В глухом кольце тревоги и блокады

Мы, верно, не забудем никогда,
Как стыла в трубах невская вода,
Как падали на улицах снаряды,
Как по путям трамвайным шла зима
И замирали темные дома
В глухом кольце тревоги и блокады.
(И.Авраменко)

Шел декабрь 1964 года и делегация студентов Новосибирского государственного университета, в которую входил и я, ранним утром подлетала к Ленинграду, где нам предстояло принять участие в слете студентов-целинников, посвященном десятилетию освоения целинных земель.

Самолет снижался в сплошной облачности и в крутом вираже под левым крылом, как на фотографии, вдруг возникли резкие очертания береговой линии Финского залива. Все прильнули к иллюминаторам, отыскивая знакомые каждому очертания знаменитых ансамблей. Я с трепетом и волнением сидел в кресле и думал, сколько же лет я здесь не был. Боже мой, целых девятнадцать лет! Мы ехали в автобусе по улицам города, показалась Нева с ледовой бахромой по берегам слева Адмиралтейство. Прямо Дворцовый мост, а направо в серой рассветной мгле парил позолоченный шпиль собора Петра и Павла. Я ощутил пощипывание в носу. Глаза были полны слезами, а в мозгу сверкали строки:

«… Люблю тебя Петра творенье,
Люблю твой строгий,
Стройный вид,
Невы державное теченье
Береговой ее гранит…».

В ушах звучали мощные торжественные аккорды вступления к «Гимну Великому Городу» Глиэра. Сердце учащенно билось, дыхание перехватывало и я ощутил себя частицей этого города. Вот она, моя Родина. Здесь, да здесь похоронены близкие мне люди, моя незабвенная молодая красавица мама. Это она, в ряду других таких же молодых и полных жизни ленинградцев, защитила и сберегла меня в самую жуткую годину испытаний. Через два дня слет завершился, ребята поехали в Москву, а я направился разыскивать родных мне людей. Довольно легко вспомнилось, что нужно ехать на поезде с Финляндского вокзала до остановки Парголово. Так я и сделал.

Электричка остановилась, я вышел из вагона и сразу узнал здание вокзала. Старинное сказочное сооружение с башенками по бокам. Везде чисто, люди спокойны и вежливы, уступают дорогу женщинам и пожилым. А вот и гора, с которой мы раньше катались на финских санках. Поднимаюсь в гору и все больше и больше узнаю ранее виденные места. Памятник Ленину с букетиком живых цветов. Здесь должно стоять здание парикмахерской, но его нет. На этом месте вырос магазин. Сворачиваю в улицу и смутно так вспоминаю, что, если дальше будет баня с высокой черной трубой, то я иду правильно. Потом должно стоять здание детского сада, куда мы бегали драться с «маменькиными сынками». Все так и есть, все на своих местах, даже дубы и клены. Теперь я не заблужусь.

Темнеет, прибавил ходу, пересекаю ручей, так хорошо знакомый, одолеваю горку с тремя приметными братьями-дубами, под ногами желуди, да как их много. Раньше, во время войны, они так не лежали! Вижу здание старой конюшни, оно пустое, без пары лошадей и нескольких коров. Сюда мы бегали за подсолнечной, конопляной и гороховой дурандой (так мы называли спрессованные плитки жмыха). Теперь я пришел. Впереди купа высоких деревьев, которые растут на кладбище, где захоронены моя мама и муж ее сестры тети Мани солдат Красной Армии, защищавший наш город.

Наконец-то я пришел, уверенно подхожу ближе. Домик маленький деревянный, но красивый. Одна из кирпичных труб сочится сизоватым дымком, окна светятся желтоватым светом, кто-то есть в доме. Нажимаю кнопку звонка, сердце замерло, жду. Знакомый голос спрашивает: «Кто там?» Хриплю в ответ: «Это я, тетя Маня, я это!» Снова тот же голос: «Да кто я?» «Слава это, Слава, помните меня?» Щелкает замок, распахивается дверь и ко мне бросается моя тетя. «Славик, Господи, Славик живой, здоровый и как вырос-то. Родной мой, проходи скорее, Сергей, посмотри кто у нас.»

Мы входим, из глубины дома доносится ворчание и передо мной появляется приземистый, крепко скроенный, слегка рыжеватый мой брат. «Славка, ты?» Мы обнимаемся, утюжим друг друга, больше он меня. «Садись — ка к огню, погрейся, совсем замерз в своем пальтишке». Мы сели за стол, выпили за встречу и потекли воспоминания о тех далеких и грозных днях.

***

Когда немцы взяли в кольцо Ленинград, мне едва минуло три года, по этой причине эти заметки отрывочны и непоследовательны. Память сохранила отдельные эпизоды моей жизни, обрывки разговоров взрослых, их поведение и поступки, которые касались непосредственно нас, их детей.

Ощущение голода, то есть непрерывное и обильное выделение слюны, было нескончаемым и изнуряющим. Потребность что-то жевать сохранялась потом очень долго. Помню совершенно отчетливо, что мы сидим за столом, а я в детском высоком кресле. Смотрю на руки, разделывающие ножом кусочек хлеба. Мне достается своя доля, которую запихиваю в рот, пытаясь проглотить сразу, не жуя. Но не тут-то было, кусок вязкий, липнет к зубам и не идет в горло. Приходится медленно высасывать содержимое и, давясь, глотать снова и снова. Вдруг, я вижу, что тонкая белая рука с красивыми пальцами пододвигает мне еще один кусочек, как теперь стало понятно своей порции хлеба, который я также хватаю и немедленно отправляю в рот. Привычка к сосанию, особенно хлеба, сохранялась у меня до 12-13 лет и составляла предмет насмешек со стороны других мальчишек, но не ленинградцев.

Стол покрыт белой простыней, на которой лежит молодая черноволосая тетя. Руки, сложенные крестом, и лицо неподвижны и странно белого цвета. Меня сажают на стул, стоящий сбоку стола, а взрослая женщина и большой мальчик встают рядом со мной по сторонам. Пришли другие женщины все в черных платках.. Сильно пахнет свечами и еловыми ветками, которые лежат на полу под столом. Я не понимаю зачем эти ветки, почему кругом меня плачут? Мне чего-то жалко и я начинаю хныкать. Тети подошли к столу, взяли женщину вместе с простыней и пошли на улицу. Тетя подняла меня на руки и двинулась за ними вся в слезах. Потом все остановились на краю глубокой ямы, завернули женщину в простыню и опустили на дно. Начали забрасывать ее землей и я тоже кинул. После этого мне дали в рот с ложечки очень вкусную белую кашу, вкус этот до сих пор у меня во рту. Я долго выспрашивал у тети Мани почему это тетю поместили в яму, а потом засыпали. В ответ я услышал, что это теперь ее новый дом. Впоследствии, я узнал, что женщина, которую мы поместили в новый дом, была моей мамой. Весь ужас моего положения в том, что я помню свою мать как чужую женщину. Ни лица, ни глаз, ни ее губ и ласк, а только руку, протягивающую мне кусочек хлеба!

Тетя Маня работала на торфоразработках, где исполняла должность десятника. Рабочим полагался горячий обед и кусочек хлеба в виде дополнительного пайка. Торф был крайне необходим городу для поддержания больниц, выработки электроэнергии и особенно для хлебозаводов. Торф выпускали в виде брикетов похожих на буханки хлеба, так как и цвет их был почти одинаков. Рабочий день начинался рано утром, а возвращались уже затемно, особенно зимой. Сергей, ее сын, и я оставались все это время одни и делали, что хотели, точнее то, на что хватало сил. Вечером, когда становилось совсем темно, мы закрывались в доме, садились у окна и, тесно прижавшись друг к другу, высматривали на улице тетю. Мы придерживались строгого правила, никому не открывать дверей. Тетя Маня все время рассказывала нам сказку про волка и семерых козлят. При этом, она говорила, что охотники все воюют с немцами, поэтому, если придет кто-то, как волк, то спасти нас будет некому. До сих пор меня не перестает удивлять способность Сергея, моего двоюродного брата, безошибочно находить среди других одинаково одетых женщин свою мать. Тетя Маня всегда приносила с собой хлеб и замерзший «суп». Быстро затапливали печи и долго сидели у открытой дверцы, наслаждаясь теплом и красотой огня. Электричества не было, поэтому использовали керосиновые лампы или коптилки с маслом, благо их было достаточно, однако не хватало ламповых стекол, которые мы регулярно разбивали, за что нам нередко попадало. Тетя Маня была православной веры и на стене висела икона Женщины с Мальчиком на руках. Когда она уходила, то всегда говорила, «Видите на стенке Боженьку, она все видит и мне рассказывает, как вы тут бедокурите». Однажды, мы остались опять одни, Сергей и говорит мне: «Залезай на стул и закрой Боженьку газетой, чтобы Она ничего не видела». Сказано, сделано. Сейчас я уже не помню того, что мы натворили, но после того как нам попало со словами, что Боженька мне все рассказала, мы долго не могли сообразить в чем же дело. Потом оказалось, что мы оставили икону закрытой. Тетя пришла, увидела газету, догадалась и, конечно, обнаружила наше безобразие.

Скоро весна и главная забота Сергея в добывании настоящего военного противогаза. Он сделан из белой эластичной резины, которая так необходима для изготовления рогаток. Весной начнется охота на птиц, которые служат нам хорошим кормом. Кроме того, надо подготовиться и к разорению гнезд на деревьях. В них всегда лежат яйца, которые также можно есть, если брать их во время. Однажды, возвращаясь после очередной драки в ссадинах и синяках, я увидел, что Сергей то появляется, то прячется под большущей елью, которая росла во дворе, где зимой мы устраивали снежный домик. Забыв о своих болячках, я подбежал к брату и увидел, что он выкопал целую землянку, а внутри сделал полки, на которых стоят железные банки, продолговатые предметы черного и зеленого цвета. Совсем в стороне сложены куски очень похожие на мыло, которое у нас было темно коричневого цвета. Сергей меня увидел, сильно разозлился и сказал, чтобы я об этом помалкивал, а то он меня побьет. Вскоре я обо всем забыл, так как наступило лето и принесло с собой много забот особенно тех, которых мы ждали всю зиму. Выросли травы: крапива, лебеда, заячья капуста, клевер. Ожили муравейники, появились грибы. Это надо собирать, приносить домой, где тетя Маня варила похлебку, добавляя туда перловку. Однажды жарким июльским днем Сергей и я сидели на крыльце дома и сосали цветки клевера. Подходит сосед Вовка и зовет нас на рыбалку. Мы решаем, что надо идти, но у нас нет удочек. Вовка заверяет нас, что они не нужны и мы вполне обойдемся без них, если возьмем плот и еще кое что. Сергей сходил в землянку и принес оттуда желтый кусок мыла и черную веревку, почему-то покрытую варом. Вовка сел на свой велосипед без резиновых шин (предмет давней зависти Сергея) и мы двинулись на озеро. Поднявшись на бугор, мы увидели довольно много людей на противоположном берегу, которые загорали, а некоторые и купались. Вовка оставил свой велосипед за бугром и велел мне его караулить и, в случае чего, орать во все горло. Сами они взяли сверток с мылом и веревкой, сели на плот и медленно поплыли на середину озера. Там они вытащили мыло, привязали к нему веревку и бросили в воду. После этого они стали очень сильно грести, но плот плохо их слушался, так как был тяжелый и громоздкий. Наконец, они его бросили, вплавь добрались до берега и бегом примчались ко мне за бугор. Я устал ждать появления рыбы, которую обещал Вовка, и встал. И вдруг, озеро вздыбилось и из его середины высоко в небо поднялся в пене и брызгах фонтан воды. Вместе с ним я услышал гром, хотя никаких туч на небе не было. На противоположном берегу люди кричали, метались по берегу, выпрыгивали из воды и мчались в кусты, на ходу хватая одежду. Сергей сказал, что сейчас нам не до рыбы и надо быстро идти по домам. Вечером этого же дня, когда дома была тетя Маня, в дверь громко постучали и вошли военные в темно синей форме с наганами на боку, а с ними был и Вовка. Они тут же забрали Сережу и ушли. Тетя Маня долго меня спрашивала и, в конце концов, поняла, что мы натворили. Сергея не было три дня, потом вновь пришли военные в тех же мундирах, забрали все имущество из землянки и приказали Сергею и Вовке засыпать ее землей, после чего сказали о безобразии и плохом воспитании детей. Однако, принимая во внимание то, что никто, на счастье, не пострадал, а отец и мать мобилизованы и в настоящее время находятся на особо важных участках фронта и тыла, ребят не будут судить. Так и закончилась наша рыбалка.

Взрослея, запоминалось все больше и больше. Это было зимой, Сергей и я, как обычно, сидели у окна и ждали тетю Маню. Было холодно и очень хотелось есть, но тетя почему-то не приходила. Наконец, она появилась и с возмущением рассказала о том, почему так долго не приходила домой. Оказалось, что она была на собрании жителей нашего района, где решали вопрос об охране кладбищ города. У нас в районе и в городе Ленинграде объявились мародеры, которые вскрывали свежие могилы и снимали с трупов все, что на них было. После такой варварской процедуры они скрывались, оставляя могилы открытыми. Постановили: установить дежурство на кладбищах города и тетя через день ходила по ночам в караул. Вскоре она сказала нам, что одну банду поймали с поличным и с ними не церемонились. Я не понимал тогда смысла этого выражения, но тетя Маня перестала дежурить ночами.

Жизнь шла своим чередом. Стал ходить поезд в Ленинград и мы бегали смотреть на его отправление. Паровоз был большой зеленный с огромными красными колесами. Окутанный клубами пара, пронзительно свистя, он медленно отходил от вокзала с двумя вагонами. Мы бежали рядом и махали руками. Помнится, дело было весной, но снег еще лежал. Тетя со своим сыном Сергеем вышли из дома, закрыли его и ушли, оставив меня на улице. Я пошел на встречу с мальчишками к старой конюшне, где мы занимались поисками кусочков дуранды, каких-либо зерен и вообще съедобного. Нас отовсюду выгоняли и, вконец замерзнув, захотели как-то согреться.

Славка, мой друг и погодок, сказал, что знает пустой дом недалеко отсюда. Вся наша ватага направилась туда, а Славка побежал домой, чтобы принести зажигалку. Мы нашли дом, который был, хотя внешне красив, но в нем нельзя было жить зимой. Обыскав дом, мы нашли старую мебель, как умели, разломали ее, но куски дерева не входили в печь. Раздумывая, как быть дальше, я предложил развести костер на полу. Тут как раз подоспел Славка с огнивом и кресалом и мы, раздувая щеки, принялись поджигать тряпку, что вскоре и удалось сделать. Дальше загорелась куча старого хлама, которая сразу стала дымить, наполняя комнаты удушливым газом. Долго выдержать такую атмосферу мы не могли и выскочили на улицу. Но в момент открывания дверей пламя вдруг вспыхнуло и стало быстро распространяться по дощатым стенам и охватило весь дом так быстро, что мы не сумели его погасить. Страшно испугавшись, мы бросились бежать кто куда. Дом полностью сгорел, так как гасить пожар было некому. Наконец, вернулись тетя и Сергей, удивляясь тому, как это мог сгореть пустой дом, в котором никто не жил. Я молчал. Сергей с гордостью рассказал о встрече со своим отцом в землянке и заявил, что отец и его военная часть уходят на ту сторону реки. Тогда я пропустил это мимо ушей, так как очень ждал нашего «ужина», но теперь-то я знаю, что это была смертельно опасная поездка для защиты маленького клочка земли на левом берегу Невы. Сергей торжественно вытащил из кармана штанов маленький сухарик-подарок от дяди Максима.

Как-то вечером, это было летом, подходя к дому, я увидел на нашем крыльце незнакомого военного, который старательно сворачивал бумажную трубку (козью ножку). Оказалось, что это и есть дядя Максим-муж тети Мани и отец Сергея. Мы очень быстро подружились и долго ходили везде вместе. Дядя Максим сильно болел, хромал и ходил, опираясь на палку. Он был с нами совсем не долго и вновь, как и раньше, на столе в комнате лежал полюбившийся мне человек со скрещенными руками. Тетя Маня плакала и плакала, и не отходила от стола, а Сергей стоял молча и скрежетал зубами. Гроб с телом дяди опустили в яму рядом с могилой мамы. Там они вместе по сию пору. Вечером того же дня Сергей предложил мне дать клятву отомстить немцам за все. (Помнится, что в разговорах мы не употребляли слово фашист, а говорили: немец или фриц). Мы прокололи друг другу мизинцы и лизнули капельки крови, после чего приступили к подготовке побега на фронт.

Через Парголово проходил маршрут немецких самолетов, летавших каждый день бомбить Ленинград; Иногда к ним неслись и наши ястребки, но это происходило редко а истребителей было мало, их можно было пересчитать по пальцам. Мы переживали за своих, стремились им помочь, но, кроме криков: «Бей гадов» сделать ничего не могли. Так случилось и на этот раз. Около одиннадцати часов высоко над нами появились немецкие самолеты. Их было много и они летели тремя группами. Внезапно с ревом пронеслись им на встречу два наших истребителя. Завязался бой и один из наших загорелся и стал падать прямо на нас. Мы разбежались, а самолет, объятый пламенем и черным дымом, промчался над полем и носом врезался в болото на расстоянии 700 метров от нашего дома. В отчаянии мы побежали к самолету, но подойти было невозможно. В кабине был виден мертвый летчик. Болото заросло густыми кустами тальника и самолет скрылся в них полностью. На следующий день Сергей и его друг Вовка, таясь от всех, сбегали к самолету и забрали все то, что смогли унести. Утром, но позже, приехали люди в военной форме и мы указали им место падения самолета. Позднее, Сергей показал мне черный пистолет и много толстых патронов, которые нельзя было вставить в него. Все они были блестящими, а концы пуль покрыты краской красного, зеленого и черного цвета. Хвост самолета долгое время торчал в болоте, но постепенно утонул в жидком торфе.

Поздним вечером мы, трое обитателей дома, сидим в комнате и греемся около печи. Открывается дверь и на пороге появляется высокий мужчина в фуражке и серой шинели с вещевым мешком за плечами. Тетя Маня встала с дивана, вскрикнула: «Саша!» и села снова. Дядя позвал меня к себе, но я на отрез отказался идти к нему и с ревом забрался на колени к тете Мане. Меня долго успокаивали, но я был упрям и не подходил к военному. Однако тетя и военный обнялись и расцеловались. Наконец, дядя снял свой мешок и достал оттуда большущий кусок белого снега и предложил мне его взять. Но я все равно не подходил. Тогда тетя Маня взяла этот кусок, пососала его и подала мне, подводя к военному. Вдруг он схватил меня и прижал к себе, покрывая мое лицо поцелуями и приговаривая: «Сынок, сынок!». Шинель, как и его лицо, были колючими, но сильные руки качали меня и нежно гладили по голове, что было неожиданно и приятно. Потом на столе был праздник, так как из мешка дядя доставал и доставал продукты своего офицерского пайка. На гимнастерке я увидел красивый значок с красной звездой и саблями и блестящий кружочек желтого цвета на зелено-голубой ленте. Нам нельзя было сразу много есть, поэтому тетя Маня сказала, что уберет эти продукты на следующий раз. Потом приходили наши соседи и мы давали им кое-что из этих продуктов. Через два дня военный дядя уехал на фронт, но я ни разу не назвал его папой. Через некоторое время он приехал снова, как раз на Новый год, на этот раз мы сдружились и я узнал, что у меня есть еще и папа-сильный, красивый военный с орденами и медалями. После такого события я стал гордым и более храбрым, а старшие мальчишки стали принимать меня в свои игры.

Однажды поздним вечером, когда я слонялся около дома, появились Сергей и тетя Маня. Они были возбуждены веселы и даже нисколько не ругали меня, хотя было за что. Мы сели за стол ужинать, тетя достала зеленую бутылочку, налила себе в рюмку воды, а нам дала по кусочку сахара и выпила за награды. Потом она достала две медали, свою и Сергея, положила их рядышком и горько, горько плакала, вспоминая дядю Максима и сестру Анну (мою мать). Это были медали «За оборону Ленинграда», которыми были награждены тетя Маня и ее сын Сергей 14 лет от роду.

На этом я закончу рассказ о том, что и как переживал маленький и тщедушный мальчишка, попав в страшную круговерть блокадного, вымирающего, но гордого и непокоренного города. Перед моим взором проходят мои друзья, близкие и родные мне люди. Их больше нет со мной. Осталась яркая память их непрерывного героического подвига, который они сами творили ежеминутно изо дня в день спокойно, без суеты, но личной отвагой, мужеством и благородством, твердостью и упорством всенародного сопротивления, неистребимой верой в победу приближали день 27 января 1944 года.

Источник: 900 блокадных дней: Сборник воспоминаний. Новосибирск, 2004 г.