Процесс шести миллионов слов

9 мая 1945 г. в 0.43 по московскому времени представители германского верховного командования подписали в предместье Берлина Карлсхорсте Акт о безоговорочной капитуляции гитлеровской Германии. Данное событие ознаменовало фактическое завершение Великой Отечественной войны. Двумя сутками ранее в Реймсе, поставив свою подпись под предварительным протоколом капитуляции, генерал-полковник немецко-фашистских войск Альфред Йодль выразил надежду, что «победители отнесутся к ним (германскому народу и его вооружённым силам ― Р.М.) с великодушием» [Кынин, Морозова, 2000]…

С 26 июня по 8 августа того же года в Лондоне проходила конференция четырёх союзных держав — СССР, США, Великобритании и Франции, в ходе которой было выработано Соглашение об организации Международного военного трибунала [1].

Местом проведения судебного процесса над главными нацистскими преступниками был выбран баварский город Нюрнберг. Этот выбор имел помимо ряда сугубо практических причин ещё и важное символическое значение: именно в Нюрнберге в 30-е годы проводила свои съезды национал-социалистская партия, Нюрнберг являлся колыбелью германского фашизма и, по решению стран-победительниц, должен был стать его могилой.

Каждая из четырёх держав направила в Нюрнберг свою обвинительную делегацию [2]. Председателем трибунала был назначен лорд-судья Апелляционного суда Англии и Уэльса Джеффри Лоренс.

24-м главным нацистским преступникам [3], занимавшим в Третьем рейхе ключевые государственные и военные посты, было предъявлено обвинение по четырём пунктам:

1. Общий план или заговор.
2. Преступления против мира.
3. Военные преступления.
4. Преступления против человечности.

Победители отнеслись к поверженному врагу вполне великодушно. Положения Устава МВТ предоставляли подсудимым широкие права для личной защиты и защиты при помощи адвокатов. Кроме того, в статье 16 Устава отмечалось, что «копии обвинительного акта и всех документов, направляемых вместе с обвинительным актом, переведённые на язык (курсив мой — Р.М.), который подсудимый понимает, передаются ему заблаговременно до начала суда» [Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными преступниками, 1954: 18]  и «предварительный допрос подсудимого и судебное заседание будут вестись или переводиться на язык (курсив мой — Р.М.), который подсудимый понимает» [Там же].

Перед организаторами встал трудный вопрос: как оптимальным образом осуществлять устный перевод на судебных заседаниях, чтобы претворить в жизнь содержание последнего из вышеуказанных пунктов статьи 16 и обеспечить взаимопонимание всех участников процесса?

Полковник Леон Достер

Найти решение данной проблемы было поручено сотруднику Бюро стратегических  служб — личному переводчику генерала Эйзенхауэра полковнику Леону Достеру, который получил назначение на пост начальника отдела переводов генерального секретариата МВТ. Достер понимал, что последовательный перевод, к тому времени широко распространённый на международных конференциях, в данном случае был неприемлем, так как значительно затянул бы ход процесса, который и без того обещал быть долгим ввиду собранного представителями обвинения огромного количества улик, свидетельствующих о величайших злодеяниях, совершённых гитлеровцами против всего человечества.

Тогда полковник предложил использовать на судебных заседаниях синхронный перевод (СП), при котором переводчик передаёт на иностранном языке речь оратора одновременно с выступлением последнего. Следует отметить, что синхронный перевод использовался в международной практике и до Нюрнбергского процесса, однако состоял лишь в синхронном чтении заранее переведённого текста выступления докладчика или в последовательном переводе на разные языки, осуществляемом параллельно несколькими переводчиками.

Эдвард Альберт Филин

Американская компания IBM предложила оснастить зал судебных заседаний нюрнбергского Дворца правосудия самой современной аппаратурой — модернизированной системой “Hushaphone” Филина-Финлея [4] — и предоставила своё оборудование бесплатно; правительство Соединённых Штатов оплачивало только его доставку в Нюрнберг и монтаж в зале суда.

Рабочая зона синхронных переводчиков была обустроена следующим образом. Состоящий из четырёх трёхместных кабин (английской, русской, немецкой и французской) «аквариум» поместили в глубине зала в непосредственной близости от скамей подсудимых. Это тоже была идея Достера, опытнейшего устного переводчика, который как никто понимал, насколько важной окажется для его подопечных возможность наблюдать за поведением главных антигероев суда. Каждая из кабин имела с трёх сторон невысокие стеклянные перегородки. Верх оставался открытым, т.е. ни о какой звуконепроницаемости, которая сегодня является обязательным условием работы синхрониста, не было и речи…

В кабине могли одновременно расположиться три переводчика, на которых приходились три пары наушников и один ручной микрофон. Для всех присутствующих в зале также были предусмотрены наушники: в них можно было слушать непосредственно речь выступающего и её перевод на любой из официальных языков процесса. Система была пятиканальной: первый канал предназначался для оригинальной речи, второй — для английского языка, третий — для русского, четвёртый — для французского, пятый — для немецкого. Наушники переводчиков были настроены только на первый канал.

В зале установили 6 микрофонов: по одному для каждого из четырёх судей, один у свидетельской стойки и один на трибуне обвинителя.

Достер и его помощники изначально приняли решение, что каждый синхронист будет осуществлять только прямой перевод в одну сторону, на один язык, во избежание двойной психофизической нагрузки.

Решая техническую составляющую задачи, организаторы одновременно с этим вели поиски квалифицированных переводчиков, способных переводить синхронно на высоком профессиональном уровне.

Главная проблема заключалась в том, что до Нюрнбергского процесса синхронистов нигде в мире не готовили, поэтому было решено задействовать специалистов последовательного перевода.

От кандидатов требовались прекрасное владение исходным и переводящим языками, хорошее знание юридической и военной терминологии, высокая стрессоустойчивость. Переводчиков, успешно прошедших серию испытаний на выявление способностей к СП, ждала встреча с неизведанным. Им предстояло творить историю…

20 ноября 1945 г. в зале № 600 Нюрнбергского Дворца правосудия прошло первое заседание Международного военного трибунала. В этот зал, отделанный тёмными дубовыми панелями, монолитным резным гранитом и устланный французскими коврами, совершенно не проникал дневной свет, так как все окна были наглухо зашторены. Освещение обеспечивали мощные лампы на потолке. Галерея для гостей (100 мест) и сектор прессы (150 мест) были заполнены до отказа.

В 9.30 по местному времени сотрудники прокуратуры и адвокаты заняли свои места за соответствующими столами, а 12 переводчиков-синхронистов — «аквариум». В 9.45 солдаты американской военной полиции ввели в погрузившийся в гробовую тишину зал 20 обвиняемых, которые разместились на поставленных в два ряда скамьях подсудимых [5]. В 10.00 прозвучали слова судебного исполнителя: «Внимание! Встать! Суд идёт!». На высокую трибуну поднялись судьи, и заседание было открыто. Таким образом, 20 ноября 1945 г. следует считать официальным днём рождения синхронного конференц-перевода в современном понимании этого термина. Маховик правосудия завертелся, и одной из главных сил, приводивших его в движение, являлись, безусловно, переводчики. Им предстояло проделать огромную и невероятно ответственную работу, требовавшую предельного физического и душевного напряжения, поэтому с самого первого дня их трудовая деятельность была подчинена строгому графику, разработанному полковником Достером и его помощниками.

Отдел переводов состоял из 5 групп:

1. Синхронные переводчики (36 человек).
2. Вспомогательные последовательные переводчики (12 переводчиков с языков, отличных от четырёх официальных, использовавшихся на процессе).
3. Письменные переводчики (8 секций по 20-25 человек в каждой; 15-18 переводчиков готовили «сырые» переводы, а 8 занимались редактурой переведённых материалов; за каждой секцией были закреплены 10 машинисток).
4. Стенографисты (12 человек для каждого языка).
5. Редакторы стенограмм (свыше ста переводчиков, редактировавших стенограммы, сличая их с магнитозаписями выступлений).

Численный состав группы синхронистов не менялся на протяжении всего процесса. 3 команды — «A», «B» и «C» (по 12 переводчиков в каждой) — работали посменно. Их типичный рабочий день имел следующий распорядок. Утром команда «A» работала в течение 85 минут в «аквариуме» в зале суда. В кабине сидели три переводчика, за каждым был закреплён рабочий язык, с которого он должен был переводить на язык, соответствующий названию кабины. Один переводчик переводил, двое остальных ждали своей очереди. Как только происходила смена выступающего и начинал звучать другой язык, первый переводчик передавал микрофон своему соседу, работавшему с данным языком.

Переводческий аквариум

В это время синхронисты из команды «B» находились в соседнем с залом суда помещении № 606 и следили за ходом заседания через наушники. В любой момент они готовы были занять место одного или нескольких коллег в зале, если те по той или иной причине не могли продолжать работу или допускали серьёзные ошибки в своём переводе. Кроме того, переводчики из команды «B» составляли собственные глоссарии, ориентируясь на синхронный перевод коллег из команды «A». Так вырабатывался единый терминологический глоссарий всех переводческих команд и обеспечивалась связность выполняемого ими перевода.

Во время заседаний два вспомогательных устных переводчика постоянно находились позади стола судей. К их помощи судьи прибегали в тех случаях, когда им необходимо было срочно выяснить что-либо друг у друга. Оба переводчика имели три рабочих языка (русский, английский и французский).

Между английской кабиной и столом судебного исполнителя находилось место начальника смены переводчиков, в обязанности которого входило обеспечение исправной работы переводческого оборудования и контроль за качеством осуществляемого синхронистами перевода. Кроме того, начальник смены выступал в качестве посредника между судьями и своими подопечными в кабинах. Под рукой у него находились две кнопки, нажимая которые, он зажигал жёлтую или красную сигнальную лампочку. Первая предназначалась для подачи председателю суда сигнала о том, что выступающему следует говорить медленнее, так как переводчик за ним не поспевает или просит повторить сказанное (оптимальный темп речи для СП составлял 60 слов в минуту). Назначение второй — информировать судей о возникновении какой-либо серьёзной проблемы, например о приступе кашля у переводчика или поломке оборудования [6].

По истечении первых 85 минут заседания происходила смена команд: «A» отправлялась в комнату № 606, а «B» занимала «аквариум». В 13.00 председатель суда объявлял часовой перерыв, после которого обе команды продолжали работать в вышеописанном режиме. Команда «C»  в этот день отдыхала. В дальнейшем третья команда в свободные от «аквариума» дни привлекалась для проверки стенограмм, помощи письменным переводчикам в работе с документами и устному переводу на закрытых совещаниях МВТ.

Итак, каждая из трёх команд работала в «аквариуме» в среднем по три часа в день, четыре дня в неделю (суд заседал ежедневно, кроме воскресенья, с десяти утра до пяти вечера с часовым перерывом на обед). Такая ротация обеспечивала наиболее эффективный результат и оставалась неизменной даже после того, как 18 апреля 1946 г. полковника Леона Достера на посту начальника отдела переводов сменил капитан 2-го ранга Альфред Стир.

Одной из главных проблем, как уже отмечалось выше, была кадровая. Только Андре Каминкер (старший переводчик французской делегации) имел некоторый опыт синхронного перевода. Даже Женевская школа устных переводчиков, основанная в 1941 г. и являвшаяся одним из авторитетнейших профильных учебных заведений, не выпускала тогда ещё синхронистов. Отбор переводчиков на процесс производился в два этапа. Вначале помощники старших переводчиков на местах (в Париже, Лондоне, Женеве, Вашингтоне и т.д.) подвергали кандидатов интенсивному тестированию на выявление способности к одновременному слушанию выступающего и переводу его речи. Выдержавшие эту серию испытаний приезжали в Нюрнберг, где их ждал второй тест на профпригодность. Патрисия ван дер Элст, переводчица с французского языка на английский на Нюрнбергском процессе, вспоминала, как она проходила этот отбор: «К своему удивлению, я показала отличные результаты на проверочном испытании, организованном в Женевской школе устных переводчиков. Там нас обучали только последовательному переводу, поэтому необходимость говорить в микрофон, слушая одновременно с этим голос докладчика, приводила в крайнее замешательство. Чернила в моём дипломе ещё не успели высохнуть, а я уже ехала в Нюрнберг. То была моя первая работа и, хотя тогда я этого ещё не знала, самая важная. Я погрузилась в неё с невинным воодушевлением двадцатиоднолетней девушки, которая искала в зарубежной командировке независимости от родителей и встречи с манящей неизвестностью… В Нюрнберге меня поселили в «Гранд-отеле» на весь срок командировки. Неделю я провела в галерее для гостей, наблюдая за ходом процесса. Затем после короткого теста в кабине во время обеденного перерыва мне сказали, что со следующего дня я приступаю к настоящей работе. Я понимала, что мне предстоит либо пойти ко дну, либо удержаться наплаву. Я удержалась» [Vander Elst, 2002] (перевод мой — Р.М.).

Братья Жорж (слева) и Андре (справа) Каминкеры

Ещё одна переводчица, Элизабет Хейворд, работала в кабине уже на следующей день после своего прибытия в Нюрнберг и достойно выдержала это «крещение огнём».

Однако не у всех кандидатов путь в «аквариум» был таким же коротким, как у Патрисии ван дер Элст и Элизабет Хейворд. Многие начинали работу в службе письменных переводов и лишь по истечении определённого времени (от недели до нескольких месяцев) переводились в группу синхронистов. Иногда случалось и обратное. Некоторые синхронисты, будучи жертвами нацистских концлагерей или детьми таких жертв, не выдерживали огромной психологической нагрузки и уходили в службу письменных переводов. Так, одна юная выпускница Женевской школы, этническая еврейка, проявила на тестировании великолепные способности к синхронному переводу, однако, оказавшись в кабине во время судебного заседания, застыла и не смогла произнести ни слова. Старшему переводчику она сказала, что просто не в состоянии работать, видя перед собой людей, погубивших многих членов её семьи.

По ходу процесса одни синхронисты сменялись другими. При этом Женевская школа переводчиков была далеко не единственным источником переводческих кадров [7]. Советские переводчики, которые отправлялись в Нюрнберг прямо из ставки Красной армии в Карлсхорсте или через Всесоюзное общество культурных связей с заграницей (ВОКС), получили образование в советских вузах. Например, Евгений Абрамович Гофман, переводчик с немецкого, окончил военный факультет при Втором Московском государственном педагогическом институте иностранных языков (МГПИИЯ), а Татьяна Алексеевна Рузская (переводила с английского), Инна Моисеевна Кулаковская (переводила с немецкого) и Константин Валерьянович Цуринов (синхронный переводчик, а в дальнейшем секретарь советской делегации) — Московский институт истории, философии и литературы (МИФЛИ). Впрочем, в ходе вышеупомянутого тестирования неоднократно выяснялось, что высшее лингвистическое образование не всегда гарантирует наличие у кандидата серьёзных способностей к синхронному переводу. Помимо дипломированных переводчиков к работе в «аквариуме» привлекались талантливые люди и других профессий: учителя, юристы, кадровые военные. Синхронист Юрий Сергеевич Хлебников окончил Высшую школу коммерции в Париже, а его коллега Петер Юбералль до войны работал биржевым маклером. Многие синхронисты, переводившие с русского языка, были выходцами из семей белоэмигрантов, например князь Георгий Илларионович Васильчиков, княгиня Татьяна Владимировна Трубецкая, возглавлявшая русскую секцию отдела переводов, и уже упомянутый Юрий Хлебников. Для многих из них два языка (или даже более) становились в равной мере родными с детства. Кроме того, не все синхронисты занимались на процессе исключительно переводом. Так, Рихард Зонненфельдт, старший переводчик американской делегации, выполнял ещё функции помощника её главного следователя и за добросовестный труд, по ходатайству обвинителя Роберта Х. Джексона, был награждён Благодарственной медалью за службу в Сухопутных войсках США. Олег Александрович Трояновский (сын первого советского посла в США Александра Антоновича Трояновского) и Энвер Назимович Мамедов переводчиками считались лишь номинально, хотя часто помогали своим коллегам в «аквариуме». Оба занимались дипломатической работой. Трояновский работал секретарём советского судьи Ионы Тимофеевича Никитченко, а Мамедову было поручено тайно доставить в Нюрнберг фельдмаршала Паулюса, пленённого под Сталинградом, для дачи свидетельских показаний на процессе. Главный обвинитель от СССР Руденко вспоминал, что появление Паулюса в зале суда «произвело эффект разорвавшейся бомбы», так как в Германии все считали его погибшим в Сталинградском «котле».

Услуги синхронных переводчиков на процессе оплачивались по-разному в разных делегациях. Больше всего получали переводчики, работавшие на американцев. Переводчики из других делегаций получали значительно меньше. При этом на американскую сторону за время процесса проработали не меньше 640 переводчиков, а, например, на советскую только 40.

В качестве улик обвинение использовало на суде огромное количество документов на немецком языке. Письменные переводчики готовили письменные переводы этих документов, и начальник смены перед началом заседания передавал их в специальных папках синхронистам, чтобы те имели визуальную опору, работая с различными статистическими данными, изобиловавшими именами собственными и цифрами. Однако из-за огромной нагрузки письменные переводчики не всегда успевали подготовить перевод тех или иных документов. В таких случаях синхронисты получали их копии на исходном языке для перевода с листа.

Нюрнбергский процесс называли «процессом документов»

Отношение к синхронистам у устроителей Нюрнбергского процесса было неоднозначным. Некоторые известные последовательные переводчики изначально высказывались против использования синхронного перевода, сомневаясь в качестве его исполнения и подчас небезосновательно в надёжности нового, толком ещё не испытанного оборудования. Отдельные представители обвинения тоже не слишком благосклонно относились к переводчикам, рассматривая их лишь как «необходимое зло». Заместитель председательствующего судьи Джеффри Лоренса сэр Норман Биркетт в своих мемуарах весьма нелестно отзывался о синхронистах: «Они — особая раса. Обидчивы, самодовольны, каждый со своими  причудами. Чванливость этих господ беспредельна. Невероятно эгоистичные люди и, как правило, ярые противники мыла и солнечного света» [Morris, 2000] (перевод мой — Р.М.).

Критические замечания в адрес синхронных переводчиков отпускали и некоторые обвиняемые. Подсудимый № 1 Геринг неплохо понимал английский язык и часто устремлял пристальный взгляд на «аквариум», Розенберг в своё время учился в России и знал русский, Шахт прекрасно владел английским, а Риббентроп и Шпеер — бегло говорили по-английски и по-французски. От случая к случаю они пользовались этим, чтобы блеснуть своей образованностью или смягчить излишне жёсткий, на их взгляд, перевод свидетельских показаний или документов, изобличавших бесчеловечность совершённых ими преступлений. Некоторые подсудимые даже демонстративно снимали наушники во время просмотра кинохроники или рассказов свидетелей о жестоком обращении с заключёнными в концентрационных лагерях.

Геринг предложил соседям по скамье следующую тактику поведения на допросах: «Услышав неприятный вопрос, становитесь на дыбы и говорите им, что, мол, перевод неверен, или сошлитесь ещё на что-нибудь» [Гильберт, 2004: 354].

На одном из заседаний генерал-лейтенант Руденко представил суду стенограмму совещания рейхскомиссаров оккупированных областей и представителей военного командования, состоявшегося 6 августа 1942 г. На этом совещании выступал Геринг. Зачитав его жёсткое указание подчинённым, Руденко обратился к подсудимому с вопросом: «Правильно это? Есть такое место в вашем выступлении?» [Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными преступниками, 1960: 29] И получил ответ: «Это место переведено переводчиком не так, как это сказано в подлиннике. Переводчик, который переводит ваши слова на немецкий язык, употребляет некоторые превосходные степени, которых здесь нет» [Там же: 29].

На другом заседании произошёл следующий эпизод. Главный идеолог рейха Альфред Розенберг, слушая перевод выступления одного из обвинителей, вдруг снял наушники и, повернувшись к «аквариуму», громко и сердито сказал молодой немецкой переводчице по-русски: «Не картины с изображением Бога — Gottesbilder, а иконы — Ikonen, матушка» [Ступникова, 2003: 121].

Советская переводчица Т. Ступникова вспоминала, что «внезапность замечания, да ещё на безупречном русском языке произвела на переводчиков шоковое воздействие» [Там же: 121].

Однажды представитель обвинения от СССР Г. Н. Александров зачитал суду отрывок из книги «Гитлерюгенд» об особенностях нацистских методов воспитания немецкой молодёжи и спросил автора книги Шираха: «В вашей книге написано то, что я сейчас прочитал?» [Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными преступниками, 1960: 322] Ширах с вызовом ответил: «То, что здесь лежит передо мной, написано в моей книге, а того, что мне перевели, в ней нет» [Там же: 322].

Однако иногда обвиняемые, например, Шахт и Шпеер, всё же стремились сотрудничать с обитателями «аквариума» и подсказывали им немецкие эквиваленты иностранных слов. Подсудимый Фриче даже составил список рекомендаций лингвистического характера для своих соседей по скамье с целью облегчения работы переводчикам, а Франк в одной из бесед с американским военным психологом Гюставом Гильбертом, крайне резко отзываясь о Риббентропе, даже посочувствовал синхронистам: «Нет, правда, его <Риббентропа> грамматика мне всегда доставляла головную боль. От души надеюсь, что переводчикам всё же удаётся хоть как-то передать смысл его высказываний» [Гильберт, 2004: 296].

Разумеется, испытывая огромную психологическую нагрузку, синхронисты временами допускали промахи в своём переводе, несмотря на предельную сосредоточенность. Одна юная советская переводчица, например, переводила показания Геринга и не поняла его выражение «политика троянского коня». Запнувшись, она потеряла нить мысли и не смогла продолжать перевод. Председательствующий был вынужден остановить заседание.

Аркадий Иосифович Полторак, работавший секретарём советской делегации в Международном военном трибунале, в своей книге «Нюрнбергский эпилог» писал: «Правильный перевод в обстановке Нюрнбергского процесса выходил далеко за рамки чисто технической задачи. Это подчас приобретало характер большой политики. Вспоминается антисоветский выпад доктора Штамера, адвоката Геринга. Допрашивая одного из свидетелей, он весьма часто употреблял слово «безетцунг», говоря об освобождении Польши советскими войсками в 1944 году. Слово это имеет два значения: «оккупация» и «занятие». По всему духу вопросов адвоката советский переводчик Евгений Гофман понимал, какой смысл вкладывает тот в слово «безетцунг», и потому перевёл его как «оккупация». Р.А. Руденко тут же заявляет протест. Западные судьи, которым их переводчики перевели это слово в его нейтральном звучании, не понимают, чего добивается главный советский обвинитель. Объявляется перерыв. Суд удаляется на совещание. Наш переводчик разъясняет суть дела. Суд возвращается в зал и объявляет о своём решении: в протоколе заседания слово «оккупация» должно быть заменено словом «освобождение». Доктор Штамер недовольно кривится, но возражать не смеет…» [Полторак, 1965: 33]

Если принять во внимание психологическую атмосферу, в которой приходилось работать нюрнбергским синхронным переводчикам, технические проблемы, с которыми они сталкивались, и тот факт, что эта работа была первым в истории опытом широкомасштабного использования синхронного перевода на мероприятии всемирной значимости, нападки критиков на синхронистов оказываются не всегда правомерными, а иногда и просто несостоятельными, так как большинство переводчиков на процессе имели высочайшую квалификацию.

Нюрнберг, подвергшийся разрушительным бомбардировкам союзников, представлял собой печальное зрелище и походил на город-призрак. Путь переводчиков из «Гранд-отеля» или реквизированных вилл, где они проживали, до Дворца правосудия и обратно пролегал через нагромождения фантасмагорических руин. В воздухе явственно чувствовался трупный запах…

Аппаратура часто давала сбои. В неудобных громоздких наушниках синхронистов временами пропадал голос выступающего — подводила проводка, не выдерживавшая накала страстей в зале. На одном из перекрёстных допросов Геринг, взбешённый показаниями свидетеля, с яростью дёрнул за провод своих наушников, едва не оборвав его…

Перед переводчиками, как и всеми остальными присутствующими в зале суда, день за днём разворачивалась картина преступлений нацистов, представленная в свидетельских показаниях, документах и вещественных доказательствах. «Сотни глаз устремлены поочерёдно на экран и на подсудимых. Им некуда деться. Текут слёзы по щекам солдат караула. Мёртвая тишина. С экрана говорят спасённые из лагерей. Они ужасающе худы, избиты, их глаза невыразимо, смертельно тоскливы… Четверть часа люди смотрят на подсудимых — в упор, молча, потрясённо» [Суд истории, 1966: 42-43]. Так советский журналист В. Вишневский описывал в одном из своих репортажей с Нюрнбергского процесса просмотр документального фильма об одном из немецких концлагерей. Переводчики видели эти леденящие кровь кадры, находясь настолько близко от главных виновников массового истребления узников Дахау, Освенцима, Майданека и других лагерей смерти, что могли смотреть им прямо в глаза. На одном из заседаний обвинение демонстрировало в зале суда растянутые куски выделанной человеческой кожи и мумифицированную голову юноши под стеклянным колпаком — экспонаты из коллекции начальника Бухенвальда, штандартенфюрера СС. Несмотря на всё это, синхронисты должны были сохранять присутствие духа, не терять сосредоточенности, переводить слова обвиняемых чётко и бесстрастно, никоим образом не выдавая своего личного отношения к ним. А главное — переводить слово в слово, даже если знали, что подсудимые говорят заведомую ложь…

В волнении синхронисты иногда начинали переводить слишком громко, за что получали замечания от начальников смены. Кабины, как уже отмечалось выше, не были звуконепроницаемыми, и Hushaphone («Шептало») не должен был превращаться в Megaphone («Мегафон»).

Спустя 50 с лишним лет Патрисия ван дер Элст скажет: «Оглядываясь назад, я поражаюсь тому, насколько хорошо нам удавалось справляться со всеми трудностями и как быстро мы приобретали навыки в новом для нас деле» [Vander Elst, 2002] (перевод мой — Р.М.). А Татьяна Рузская в одном из интервью заметила: «Наверное, только молодость помогала нам переносить такие перегрузки…» [Королёва, 2000]

Большинству синхронистов, работавшим на процессе, было менее тридцати лет, а самой молодой переводчице — только восемнадцать. Мари-Франс Скунке, тоже переводившая в Нюрнберге, говорит, что «качество синхронного перевода совершенствовалось по ходу процесса» [Skuncke, 2002] (перевод мой — Р.М.). От заседания к заседанию синхронисты переводили всё лучше и лучше и временами буквально преображались. Например, князь Васильчиков, известный тем, что в обычном общении заикался, напрочь избавлялся от этого изъяна во время работы в кабине. Татьяна Ступникова в своей книге «Ничего кроме правды» вспоминала интересный случай, произошедший с ней в «аквариуме» во время допроса Заукеля, на котором тот разволновался и стал кричать, убеждая судью в своей невиновности. «Всё это мы исправно и быстро переводили, перевод бесперебойно поступал в наушники сидевших в зале русскоязычных слушателей. И вдруг с нами произошло что-то непонятное. Когда мы очнулись, то, к своему великому ужасу, увидели, что сами вскочили с наших стульев и, стоя в нашем переводческом аквариуме, ведём с коллегой громкий резкий диалог, под стать диалогу обвинителя и подсудимого. Но мало этого: я почувствовала боль в руке. Это мой напарник крепко сдавил мою руку выше локтя и, обращаясь ко мне столь же громко, как и взволнованный обвинитель, только по-русски, повторял: «Вас надо повесить!» А я в слезах от боли в руке вместе с Заукелем кричала ему в ответ: «Меня не надо вешать! Я — рабочий, я — моряк!»

Все присутствующие в зале обратили к нам свои взоры и следили за происходящим.

Не знаю, чем бы это кончилось, если бы не председатель суда Лоренс, добрым взглядом мистера Пиквика смотревший на нас поверх своих съехавших на кончик носа очков. Не долго думая, он спокойно сказал: «Что-то там случилось с русскими переводчиками. Я закрываю заседание» [Ступникова, 2003: 131-132].

Этот эпизод весьма показателен. В дальнейшем многие синхронисты заявляли, что синхронный перевод сродни актёрскому искусству. «Ясно, почему раздражённые бюрократы называют нас “prima donna” — слишком вспыльчивые, чтобы эффективно работать. На самом деле мы артисты, работающие в условиях стресса» [Цит. по: Виссон, 2007: 32], — писал синхронный переводчик Роберт В. Эквалл в одной из своих статей. Известная американская синхронистка Линн Виссон тоже отмечает «игровое, актёрское начало» [Там же: 37] в ментальности синхронистов. Патрисия ван дер Элст в интервью газете “Linguist Online” заметила: «У меня сын ― профессиональный актёр. Однажды мы сравнивали наши профессии между собой. Он и некоторые мои друзья, тоже актёры, говорили мне: волнение владеет тобой, пока ты находишься за кулисами, но моментально исчезает, когда выходишь на сцену. А если не исчезает, то вам никогда не стать актёром или синхронным переводчиком» [Baker, 2004-2005] (перевод мой — Р. М.).

Слаженной работе синхронистов на Нюрнбергском процессе способствовали командный дух, чувство локтя (в буквальном смысле, так как кабины были не слишком просторными) и сложившиеся между ними дружеские отношения. Напряжение после тяжёлых трудовых будней тоже снимали вместе: в Мраморном зале «Гранд-отеля» устраивались танцевальные вечера. Время от времени каждая из четырёх делегаций проводила торжественные приёмы, на которые приглашались и переводчики. Правда, в таких случаях последним приходилось больше работать, чем отдыхать — выступать посредниками в общении представителей принимающей стороны с их иностранными гостями.

30 сентября 1946 г. судьи начали зачитывать вердикт Международного военного трибунала. Ряд главных фашистских организаций (национал-социалистская партия Германии, гестапо, охранные отряды СС и служба безопасности СД) объявлялись преступными, а все их добровольные члены — преступниками. Трое подсудимых (Шахт, Папен и Фриче) были оправданы за неимением веских доказательств их виновности в совершении инкриминируемых им преступлений.

1 октября в 14.52 открылось последнее, 403-е заседание МВТ. Переполненный зал с нетерпением ожидал минуты, когда председатель суда начнёт оглашать приговор девятнадцати подсудимым. Судьи поднялись на кафедру. Журналист газеты «Правда» В. Величко так описывает дальнейшие события: «И тогда медленно открываются тяжёлые стальные двери. Военная полиция вводит Геринга. Подсудимые выслушивают приговор о наказании по одному, стоя… Председатель трибунала объявляет:

— Подсудимый Герман Вильгельм Геринг, Международный военный трибунал приговорил вас к смертной казни через повешение» [Суд истории, 1966: 300].

На немецкий язык в ту минуту переводил синхронист Вольф Франк. Позднее он вспоминал, как система синхронного перевода, которую Геринг неоднократно критиковал в ходе процесса, взяла реванш в момент объявления приговора бывшему рейхсмаршалу. Судья Лоренс только начал говорить, как вдруг Геринг подал переводчикам знак, что ничего не слышит в наушниках. Техники исправили возникшую проблему, и после тягостной паузы обвиняемый №1 узнал свою судьбу.

Подсудимых поочередно вводили в зал, и переводчики звенящими от напряжения голосами произносили каждый на своём языке приговор трибунала.

Риббентроп, Кейтель, Кальтенбруннер, Розенберг, Франк, Фрик, Штрейхер, Заукель, Йодль и Зейсс-Инкварт услышали в наушниках тот же приговор, что и Геринг [8]. Остальные подсудимые получили различные сроки тюремного заключения [9].

В конце заседания председатель суда сообщил, что член МВТ от СССР генерал-майор юстиции Никитченко заявил своё особое мнение [10], и отметил, что оно в скором времени будет  опубликовано. После этого заседание было закрыто.

Контрольный совет по Германии отклонил ходатайства подсудимых о помиловании и утвердил вынесенный смертный приговор, который был приведён в исполнение в ночь с 15 на 16 октября во дворе Нюрнбергской тюрьмы. За два с половиной часа до казни Геринг покончил жизнь самоубийством, приняв цианистый калий…

Нюрнбергский процесс продолжался 216 дней. За это время Международный военный трибунал провёл 403 открытых заседания, которые широко освещались в мировой прессе и транслировались в прямом эфире радиовещательными корпорациями США и Великобритании. Полный русский текст стенограммы протокола составил 20228 страниц. 74 дня приводило свои доказательства обвинение, 133 дня — защита. Обвинением предъявлено 2630 страниц письменного текста, защитой — 2700. 116 свидетелей подходили к свидетельской стойке. МВТ рассмотрел тысячи письменных свидетельских показаний, данных под присягой. Содержание 5 миллионов листов бумаги общим весом 200 тонн подверглось тщательному анализу. Ход процесса запечатлён на 27 тысячах метров звуковой плёнки и тысячах фотографиях. Велась и киносъёмка судебных заседаний. Почти полторы тысячи часов провели в «аквариуме» синхронные переводчики. Было выдано 60 тысяч пропусков во Дворец правосудия. В качестве гостей зал суда посетили многие известные люди: публицисты Гарольд Никольсон, Уолтер Липпман и Джозеф Олсоп, мэр Нью-Йорка Фиорелло Лагардиа, брат писателя Уильяма Сомерсета Моэма лорд Фредерик Герберт Моэм и др.

Суд истории, или «процесс шести миллионов слов», как иногда называют Нюрнбергский процесс, свершился, несмотря на раздававшиеся во время и после войны призывы крупных западных политических фигур линчевать нацистов [11]. Главный американский обвинитель Роберт Х. Джексон в своей вступительной речи, признанной впоследствии шедевром юридической мысли и вошедшей во все учебники по юриспруденции, показал недальновидность таких позиций: «Тот факт, что четыре Великие Державы, упоённые победой и страдающие от нанесённого им ущерба, удержали руку возмездия и передали своих пленённых врагов на Суд справедливости, является одним из самых выдающихся примеров той дани, которую власть платит разуму» [Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными преступниками, 1954: 101].

Многие юристы, в том числе и защитники подсудимых, пытались поставить под вопрос легитимность процесса, ссылаясь на правовой принцип “Nullum crimen sine lege”, от которого державы-победительницы якобы отступили, создав закон и придав ему обратную силу [12].

Международный военный трибунал доказал несостоятельность этих заявлений и вынес нацистским преступникам справедливый приговор.

Впервые в истории перед судом предстали государственные деятели, сделавшие самое государство орудием преступления, а агрессивная война была признана тягчайшим международным преступлением.

Нюрнбергский процесс имел огромное значение для всего мира. Достаточно отметить, что правовые принципы Нюрнбергского приговора были кодифицированы Организацией Объединённых Наций и использованы для составления Конвенции о предупреждении преступления геноцида и наказании за него (1948), Всеобщей декларации прав человека (1948), Конвенции о неприменимости сроков давности к военным преступлениям и преступлениям против человечности (1968), четырёх Женевских конвенций о защите жертв войны (1949) и дополнительных протоколов к ним (1977).

Исторические аспекты процесса описаны в невообразимом множестве статей, монографий и других научных трудов, в которых о переводчиках, работавших во Дворце правосудия, говорится, как правило, очень мало. Петер Юбералль сетовал на то, что в официальных документах процесса синхронисты почти не упоминаются. По его словам, все воспринимали их лишь «как часть оборудования» [Keiser, 2004: 580] (перевод мой — Р. М.). Впрочем, так ли это плохо? А.В. Садовников в своей статье «Перевод как вид социального поведения» пишет, что «перевод считается… тем лучше, чем меньше ощущается присутствие посредника» [Садовников, 1981: 9]. А Линн Виссон добавляет: «Переводчика замечают не тогда, когда он работает блестяще, а когда — плохо» [Виссон, 2007: 33].

Главный обвинитель от Великобритании сэр Хартли Шоукросс высоко оценил работу синхронистов и в одном из интервью заметил: «Полагаю, что синхронный перевод следует использовать на международных встречах, так как он помогает сэкономить очень много времени» [Keiser, 2004: 580] (перевод мой — Р.М.).

Некоторые из синхронных переводчиков, работавших на Нюрнбергском процессе, по его окончании перешли в штат ООН и вписали свои имена в историю устного перевода. Но именно в «аквариуме» в зале заседаний нюрнбергского Дворца правосудия синхронисты, блестяще справившись с возложенной на них миссией, доказали состоятельность идеи синхронного перевода, который теперь преподают в вузах всего мира и используют, как и советовал лорд Шоукросс, на всех международных конференциях.

Список литературы:

1. Виссон, Линн. Синхронный перевод с русского на английский. 7-е изд. / Линн Виссон. – М.: Р.Валент, 2007.
2. Гильберт, Гюстав М. Нюрнбергский дневник. Процесс глазами психолога / Гюстав М. Гильберт; пер. с нем. А. Л. Уткина. – Смоленск: Русич, 2004.
3. Звягинцев А. Г. Нюрнбергский набат. Репортаж из прошлого, обращение к будущему / А. Г. Звягинцев. – М.: ОЛМА Медиа Групп, 2006.
4. Королёва М. В. 315 дней в Нюрнберге / М. В. Королёва // Вёрсты. – 2000. – 18 ноября.
5. Кынин Г. П. Германия капитулирует безоговорочно [Электронный ресурс] / Г. П. Кынин, И. М. Морозова. – 2000. – Режим доступа: www.mid.ru
6. Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными преступниками. Сборник материалов в двух томах. Т. 1. / Под редакцией К. П. Горшенина (главный редактор), Р. А. Руденко и И. Т. Никитченко. – М.: Государственное издательство юридической литературы, 1954.
7. Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными преступниками. Сборник материалов в семи томах. Т. 5. Допросы подсудимых и речи адвокатов / под общей редакцией Р. А. Руденко. – М.: Государственное издательство юридической литературы, 1960.
8. Полторак А. И. Нюрнбергский эпилог / А. И. Полторак. – М.: Военное издательство Министерства обороны СССР, 1965.
9. Садовников А. И. Перевод как вид социального поведения / А. И. Садовников // Тетради переводчика. – 1981. – N 18.
10. Ступникова Т. С. Ничего кроме правды. Нюрнбергский процесс. Воспоминания переводчика. – 2-е изд. / Т. С. Ступникова. – М.: Возвращение, 2003.
11. Суд истории. Репортажи с Нюрнбергского процесса / составитель сборника Г. Н. Александров. – М.: Издательство политической литературы, 1966.
12. Baker, Vicky. “My Nuremberg trials”. Linguist Online. Official Journal of the Institute of Linguists. Issue December 2004 – January 2005. www.ptreasuredsl.clara.net
13. Bowen, David & Margarita. “The Nuremberg Trials (Communication through Translation).” Meta, Vol. 30, №1 (1985).
14. Marrus, Michael R. The Nuremberg War Crimes Trial 1945-46: A Documentary History (The Bedford Series in History and Culture) (University of Toronto, Boston-New York, 1997).
15. Gaiba, Francesca. The Origins of Simultaneous Interpretation: The Nuremberg Trial (University of Ottawa Press, Ottawa, 1998).
16. Heigl, Peter. Nürnberger Prozesse. Nuremeberg Trials (Aumüller Druck GmbH, München, 2001).
17. Keiser, Walter. “L’interprétation de conférence en tant que profession et les précurseurs de l’Association Internationale des Interprètes de Conférence (AIIC) 1918-1953.” Meta, Vol. 49, № 3, 2004.
18. Morris, Ruth. “Justice in Four Languages or ’Interpreters and Mistresses.’” Webzine. September 2000 – Legal & Court Interpreting. www.aiic.net
19. Sonnenfeldt, Richard W. Witness to Nuremberg (Arcade Publishing, New York, 2006).
20. Vander Elst, Patricia. “The Nuremberg trial.” Webzine. December 2002 – Thanks to the Interpreters.www.aiic.net
21. Skuncke, Marie-France. “Tout a commencé à Nuremberg”. Webzine. December 2002 – Thanks to the Interpreters. www.aiic.net