Сквозь огонь и стужу

Когда говорят, что есть люди, которым неведом страх – не верю. Думаю, каждому знакомо это чувство. Только один покоряется ему, а другой — побеждает. Не скажу, что я какой-то особенный человек. Такой же, как все. И недостатков, наверное, не меньше, чем у других. Есть у меня и чувство страха. Испытывал я его не раз, но как-то старался отогнать от себя, перебороть.

Однажды я вез из Кобоны боеприпасы. С виду безобидные ящики. В каждом аккуратно уложены в гнезда снаряды. Ящики прочные, надежные. Но если бабахнет такой «ящичек» — от машины гаек и болтов не собрать, не говоря уже про водителя. Словом, представляете, полный кузов смертоносного груза!

Проехал я километров десять. Скорость держу, какую положено, стараюсь, чтобы лишний раз не тряхнуло. Все нормально. И фашист никакого обстрела не ведет, только изредка осветительные ракеты бросает, и орудийные залпы полыхают. Должно быть, артиллерийская дуэль происходит.

Вдруг слышу, фашистские стервятники где-то воют. Открыл дверцу кабины, а они прямо над моей головой гудят. И в это время гитлеровский летчик повесил «фонарь» — осветительную ракету на парашюте. Вокруг все стало белым-бело. Куда глазом не кинь, все видно: и как одна за другой ползут по ледовой дороге машины, и домики обогревные, и палатки регулировщиков, — все, как на ладони.

Гитлеровцы легли на боевой курс, и давай всю трассу свинцовым дождем поливать да бомбить. Грохот, вой стоит, фонтаны воды и льда поднимаются, вверх летят какие-то обломки. Смотришь, и деться не знаешь куда. И такой беспомощной песчинкой себя чувствуешь, кажется, вся огненная сила фашистская против тебя обернулась.

Один из «мессершмитов» ко мне прицепился. От двух заходов я сумел увильнуть, а на третьем ему удалось пулеметной очередью прошить бензобак.

Вспыхнул мой газик как свеча.

«Ой, разнесет через пять минут всю мою полуторку» — и я сбросил телогрейку, вскочил на крыло и давай сбивать пламя. Не заметил, как обжег руки. Это я уже потом почувствовал. Пока с огнем боролся, думать о себе некогда было. Слышал, как фашист еще разок возле меня прошелся. Пули только вжиг… вжиг… Но тут наши «ястребки» подоспели и разогнали вражеских стервятников.

Не помню как, но огонь мне удалось сбить. На капоте краска немного обгорела, а так никаких повреждений больше не было. Достал я заводную ручку и стал двигатель заводить. Вот тут-то и заметил, что руки, как у вареного рака клешни, все красные, и боль, словно меня на костре жарят…

Еле-еле завел машину. Хорошо, что газик не капризничал, и мотор заработал сразу. Сел в кабину и поехал. А уж когда добрался до места, вот тут силенки меня покинули. Пришлось трошки в медсанбате полежать.

Не забыть мне и рейс по ледовой трассе в канун нового, 1942 года. В Кобону мы приехали днем. Разгрузились. Пообедали. И вот команда: срочно на погрузку.

Начальник склада, пожилой офицер из запаса, вызвал меня и еще несколько ребят из нашего автобата и спросил:

— Как, хлопцы, готовы к рейсу?

— Готовы! – ответили мы.

— Получайте открытые листы и быстро под погрузку. Груз необычный – мандарины для ленинградских ребятишек. Завтра новогодние елки начинаются. – И в усталых серых глазах старшего лейтенанта появились добрые искорки.

Мать честная! Да как же мы забыли про Новый год! Вспомнилось детство. Сколько, бывало, мать всяких яств, всякой снеди к празднику приготовит. Обязательно кабанчика заколет и такие колбасы и окорока сделает, что пальчики оближешь. А пироги! С чем только не напечет: и с рыбой, и с яблоками, и с грибами. Браги наварит. А какое гулянье, какое веселье идет по селу!

Начали мы погрузку. Жду своей очереди. Размышляю: «Наверное, доброй души тот человек, который вспомнил в такое лихолетье про ребятишек… Вон их сколько в Питере безвинно от фашиста страдает». А я в аккурат в эти дни возил эвакуированных из Ленинграда детишек и в Борисовой Гриве помогал их в машину грузить. Возьмешь на руки мальчонка или девчонку и веса не чуешь. Из одежды одни их личики выглядывают: бледные, каждую жилочку видно. Такое зло на фашистов начинает брать, что кажется, лучше бы не баранку автомашины, а рукоятки пулемета сжимал своими руками…

Захотелось мне посмотреть, как упакованы мандарины. Нашел ящик, в котором щель между досок была пальца на два. Прильнул глазом. Смотрю, каждый в белую бумажку завернут. А один – без обертки лежит, ярко-оранжевый, будто золоченый. И аромат исходит необыкновенный! Я представил себе: сколько у ребят будет радости от такого подарка! И дал комсомольское слово – доставить груз с опережением графика.

Ночь никакой опасности не предвещала. Гитлеровцы, как обычно, вели методический огонь по трассе, а вскоре и совсем притихли. Проехали мы почти половину пути. «Ну,- думаю, — кажется, обошлось без происшествий!». И в этот самый момент застучали наши зенитки. Откуда ни возьмись два гитлеровских самолета. Я газу поддал. Слышу: из пулеметов строчат. Решил сманеврировать и поубавил скорость. Пронеслись стервятники вроде мимо, но, оказывается, так просто не отделался я от них. Слышу — опять моторами ревут.

Снова пробую маневрировать, выскочить из-под обстрела. Но на этот раз не повезло. Пулеметная очередь прошила кабину и лобовое стекло разнесло вдребезги. Даже кусок рулевого колеса пулей отбило. Хорошо, что сам каким-то чудом уцелел.

Попробовал рулить, машина слушается. Можно продолжать путь. Только в 30-градусный мороз да еще при встречном ветре ехать без стекла страх как трудно. Дыхания не хватает. Стужа из глаз слезу выбивает. Словом, еле-еле добрался до места. Думал, лицо обморозил. Ничего, обошлось. А мандарины ленинградским детишкам вовремя доставил.

… На Ладогу мы прибыли, когда лед только-только установился. И в первые рейсы опасались полностью загружать полуторки. Брали шесть мешков муки на машину, и шесть — на сани. Вот таким автогужевым способом и возили. Но и это не всегда помогало. Лед был еще очень коварный. Затянет сверху снежком, вроде путь нормальный. А под снегом полынья или воронка. Не доглядел – и пошел корюшку кормить. Сколько таких «газиков» на ладожском дне осталось! Да и не только «газиков», а и нашего брата — шоферов.

Мне тут же довелось принять крещение в ледяной купели. Случилось это, когда я вез муку из Кобоны. Помню, первый раз рискнул полностью загрузить машину. Почти всю трассу проехал благополучно. До Борисовой Гривы оставалось рукой подать. А тут фашистские самолеты налетели. Я начал маневрировать да и не заметил, как в воронку угодил.

Машина на дно. И я бульк-бульк… Еле успел из кабины выскочить. Откуда только и сила взялась. Дверцу кабины под водой не так-то просто открыть. А я и дверцу открыл, и полушубок успел скинуть.

Всплыл наверх, а по лицу какая-то масса липкая размазалась. Потом догадался — мука! И тут слышу крики:

— Веревку лови!.. Хватай конец!..

Оказывается, недалеко были зенитчики, и они видели, как я влетел в воронку. Вот и прибежали на помощь.

Вытащили они меня на лед. И тут-то я почуял, какой мороз стоит. Одежда моментально задубела, и я точно в ледяные оковы попал. Ребята к себе тянут, отогреть. А я им одно твержу: «Муку спасайте, муку спасайте…»

В то время каждый грамм муки был также дорог и нужен ленинградцам, как снаряды, как патроны на передовой, которых тоже не хватало. Сообщения в газетах о продовольственных нормах читали, как фронтовые сводки.

В те суровые, полные лишений, студеные дни блокадной зимы ледовая трасса стала передним краем битвы за Ленинград. Мы были солдатами этой трассы мужества. Нас не страшили никакие опасности, никакие трудности и лишения. Наша боевая задача была – больше, больше возить хлеба Ленинграду! Хлеба и снарядов!

В декабре сорок первого года, как только окреп лед, движение на трассе увеличилось. Мы начали делать по два рейса. Скорости прибавили. За машинами стали лучше ухаживать. Вернешься из рейса – и под машину. Пока ее в порядок не приведешь, отдыхать не уходишь. Хотя иногда почти сутки не покидал кабины.

Но все равно наших усилий было мало. Положение в Ленинграде с продовольствием продолжало оставаться напряженным. Мы, конечно, тогда не могли представить общей картины, но рассказы эвакуированных и наших хлопцев, которые побывали в городе, достаточно ярко передавали, что испытывали ленинградцы в те дни.

Да что рассказы! Мы и сами видели немало человеческих страданий. Из Осиновца, из Борисовой Гривы часто приходилось вывозить эвакуированных. Посадишь в кузов 10 – 20 истощенных, похожих на тени блокадников и, пока, в Кобону привезешь, глядишь, двое-трое и этот путь не могли одолеть…

Скинешь шапку, отдашь последний долг погибшему ленинградцу – и снова за баранку. Забываешь и про еду, и про сон. Лишь бы побольше сделать рейсов. Но два и редкий день три рейса кое-как удавалось сделать. Да и то не каждому водителю. А как добиться, чтобы каждый шофер три поездки в сутки совершал? Как экономить часы, минуты? Об этом все чаще и чаще шли у нас разговоры.

Как мы работали! Сутками не покидали кабины машин. К этому времени и на дороге порядок стал налаживаться. Ввели открытые листы, чтобы ускорить получение грузов. Путей на ледовой трассе прибавилось. Их теперь стало шесть, и движение пошло как одностороннее. Нам разрешили ездить с зажженными фарами, скорость держать до 60 километров в час. Конечно, дело это рискованное, противник — рядом, но на войне без риска не обойтись.

Словом, поток грузов для Ленинграда заметно увеличили. И вскоре ленинградцы получили вторую прибавку хлеба. И не зря в народе тогда родилось название нашей ледовой магистрали — Дорога жизни.

Источник: Память: Письма о войне и блокаде. – Ленинград: Лениздат, 1985.