По следам немцев

Спасая жизнь товарища, приходилось нам восьмером одного раненого выносить из глубокого ущелья. Кормов для лошадей не было, кормили ветками с деревьев, а зимой – опавшими листьями. Кони болели и дохли. Бойцам питания не хватало, доставка была затруднена. Мы приспособились варить умерших лошадей, не считаясь с заболеваниями, но держались стойко. 23 января ночью наша разведка доложила, что немец снял ротные минометы на перевале и оставил свои блиндажи. Мне был дан приказ: со своим расчетом выйти на гору-перевал и преследовать противника.

Дошли до немецких блиндажей (метров 500). Немцев нет. Установили миномет на самое дальнее расстояние и стали бить по лесу, по немцам, не видя их. Ответа не было. Выстрелив 15 мин, снялись обратно.

Все уже были готовы преследовать отступающегося немца. Все несли на себе с горы на гору, а впереди шла разведка, ракетами указывая направление движения. К рассвету мы прошли километров 15 и вышли к реке Пшиш. Заметя нас, немец встретил с другой стороны реки из нескольких пулеметов. На той стороне был какой-то небольшой поселок. Рассвело, из труб домов валит дым. Видимо, немцы жарят, парят. Первый раз за три года войны нам пришлось бить из минометов по домам этого поселка. Разбили все крыши, дома загорелись, у немцев паника.

Они на наших глазах, днем, бросились бежать в лес. А в это время вброд с их стороны переходят с поднятыми руками два офицера, вооруженные пистолетами. Это были два поляка. Отвели их к нашему командованию и начали форсировать речку вброд. Заняли этот поселок: ни немцев, ни мирных жителей. Среди улицы был раскинут парашют, видимо, немцам сбрасывали питание. Стали искать что-нибудь покушать. Нашли кадушку засоленного белого перца и неполную кадушку моченых яблок. Хорошо перекусили и пошли по следам немцев. Примерно через пять километров хождения по горам нас с одной высоты обстрелял пулемет. Расставили минометы, дали залп, пулемет замолк и, по словам разведки, снялся и утекает. Минометы на плечи, и за ним. Ночью нас тоже обстрелял пулемет, и так три раза, видимо, не успевает отходить. Простояли мы в балке до утра, а потом, обходя пулемет, опять по следам немцев. Местность гористая, лесистая, все с горы на гору, грязища. Где на ногах съедешь, а где и на заднем месте. Грязные как черти. Так шли за отступающим немцем 5 ночей и 4 дня. Утром вышли на равнину около большой станицы Хадажи Апшеронского района. Немец ночью только вышел отсюда. Сделали первый раз за пять суток первый отдых, вымылись в бане какой-то больницы, прибрали к рукам 22 полицая, а утром на следующий день опять должны двигаться вперед преследовать противника.

И вот, видимо, когда переправлялись вброд и шли по грязи и по снегу, я простудил себе ноги и руки. Сводит все судорогой, нет никакого терпения. Утром наша часть пошла вперед, я не могу, остался в станице на квартире. Хозяин был полицай, мы его расстреляли, сына его посадили.

Кушать у меня нет ничего, от хозяев ждать тоже нечего. Двигаться я не могу, что делать, не знаю, наши все ушли. Оружия у меня нет (минометчик), только в сумке две гранаты-лимонки лежат. Лежу в отдельной избе, что особо стояла во дворе. Хозяйская дочь Зина (девушка лет 18-ти) утром и вечером принесла мне вареной в мундире картошки, лепешку и пару яблок.

Утром встал: что делать? Жрать нечего, лежать у этих хозяев опасно.. Правда, девушка опять мне что-то принесла. Я ее поблагодарил, и она рассказала мне, что из партизан пришли их бывшие председатель сельского совета и председатель колхоза. Я попросил ее, чтобы она им сообщила обо мне. Когда они делали подворный обход, узнали обо мне и приказали хозяйке кормить меня… Потом Зина мне сказала, что через село проходит обоз. Я выползаю на четвереньках на дорогу, дождался обоз, объяснил старшему мое положение.

Он выдал мне сухарей, концентратов, гречки, пшенки и жиров. Пробыл я здесь еще ночь и день, подкрепился продуктами и кое-как поплелся в станицу Апшеронскую (8 км). В сумерках чуть до нее добрался. Подошел к сгоревшей школе, увидел наших пленных, сгоревших в ней. Немец, отступая, поджег школу вместе с нашими пленными. Встретил женщину, попросился переночевать. Она не возражала, в хате была девочка лет пяти. Сказала мне, чтобы я подождал, а сама пошла за лекарствами. Приносит пол-литра спирта, а сама опять куда-то ушла. Решил я с усталости выпить без нее грамм сто, но не нашел стопки. Пришла женщина, затопила плиту, нажарила картошки, покушали. Она ставит большую сковороду на плиту, выливает в нее половину бутылки спирта, кладет табуретку на плиту, сажает меня, а ноги в сковороду. Вскоре весь спирт впитался в ноги. Утром опять проделали такую же процедуру. Чувствую, стало хорошо, поблагодарил я ее и пошел расспрашивать, в каком направлении двигалась наша часть.

Дошел я до черкесского хутора «Слепых», переночевал, а утром пошел дальше. Около реки Кубань встретился со своими минометчиками, которые искали переправу. Мосты все были взорваны немцем при отступлении. На том берегу были еще немцы, купаются в Кубани. Наши минометчики застали их врасплох и обстреляли. Немец начал в беспорядке отступать. Мы кто на чем переправились через взорванный мост на тот берег. Вступили в бой, немец без оглядки отступает. Освободили с боями Краснодар, Ростов-на-Дону. Немец огрызается, мы идем вперед, не давая ему закрепиться. Шли мы 23 дня за немцем без отдыха.  Обозы отстали от нас, потому что мосты все взорваны. Нам пришлось быть на бабушкиных харчах, и где кто чего достанет.

Дошли до станицы Крымской. Здесь немец успел закрепиться, ему на самолетах стали сбрасывать снаряжение и боеприпасы. Завязались упорные бои. Мы занимали оборону в камышах-плавнях около Табак-совхоза. У меня командиром взвода был Семенихин Александр Никитович, а политруком – Карабаш Михаил Иванович (он был с Полтавы, хутор Штэфаны). На Табак-совхоз мы пошли в наступление в два часа дня. Местность, как на ладони. Я был командиром минометного расчета, а огонь корректировали Семенихин и Карабаш. Семенихин дает мне приказание, чтобы я выбил немецкую пулеметную точку, находящуюся от нас в 700-х метрах. Беспощадно косит нашу наступающую пехоту. Даю пять мин по немецкому пулемету, — замолчал. Вижу, около него немцы копошатся. По приказу Семенихина опять даю пять выстрелов. Пулемет заглох, и немецкого расчета не видно. С подносчиком мин мы залегли, так немецкие мины рвутся и впереди, и сзади. Чувствую, что по ноге мне чем-то ударило, потом пуля просвистела и обожгла мне лоб. Потрогал рукой лицо: кровь, но боли не чувствую. Пошевелил ногой, понял, что и в ногу ранен. Семенихин приказывает, чтобы я дал пять выстрелов по немецкому миномету, который установили около хаты. Встать не могу, боль под левым коленом, порвало сухожилия. Передаю миномет 1-му номеру Петренко. Петренко взял миномет, хотел сменить позицию, и в это время пуля попадает ему в плечо. Миномет взял второй номер, и его ранило.

За каких-то 15 – 20 минут вывело из строя весь мой расчет. Ранило политрука Карабаша, пуля прошла через щеку навылет и выбила ему все зубы. А пехота все бежит под ураганным огнем перебежками вперед и вперед. Сзади остаются убитые, стонут, просят о помощи раненые.

…То серьезный, то потешный,
Нипочем, что дождь, что снег, —
В бой, вперед, в огонь кромешный
Он идет, святой и грешный,
Русский Чудо-человек.

Я пролежал на том месте дотемна, истекая кровью, зажав рану рукой. Ко мне не было возможности подойти и перевязать. Когда бой перешел на другую окраину Табак-совхоза, я начал отползать. С найденной по пути лопатой я добрался до грейдера и лег. Вскоре на меня наткнулись санитары, унесли меня к озеру и перевязали. Потом приехала повозка, и нас отвезли в какую-то станицу, уложили в церкви на полу, на соломе. Здесь я встретил своего политрука Карабаша. Ему нельзя было кушать, и он стал отдавать мне свою пайку. Стал я досыта кушать.

После я попал в госпиталь в город Ессентуки. Пролежал месяца три, нестроевиком меня направили в выздоравливающий полк на реке Кубань. Оттуда я попал в город Армавир на пересыльный пункт. Из Армавира, как нестроевик, — в Минводы, на Терский военный конный завод. Из Минвод – в город Каменск на завод работать в СМУ. На заводе было очень плохо. Я решил добровольно пойти на фронт. Пошел в военкомат, мне не отказали и направили в 114 арт. полк. После чего нас всех, младших командиров обмундировали и направили в Брянские леса, где формировалась 30-я дивизия прорыва. Я был назначен командиром орудия (76 мм). Обучал молодых бойцов 1927 года рождения.

Сформировались, получили знамена полков, ждем отправки на фронт. В январе 1945 года нас привезли в Одессу.

Потом погрузили на румынский пароход и повезли в город Констанца. После направили в Болгарию, затем в Югославию, и, наконец, в Венгрию. Где-то под Будапештом шли упорные бои.

Это было под городом Шишкифервар на озере Балатон. Через некоторое время я заболел, направили в госпиталь, я отказался. Затем меня направили за 14 км от Будапешта в бывшее поповское имение. Туда сгоняли трофейный скот, и меня назначили писарем по его учету. В марте 1945 года меня командируют в Россию отправлять скот. В Бухаресте мы пошли с бойцом раздобыть добавочный корм для скота. Пока ходили, наш эшелон ушел. Мы на первом эшелоне с ранеными стали догонять. Когда пересекли румынскую границу, нам сообщили, что такой поезд здесь не проходил, он, наверное, пошел на Яссы. С эшелона нас сняли и с пограничником направили в город Черновцы на пересыльный пункт.

Оттуда направляют в город Львов в запасной полк по борьбе с бандеровцами. По документам (по ранению) – я нестроевик. Меня передают в город Умань для обслуживания аэродрома. В Умане я нес караульную службу начальником караула  на аэродроме и на гауптвахте. Командиром нашей авиадивизии был генерал-лейтенант по фамилии Гурьянов, с которым я встретился на гауптвахте Уманенского гарнизона. Он приехал проверять гауптвахту. Он оказался из Свияжска, и мы, как земляки, с ним очень долго разговаривали о том, где служил, на каких фронтах. Он мне говорит: «Молодец! И караульную службу исправно несешь. Меня и то без дежурного по гарнизону не впустил в караульное помещение». В этот день собрал он офицерское собрание и крепко их ругал за слабую дисциплину, а меня все ставил в пример. Приказал нашему командиру роты перед строем объявить от его имени мне благодарность и при демобилизации выдать мне офицерское обмундирование (или солдатское перешить), а также кожаные сапоги.

После Победы нас задержали до 8 августа 1945 года, а 9 августа я уже ехал в вагоне домой. По радио объявили, что началась война с Японией. Все мы расстроились. Думали, что в Москве нас задержат, и поедем бить японцев. Но нас не задержали, мы распрощались и разъехались по домам.

Приехал домой к жене, к детям. Старший, с 1927 года рождения, в 1944 году тоже был взят на войну и служил до 1951 года. В августе 1945 года я заезжал к нему, когда он учился в летном училище. Он мне сказал: «Я уйду из училища на войну с Японией». И сразу после моего отъезда перевелся на Сахалин воевать с японцами..

В доме нет достатка. Стал встречаться с односельчанами, которые пришли с войны, а нас пришло очень мало. Много было и таких, которые не нюхали пороха и четыре года проживали в тылу. Им было все доступно. Кому война, а кому мать родна. Я пришел в одной шинели, а они нажились во время войны. На нас, чудом оставшихся в живых, смотрели косо и жалели, что война скоро кончилась. Были все на видных местах, гоголями ходили среди наших жен. Все их махинации списали за счет войны.

Постепенно начали их выживать с насиженных мест, как трутней из улья, но не так-то это было просто. У них за время войны завязалась тесная связь между собой и районным руководством. Дружили с теми, у кого можно было пользоваться дефицитом, забыли своих родных и близких. До сих пор живут крепче фронтовиков. Здоровье не растеряли во время войны. Стал накопленный капитальчик показываться наружу: начали покупать хорошие вещи и над нами, фронтовиками, посмеиваться. А нас-то пришло с войны 40%: кто хромой, кто нездоровый. Сейчас молодежь перед старым фронтовиком-ветераном войны шапку не ломает и редко здороваются с пенсионером.

P.S.   То, что не вошло в дневник.

Мишин Е.А. Мне дед рассказывал:

«1. В 1913 году приехал его отец Артемий Андреевич из Самары. Пистолет (наган) положил на печку и разговаривает с товарищем. Дед взял пистолет, прицелился и попал в самый кончик носа товарищу. Долго его пороли ремнем.

2. Во время войны зимой ночью их рота зашла в населенный пункт. Снег валил хлопьями. Развернулись в цепь, окопались в снегу. Когда рассвело, в 10 метрах окопалась такая же рота немцев. Их не подгоняли эсесовцы, наших – НКВД. Встали и без единого выстрела разошлись.

3. Как-то дед заменял пулеметчика на высоте. Очень много немцев перебил. Всегда, когда вспоминал, плакал: Разве мне немецкие матери спасибо скажут? Они такие же солдаты…»

В 1970 году дедушка с бабушкой переехали жить в город Ульяновск.

                                    

Заключение

Поле, русское поле...
Светит луна или падает снег -
Счастьем и болью вместе с тобою,
Hет, не забыть тебя сердцу вовек!

Русское поле, русское поле...
Сколько дорог прошагать мне пришлось!
Ты моя юность, ты моя воля,
То, что сбылось, то, что в жизни сбылось.

Припев:  Hе сравнятся с тобой ни леса, ни моря,
Ты со мной, мое поле, студит ветер висок.
Здесь Отчизна моя, и скажу, не тая:
- Здравствуй, русское поле,
Я твой тонкий колосок.

Поле, русское поле...
Пусть я давно человек городской,
Запах полыни, вешние ливни
Вдруг обожгут меня прежней тоской.

Русское поле, русское поле...
Я, как и ты, ожиданьем живу,
Верю молчанью, как обещанью,
Пасмурным днем вижу я синеву.

Передал воспоминания внук автора Мишин Евгений Александрович
www.world-war.ru