Тревожные письма

1941, 1 ноября. [С. И. Груздевой в Тотьму, без номера].

Милая Наташенька, дочурка родная моя.

Попроси маму, чтобы она достала тебе санки и иногда ката­лась бы с тобой. Будь послушной и крепко люби свою маму. Она очень хороший человек. Папа ее очень любит, и мама тоже крепко любит свою Наташеньку.

Ты попроси маму, когда она свободна, читать тебе стихи.

Я живу хорошо. Вот победим немцев, приду домой, куплю тебе портфель, и ты будешь ходить в школу. Мы с тобой достанем много-много книг с хорошими картинками и будем вместе чи­тать, поедем в Ленинград, будем ходить в театр, в цирк и в кино. А слона в зоологическом саду немцы убили с самолета.

Твой дедушка здоров и шлет тебе привет.

Игрушки твои: самокат, шкаф и прочее в Ленинграде все целы. Тете Вале и дяде Василию скажи, что папа их благодарит за заботу о тебе, моя милая крошка.

Несмотря на голод, еще жива была в ленинградском доме кошка Василиса. Но сарай, который летом дедушка еще наде­ялся сберечь, в начале ноября пошел на дрова.

1941, 3 ноября. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тоть­му] № 10.

Последнее письмо, которое я получил, писано тобою 25 сентября. Как вы живете сейчас? Вчера был у Ивана Гаспаровича. Он жив и здоров и ломает сарай. За после­дние дни я ему кой-чем помог.

Наш институт помаленьку работает. ИЯМ хуже. [Прим. автора: ИЯМ — Институт языка и мышления Академии наук. В этом институте мама училась в аспирантуре]

В моей жизни все по-прежнему, т. е. я жив и здоров. Сегодня впервые за 3 месяца (не считая поездки 14.10.41) ночевал в ком­нате и спал в кровати на чистом белье. Но не худо спать и в блиндаже, закрываясь шинелью. Мы что-то вроде за пос­леднее время (дней 5-6) отдыхали, т. е. не были в боях. Скоро вступим в дело. Готовимся к этому серьезно.

Продолжаю писать 4.11.41 в 2 часа. Пока я пишу письмо, оно проездило со мной по меньшей мере 150 км. Сейчас сижу в Смольном (от ред. В Смольном находился штаб обороны города) и вспоминаю героические дни Октября 1917 г. Го­рячо поздравляю тебя с праздником и желаю на будущий год встретить его вместе в мирной обстановке, когда от фашистов не останется и помину.

В следующем письме из Ленинграда опять упоминаются сарай, теперь уже сломанный, и Василиса. Написанное о Васи­лисе связано с тем, что именно в ноябре от голода люди стали умирать и некоторые, пытаясь спастись, уже тогда убивали и ели кошек.

1941, 5 ноября. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тоть­му] №11.

Вот уже три дня, как я сижу в Ленинграде.

Иван Гаспарович живет совсем хорошо, только сломал са­рай и терял на несколько дней Василису. Она пришла после от­лучки с отрубленным хвостом.

Каждое письмо твое вносит огромную радость в мою оди­нокую жизнь. Когда я занят, твое отсутствие как-то менее за­метно, но в периоды, свободные от большого дела, меня охва­тывает глубокая грусть. Вероятно, тоска по тебе, моя милая, сочетается со страстным желанием победить, отогнать немцев от сердца нашей родины, от нашего родного города.

Я чувствую себя как-то неопределенно. Физически, несом­ненно, окреп, но духовно обеднел.

Трудно сейчас в городе. Как у вас с питанием?

1941, 9 ноября. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тоть­му] №13.

Получил твое тревожное письмо от 4.10.41. Тревоги твои вызваны тем, что ты в течение недели не получа­ешь от меня писем. Привыкни, милая, к антрактам в получении писем. Это во время войны так естественно: перебои в работе почты, что-нибудь не понравится в моем письме цензору, нако­нец, обстановка, в которой трудно написать письмо.

Перерыв в письмах после 12.9.41 г. как раз и объясняется тем, что мы вели очень серьезные бои и было, что называется, не до писем. Хотя, кажется, я письма все-таки писал. Привыкни к пере­рывам в письмах и верь в мою неуязвимость. Если же что и слу­чится, то не будь чрезмерно эгоистична. На то война.

С 2.11 по сегодня ежедневно бываю в Ленинграде. Домой без нужды стараюсь не заходить. Грустно. Вчера получил пись­мо от П. Иохеля. Его жена с детьми, видимо, попали к немцам. Ужасно.

Не раз забегал к Пономаренкам: подбрасываю им хлебца, который не поедаю сам. Как твое здоровье, моя милая? Ты ведь без теплой одежды.

Если условия заставят уехать из Тотьмы, уезжай. Больше всего бойся попасть в руки немцам.

Жена Павла Львовича Иохеля, близкого друга наших роди­телей (они все вместе учились в институте), погибла в немец­ком концлагере. Дети — два сына-близнеца — тоже попали в лагерь, но выжили, и после войны их удалось разыскать.

1941, 13 ноября. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму, без номера]

Хочу предупредить тебя, моя милая, что ты можешь довольно большой срок не получать от меня писем. Это будет объясняться не недостатком моего к тебе внимания, не трудностями, которые могут встретить меня, а лишь тем, что доставка писем от меня к тебе и наоборот будет затруднена.

Перерыв в получении писем — вообще не событие в тепе­решнее трудное время.

Если уж очень долго (с полгода, например) ты не получишь писем, то наводи справки по адресу: ППС 418,4 отдел.8 Уверен, что нужды в этом не окажется. Можно написать также ППС (от ред. полевая почтовая станция) 418 начальнику штаба дивизии или комиссару штаба.

Это на всякий случай, хотя я более чем уверен, что надобно­сти в этом не встретится. Наоборот, думаю, что через несколь­ко времени письма могут пойти быстрее.

В моей жизни все без перемен. На одной только машине я про­ехал около 6000 км. К вам и обратно я мог бы съездить пять раз.

До сих пор еще сижу в Смольном, через сутки выезжаю к себе в дивизию. Ленинградских знакомых почти не вижу, т. к. мне нельзя уходить без разрешения в город. Ленинград испы­тывает некоторые трудности с продовольствием, поэтому я не жалею, что не вижу тебя в городе. Но ленинградцы дер­жатся бодро, их не сломишь легко, как думали немцы. Сегодня был у Ивана Гаспаровича. Он жив и здоров.

В письме от 9 ноября папа упоминал о том, что письма про­сматривались военными цензорами. Писать о голоде, от кото­рого страдали жители осажденного Ленинграда, было запреще­но, отсюда такое осторожное выражение: некоторые трудности с продовольствием.

1941, 14 ноября. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму] №16.

Ты спрашиваешь меня о посылке. Я ее не получил. Попытайся узнать через почту (официальным запро­сом), куда она ее дела? Что туда было положено? Зря я спросил ее у тебя. Мы здесь обеспечены всем необходимым.

Не тужи, если не будешь получать от меня писем.

Легко немцам с нами не справиться. Повоюем еще, и наде­юсь, после победы, встретимся еще с тобой. Холшевников был ранен, сейчас снова на фронте.

Володя Вишневский и Андрей Яковлев погибли. Кажется, погиб Еремин.

В Ленинграде, конечно, часто бывают тревоги.

Уж не бомбит ли он, злодей, вас?

1941, 16 ноября. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму] №17.

Наступили холода. Как вы перебиваетесь в условиях суровой зимы без теплой одежды? Я до сих пор в Ленинграде. Скоро уеду отсюда и мы будем продолжать биться смертным боем с коричневой чумой.

1941, 21 ноября [№1]. [от А. И. Груздева С. И. Грузде­вой в Тотьму] №18.

Почему ничего не пишет Наташа? Может быть, ее иероглифы выбрасывает цензура? Я ни разу листочков с ее каракулями не получал.

1941, 21 ноября [№2]. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму] № 19.

Приложенные к письму от 27.9.41 два стихотво­рения Пушкина получил. Рад, что мы в одно и то же время чита­ли одни и те же стихи Пушкина. Мне конечно ближе и понятнее «На холмах Грузии». В одном из писем к тебе, помнится, я его цитировал также, но только без последних строк. О себе я не могу сказать «сердце вновь горит и любит оттого…» Нет, оно по-преж­нему горит и любит оттого, что не любить оно не может».

Вот сейчас, например, как и вообще в последнее время ты так далека от меня по расстоянию, да и жизнь твоя становится далекой и мало понятной мне. Но ты сама как человек настолько мне близка и дорога, что я буквально живу вместе с тобой.

Вчера был у Ивана Гаспаровича, он жив и здоров. Квартира наша пока цела и невредима, и бомбы в наш благословенный уголок не падали.

Твой муж младший лейтенант офицер связи А. Груздев. Вот сколько у меня титулов. Теплой одежды ты, конечно, не достала.

1941, 28 ноября. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму] №20.

Я весь живу в любви, сиявшей чистотою,
Как снег на высях гор под золотом лучей.

Писем от тебя нет, а как бы хотелось получить от тебя ласковое слово. Сегодня я перепишу тебе стихотворение наше­го армейского поэта. Хорошее стихотворение:

Скажи, письмо, ей ласковое слово,
Пусть грусти тень сойдет с ее лица.
Скажи, что скоро встретимся мы снова
У старого заветного крыльца.

В суровые, томительные ночи
Я много слов хороших накоплю,
Приду с войны, взгляну любимой в очи
И расскажу, как я ее люблю.

А если же от пули немца злого
Останусь я лежать среди полей,
Найди для жизни друга ты другого,
Чтоб был достоин памяти моей.

Посылаю также мою последнюю статейку, напечатанную во «Фронтовой правде» Наташе прилагаю открытку: вид Брюсселя.

1941, 29 ноября. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму] №21.

Надеюсь, что сейчас письма мои к тебе и от тебя ко мне пойдут скорее, т. к. я значительно приблизился к вам. Я перехожу на другую работу на должность пом. нач. [помощника начальника] I отдела (оперативный отдел штаба дивизии.), а это будет значить почти пол­ное отсутствие времени в личном распоряжении.

Мое пребывание в Ленинграде кончилось. Теперь долго не бывать там. Для нас война переходит в новую фазу: раньше мы отходили от немцев, а сейчас мы наступаем на них. Хвастаться успехами пока еще рано, но надеяться на успех следует.

Прослушай пластинку «Синий платочек». Ее я очень люб­лю. Люблю также «Выхожу один я на дорогу».

У папы был хороший слух и голос, он с детства любил петь. Романс «Выхожу один я на дорогу» на стихи Лермонтова он пел после войны так, что у нас замирало сердце.

Но как далеко было в ноябре 41-го до времени «после вой­ны».

 

Декабрь 1941

3 декабря 1941 г. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму] №22.

Думал вот-вот от тебя пойдут письма, как вдруг известие: «немцам сдан Тихвин». Опять преграда. На днях я потерял своего чудного шофера, с которым проез­дил около 3 месяцев: есть много оснований предполагать, что он погиб вместе с машиной. Жаль безумно, прекрасный был парень.

Ты, думаю, без теплой одежды, и мне становится от этого грустно, особенно при виде тех вещичек твоих, что бесполезно лежат дома.

По занятии Тихвина боитесь вы, вероятно, сидеть в Тотьме. Ведь они, мерзавцы, и в этом бесконечно мирном городе могут вас бомбить.

Ну, довольно мрачных мыслей. Живите, пока живы: счастье всегда впереди.

Книжки мои пропали, если пропала машина. В ней остались Пушкин и Лермонтов, пара теплого белья и противогаз. И бед­ный, бедный мой Василий. Но хочется думать, что он еще при­едет, что он цел и невредим.

1941, 8 декабря. [от А. И. Груздева С. И. Груздевой в Тотьму]

В моей жизни произошли существенные пере­мены. Я перестал быть офицером связи и работаю в качестве пом. нач. I отдела. Жаль прошлой работы. Она была довольно беспокойной, но крайне интересной, а главное там нужна была инициатива, предприимчивость, словом, это была работа мне и по плечу и по душе, самое привлекательное в ней — независи­мость.

Часто думаю о тебе, о Наташе. Нет на свете другого человека, который понимал бы меня лучше, чем ты. Передо мной так живо рисуются картины почти каждого из дней, прожитых нами вместе. Русский музей, Эрмитаж, набережные Невы, коридоры Академической библиотеки, дни, полные труда, надежд, радостей и разочарований. И мы всегда вместе. Вместе на ра­боте, вместе в театрах, вместе духовно. Хорошее время, хоро­шие чувства, прекрасные мысли и честные дела и поступки. А наши вечера вдвоем. Первые дни нашего знакомства и после­дние дни нашей совместной жизни. Разве когда-нибудь можно забыть это?

1941, 8 декабря. [от С. И. Груздевой на фронт]

Мой до­рогой! Ты все недоволен, что мало представляешь себе мою конкретную жизнь. Живем мы до сих пор исключительно дружно.

Не представляй себе, что я целые сутки на кухне и тут все. Нет, я отдыхаю, порядочно прочла (том в 500 стр. Ро­мена Роллана, рассказы Чехова, Короленко, стихи сборника «Со­временники Пушкина»), постоянно читаю Пушкина, после­днее время Тарле «Нашествие Наполеона» и, конечно, газеты, хотя и задним числом за неделю. Но есть у нас радио и каждый день слушаем сводки информбюро.

Настоящее сурово, жестоко, и многие выйдут из этого вре­мени с иным характером, чем вступили в него: «Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат» — люблю эти слова Пушкина.

И мне жаль, что не получил посылки—рукавицы были связаны с такой любовью. Шерсти не хватило, так распустила Наташины и добавила. Там же была Валина баночка меду и моя ленинградская банка варенья из Елисеевского магазина. Ну, был бы ты цел.

 

Источник: Наша война: сборник. — СПб. Изд-во журнала «Звезда», 2005 г.