и снова озеро. Оно уже не слепит белизной. Лед потемнел, сверху выступила вода. Местные жители рассказывали — в мирное время здесь вообще не ездили по льду, тем более весной. Но сейчас поток транспорта, как и зимой, не иссякает.

Когда спустились на лед, признаюсь, было страшно. Местами поверх льда столько воды, что не видно колес. Кажется, что грузовик плывет по озеру. Но водители не обращают на это внимания. Мы вздохнули спокойно лишь тогда, когда почувствовали под ногами твердую землю.

Борисова Грива. Снова в кольце блокады. У эвакопункта те же бледные, с отеками на лицах, ленинградцы. Часто бьют зенитки — фашистская авиация пытается помешать отправке эшелонов с женщинами и детьми. Кругом, на открытых местах, штабелей с мукой и другим продовольствием вроде стало еще больше. Родина заботится о Ленинграде — голод должен отступить и отступит. Я твердо верю в это, мы все верим…

Ржевка. Вроде все знакомо и незнакомо. Еще в Жихареве слышал, что она подверглась сильному артиллерийскому налету. Здесь на железнодорожных путях стояли вагоны с боеприпасами, снаряд попал в один из них, и силой взрыва разметало все вокруг. Разрушения огром­ные.

К вечеру попутная машина довезла меня до улицы Салтыкова-Щедрина. Отсюда до Ва­сильевского острова добираюсь пешком. Тихо. В динамиках, что укреплены на домах, мерно стучит метроном. Тьма стоит кромешная, ничего не видно за несколько шагов. Но пока шел на Васильевский, меня восемь раз останавливал патруль. Проверяют не только документы, но и содержимое вещевого мешка. Там у меня картошка, граммов четыреста хлеба, хвоя — витами­ны. На мосту строителей милиционер после очередной проверки укоризненно говорит:

— Эх ты, едешь из-за озера, а почти ничего не везешь!

Вот наконец и дом родной. С волнением и страхом открываю дверь в квартиру: как там мои? Все ли живы?

Живы все, но в чем только душа держится. Лежат, не встают и Шура, и Николай Нико­лаевич, и маленькая Ирина, и Вера. Хуже всех Вере: ноги опухли, на лице — печать безразличия. Самое страшное — в этой комнате уже примирились со смертью. Но нет! Мы еще поборемся.

С места в карьер начинаю лечить всем, что имею: хлебом, сырым картофелем, настоем хвои. Выражение обреченности исчезает с дорогих лиц, в глазах появляются огоньки надежды. Понимаю, дело это не одного дня, но сдаваться не собираюсь и, главное, никто теперь не собирается! Вовремя же я подоспел.

Читайте также: Ленинград продолжает эвакуацию