Первый ночлег на свободе

Первый ночлег на свободе

Итак, в этом селе нам посчастливилось хорошо поднажиться кусочками хлебушка. Набрали и вышли из села. Время было уже к концу дня. Конечно, можно было и заночевать в этом селе, но постеснялись из-за этих проклятых вшей. Прошли несколько километров. Опять увидели на поле подобную солому. В ней-то и был наш первый ночлег. Ночи стояли еще холодные, даже небольшие заморозки, но для нас это было не страшно. Мы хорошо зарылись в солому и почти всю ночь вели разговоры о планах в дальнейшей нашей жизни. Да, свобода-то она свобода, но дан недельный срок нам прийти на свое местожительство. Долго бродить нельзя – об этом мы предупреждены. Мой собеседник говорит: «Ну, как ты, Василий, думаешь?» Я говорю: «Вот где-то бы нам устроиться на работу, в каком-нибудь колхозе. Работу я люблю. А там – как Бог даст. Может, скоро закончится война, потом видно будет». Тогда он говорит: «Вот это правильно, что действительно – как Бог даст. «Без Бога не до порога», так старые люди говорят. Помнишь, когда ты стоял перед фашистами, где шла регистрация? Ты был как белое полотно, а я стоял позади тебя и без конца творил молитву, чтобы ты не спутался перед ними. И так всё благополучно прошло. Ясно?» Тогда я от радости своей и говорю: «Ой, какое тебе спасибо, Шура! Тебя, наверно, Бог послал ко мне. Ведь я-то тоже признаю Бога». Он говорит: «А давно ты стал верить в Бога?» Я говорю: «С самого детства». – «Тогда ты молодец. Помни мои слова: какие бы трудности ни были, всё равно обойдутся благополучно, только верь в Бога. В поле будем жить – и волки нас не тронут, стрелять будут в тебя – а не попадут. Конечно, другому скажешь – он надсмеется, а сам пустой как барабан. Вот такие-то и остались в лагере, которые не признают Бога. И помнишь, когда немцы угрожали, сколько человек вышли из строя? Значит, им не быть на воле, они не призывали на помощь Бога, и нервы у них не выдержали». И так, в таком приятном разговоре всю почти ночь и провели. А сами нет-нет – да и обратно за свои кусочки, так как сразу досыта поесть-то было опасно. И таким путем первую ночь мы провели в великой радости, спали как в родном доме и на хорошей постели.

Второй день на свободе

Наступило утро. Все свои пожитки поели, настроение бодрое. Смотрим кругом: поля да поля, и конца-края нет. Мой попутчик говорит: «Ну что, Василий, давай обратно делать «баню». Я говорю: «Обязательно, а то опять будут ползать по нас вши и кто-нибудь спросит: «А у вас воши е?» Так и решили. Разделись и хорошо выколачивали своих лагерных паразитов. Силы уже у нас появилось побольше, ведь всю ночь почти жевали свои добрые кусочки. И так собрались и снова пошли дальше, куда ведет дорога.

Долго шли до другого селения, так что уже проголодались. Нашли большую лужицу водички и хорошо ею подкрепились. Через некоторое время появилось вдалеке какое-то село, и стали свой путь держать на него. Ходили мы, конечно, еще очень медленно. Во второй половине дня, наконец, пришли. Нас тоже там встретили неплохо. А что касается ночлега, то надо обязательно явиться к старосте села: куда он направит – в тот дом и идти, да и проверит документы.

Местные жители говорили, что «все предупреждены: на ночь никого не пускать. А кто пустит кого и узнают из полиции – то дают 10 розгов». Везде и всюду царила немецкая палочная дисциплина. Во всех селах были полицейские, староста, комендант из числа жителей и немецкий жандарм. Поэтому мы направились к старосте, чтобы нас устроили где-то на ночлег. Не всегда же нам спать в соломе, да и ее близко-то не бывает. Староста хорошо посмотрел наши паспорта и дал указание: «Зарегистрировать и устроить на ночлег». Полицейские повели нас: одного в один дом, а другого – через два дома дальше. Всё это нам понятно, так как нам нет доверия.

Добрая хозяйка

Когда меня привели к одной хозяйке на ночлег, то оказалось, что эта старушка была особо добрая. Спрашивала о нашей жизни в лагерях, душевно выслушивала и удивлялась. Также интересовалась о моих родителях и очень сердечно сочувствовала, что они обо мне ничего не знают, где я нахожусь. Приготовила хороший ужин – для меня это было великим праздником. А когда пришла пора ложиться спать, я ей говорю: «Мне вот что-нибудь бросьте на пол – я и тут усну». А она говорит: «Ни в коем случае. Ты и так намучился в лагерях, да еще тут будешь лежать на полу. Я сама лучше лягу на пол, а ты вот на кровать, и никаких разговоров». Тогда я признался, что мы, мол, еще не избавились полностью от вшей. Она говорит: «Ну и пусть будут и вши, пусть и для нас будет какая-то малейшая трудность. Вы, – говорит, – такие трудности имели не по своей воле. А мы живем пока – слава Богу, земелька нас годует (то есть «кормит»). Так что, Васыль, ложись вот на мою кровать и спи как дома». Да, как бы я не хотел ложиться на хорошую постель, но хозяйка так и заставила. Спал, конечно, очень беспокойно, чувствовал себя очень стеснительно из-за этих вшей. Утром проснулся раньше хозяйки и смотрю – своим глазам не верю – простынь-то стала пестрая: такое множество наших насекомых на белой материи – это, надо сказать, великий страх. И откуда им взяться? Ведь мы дважды их выколачивали в той соломе. Я как увидел – и быстро стал собираться, а постель каким-то одеялом покрыл и простынь ту скомкал в кучу, чтобы паразиты не расползлись повсюду. Хозяйка тоже стала вставать и готовить мне завтрак. А я от стеснения стараюсь быстрее бежать. Она говорит: «Вот зараз покушаешь и пидешь». А я говорю, что «не привык так рано кушать-то, спасибо. А то товарищ мой будет меня ждать». А она опять говорит: «Да вин гукнет». (Это значит «крикнет»). Но я от своей чрезвычайной скромности всё же пошел из ее хаты. Она кой-что дала мне в дорогу покушать, я её поблагодарил за всё доброе. Пошел к тому дому, где ночевал мой попутчик, и его ожидал, когда он выйдет. Вышел мой товарищ, и снова мы направились в путь – но неизвестно куда.

Крупное село Черненко

И так мы ходили из одной деревни в другую, и всё указанное время истекло. А ведь надо где-то устроиться на постоянное местожительство, иначе можем получить неприятность за бродячую жизнь. Дошли до села Черненко. Еще не входили в него, сели отдыхать у околицы. Майские дни пригревали нас, да не только нас, а и всю природу. Это село утопало в садах: целые гектары виноградника и большое количество различных фруктовых деревьев. Таких красивых садов нам еще не приходилось видеть на своем пути.

Через некоторое время к нам стали подходить сначала малолетние дети, потом женщины, старые и молодые. Осыпали нас различными вопросами – успевай только отвечать, очень нам сочувствовали о нашей тяжелой жизни. Приглашали в село: «Пидэм, кажу, в наше село, мы хоть вас нагодуем, а то, пожалуй, кушать хотите». А мы день ото дня стали смелее, и милостыньку попросить для нас ничего не составляло. Пошли в село. Нас стали кормить, прямо на улице. Также собирались люди и интересовались, кто чем. Одни спрашивают: «Далече ли идете?» Другие говорят: «Вы видкиль будете?» Что можно было, то и говорили, а что касается нашего обмана немцев – об этом ни одного слова. Отвечали, что оттуда, как было указано в паспортах наших.

Это село как-то нам понравилось, и мы задумали заночевать в нем. Обычай их нам известен: нужно явиться в управление, где находятся комендант, староста и полицейские. Когда мы явились в управление, то полицейский направил в кабинет старосты. Тот выслушал нас о том, что мы бы хотели остаться в этом селе жить и работать. Он был как будто, судя по его взгляду, не против. Встал из-за стола и повел нас к коменданту села. Комендант – из числа местных жителей, ему подчиняется всё село и вся полиция, он имеет право дать указания за какую-либо провинность – «розги», «избиение человека», и также может помиловать. Староста ему и говорит: «Вот, Иван Сергеевич, веду тебе работников. Эти хлопцы желают у нас в селе жить и работать. Хочешь – побеседуй с ними». Тогда Иван Сергеевич потребовал у нас документы. Мы ему подали, а сами стоим перед ним по обычной армейской дисциплине. Когда он увидел, что мы стоим, предложил сесть. Мы сидим, а сами кругом поглядываем. На видном месте на стене висят жестокие плети с нагайками.

Посмотрел комендант наши паспорта и стал задавать вопросы: «Почему не хотите на свое местожительство?» Мы отвечаем, что «узнали через близких людей: у нас там никого в живых-то не осталось, все погибли во время сильных боев; чего пойдем туда – только расстраиваться». А сами сделали такой вид, страшно печальный. Тогда Иван Сергеевич еще раз посмотрел на нас и говорит: «Да я, собственно, и не против, но как посмотрит районная жандармерия на это?» Потом посмотрел на старосту. Староста сидел возле него и без конца разглаживал свои усы и лысину, мужик был уже в годах, а ростом был как высокое дерево. «Так что же, товарищ староста, примем, кажу, чи що? Работу им найдем?» Староста отвечает: «Да работы-то у нас много, кажу, тилько нэ лэнысь робыты». Тогда Иван Сергеевич нам говорит: «Так вот что, хлопцы: вначале нужно прописаться, встать на учет в районе, тогда мы вас примем в свое село. Это нужно вам явиться в районный городок Каховка, в главную жандармерию». Мы немного осмелились и говорим: «Иван Сергеевич, а вы – хорошо было бы для нас – что-нибудь написали, а то там с нами и не будут разговаривать. Тем более пленные. Люди, конечно, всякие бывают, но нас что-то недолюбливают». Тогда Иван Сергеевич как-то с оживлением взял листок бумаги и стал писать. А может быть, что мы его назвали по имени-отчеству, ему и стало приятно на душе. Написал свою писулю и поставил штамп с фашистским знаком, подает нам и говорит: «Вот, пожалуйста. Как пропишетесь, тогда зайдете ко мне». Мы, конечно, его поблагодарили и говорим: «Иван Сергеевич, мы это пойдем завтра, а вот сегодня нам нужно заночевать где-то в вашем селе». И так он распорядился, дав указания полицейским: «Одного устройте там-то, а другого – вот, примерно, к бабе Петушихе: они живут вдвоем с дедом, им не будет скучно», – и немного улыбнулся. Так полицейские и сделали: моего друга – на один край деревни, а меня – на другой край деревни, вот именно что к бабе Петушихе, которую так звали по прозвищу.

Моя жизнь у бабы Петушихи

Оказывается, что фамилия им Петуховы, а по деревенскому прозвищу их зовут дед Петух и баба Петушиха. Но больше всего славилась баба Петушиха, и в доме-то всю власть держала именно она. Деда почти и ни за что считала, да и дед был по сравнению с ней уже гораздо дряхлее, кое-как ходил и дела домашние делал с великим трудом и с отдыхом. Было у них хозяйство: корова, куры да и хороший огород по деревенскому обычаю. Когда меня привели к бабе Петушихе, я с ними познакомился. Долго мы сидели и рассуждали – баба Петушиха уж очень-то любила поговорить. Она спрашивала, как мы жили в лагерях, и очень сочувствовала нашей жизни. Я в этот же день стал им помогать по хозяйству: качать воду из колодца, чистить у коровы сарай, подметать двор, убирать навоз и так далее. Конечно, в своем хозяйстве дела всегда бывают, а для меня эти дела не страшны: я ведь парень деревенский, всю эту работу очень люблю.

Баба Петушиха меня хорошо покормила: суп мясной, каша была пшенная молочная. Одним словом, я как в рай попал, ем и глазам не верю, всё происходит как во сне. Баба Петушиха сказала: «Смотри, Васыль, если пропишетесь в наше село, то приходи прямо к нам и будешь у нас жить. У нас с дидом тоже был сыночек Васыль, но погиб на фронте». После этого она тут же подняла свой фартук и стала вытирать слезы на глазах. Вначале плакала тихо, а потом стала всё громче да громче. Смотрю на нее – и действительно мне стало жалко ее, как свою мать. Дед лежал на кровати и тоже, слышу, хмызгает носом, плачет и приговаривает: «Ой, Васыль ты мой Васыль, не дождался я тебя и помощи твоей». И так оба расплакались, в доме получились как похороны. Глядя на них и у меня полились слезы, и все втроем сидим и плачем. Я плачу потому, что где-то бедная моя мать также обливается слезами и не знает моей жизни, уже давно, наверное, считает погибшим. Последнее письмо послал я с Одесского фронта, уже проходит около года, и она не знает обо мне ничего, где я находился. И хорошо, что не знает, а если бы знала, то она не перенесла бы эту тяжесть мучительной моей жизни.

И вот подходит дело к ночи. Баба Петушиха подготовила мне постель, и даже в отдельной комнате, или же как в задней. А в передней они сами находились. Уснул я крепким сном. Проснулся раньше бабы. Было, но не так много на моей постели вшей, и я их хорошенько вытряхнул, и стал заниматься по хозяйству во дворе. Когда баба Петушиха встала доить корову, у меня уже было везде чисто подметено. Она как увидела, так и ахнула, и говорит: «Ой, Васыль, чи не спал, чи що? Зачем так рано встал? Спи да спи, кажу». А я ей говорю: «Да я уже выспался, не хочу больше». А сам думаю: я ведь встал из-за этих проклятых вшей, а то и до сих пор бы спал». Через некоторое время встал и дед, посмотрел – а во дворе чистота, «иголку потерянную найдешь». Дед от удовольствия даже прослезился и стал благодарить меня, готов поцеловать – вот какой он был довольный. Баба Петушиха тут вскоре стала звать меня: «Васыль! Пидем, кажу, снидать». Это значит «завтракать». Тут она мне и молока налила большой бокал. Я хорошо покушал и поблагодарил их. Потом заходит ко мне мой попутчик Шура и говорит: «Ну как ты, Василий, не передумал пойти в Гестапо?» Я говорю: «Страшновато, а идти надо. Пойдем. Что Бог даст, то и будет». И тут же баба Петушиха сказала: «Айда, идите, кажу, с Богом, да и быстрее возвращайтесь».

Продолжение следует.