Период жизни в Ермаке

Римма Волкова

Начало шестидесятых годов прошлого века. Целинная эпопея в разгаре. Средства массовой информации переполнены сообщениями о «Казахстанском каравае», постоянно публикуются правительственные указы о награждении передовых областей Казахской ССР «за крупные успехи, достигнутые трудящимися в увеличении производства зерна». В целинной республике возводятся гигантские «стройки коммунизма». В их числе в Павлодарской области на Иртыше  началось строительство мощного завода ферросплавов и не менее мощной Ермаковской ГРЭС. При них создавались медсанчасти, где требовались врачи. И моему мужу, выпускнику Ленинградской военно-медицинской академии, после хрущевской демобилизации из армии предложили поехать на работу  в Казахстан, более того – в город Ермак Павлодарской области. А это его родина! Там жили его родители, братья, друзья детства. Так мы стали на несколько лет целинниками.

Но сначала о том, как Федя Волков, родившийся  в исконной старообрядческой семье в глухом  казахском ауле, носившем имя легендарного Ермака,  сумел добраться  до  Ленинградской  военно-медицинской академии имени С.М. Кирова, закончить её с отличием  и стать врачом. В начале Великой Отечественной войны в Казахстан из Поволжья,  Крыма и Украины выселили немцев, которые обосновались  в России еще в далекие екатерининские времена. В дикие казахские степи были депортированы и народы Северного Кавказа – чеченцы, кабардино-балкарцы, ингуши, авары. Условия переселения были жуткие. Моя свекровь вспоминала, как в  январскую стужу на площади у «Чайной» выгружали  из крытых военных машин депортированных – женщин с детьми, стариков, их убогий скарб. Выгружали и бросали. Местный народ разбирал ссыльных по домам. Многие из них, так и не сумев приспособиться к суровым условиям Казахстана,  умирали от голода, холода, несправедливости и бессилия. Но поволжские немцы сумели в основной свой массе выжить. Они  сразу же стали объединяться в артели, организовывали свои совхозы, строили мельницы,  у них были крепкие дома с цветными палисадниками и огородами, более того, они оказали культурное влияние на жизнь и быт местного населения (в основном русских и украинцев), научив их не только коптить свиные окорока и  заготавливать мясные и овощные консервы: немцы  были грамотными и учительствовали в школах. И один из учителей,  Петр Карлович Моос, однажды пришел к Фединой матери Пелагее Фаддеевне и сказал: «Ваш Федюшка заканчивает  десятилетку, ему надо учиться дальше, он способный». «А  где учиться?» « В военном училище или в академии, там бесплатно одевают и кормят. В Ленинграде, например, есть Военно- инженерная академия». И умная Федина мама решила отправить своего сына учиться в Ленинград.  Шел 1946 год – первый послевоенный. Нищета, голодуха по всей стране. Собирали Федю всей родней: насушили сухарей, Анна, вдова погибшего на войне старшего брата Ивана, отдала мужнины полузасохшие ботинки и свое зеленое пальто в талию. Федя с самодельным вещмешком, в котором лежал аттестат об окончании школы  и сухари, поехал в северную столицу. Вместе с ним отправился и его одноклассник Вася Турбаев.

Приехали ребята в Ленинград, вышли из вокзала и обомлели. Все дома – каменные! А у себя в Казахстане они только глинобитные мазанки видели. Пошли по Невскому, руками гладили каменные дома, глазели на памятники, подавленно молчали – для них это было чудо! Дошли до Медного всадника. Погрызли сухарей и решили искать Военно-инженерную академию, а вещмешки спрятали в кустах у медного Петра Первого. Нашли академию. Вернулись за вещами. А тут беда! У Феди мыши сгрызли все сухари и половину аттестата зрелости. Пропали документы! Что теперь делать? Но все-таки поплелись в академию. Там им сказали: «Пока  располагайтесь  в спортзале, а завтра с утра будем разбираться». Легли на полу вместе с такими же, как они, ребятами со всех концов страны. Вдруг среди ночи крик: «Братва, айда в Военно-медицинскую! Там тушенкой кормят!». Половина абитуриентов повскакала и помчалась в Медицинскую академию — она была рядом, у Финляндского вокзала. И Федя с Васей тоже помчались! Шибко голодные были. Так хлопцы из далекого степного края Федя Волков и Вася Турбаев стали военными врачами. По окончании академии их обоих, как отличников, направили в первую  после войны топографическую экспедицию по Северному морскому пути. Во Владивосток  шли несколько месяцев. До демобилизации служили на Тихоокеанском флоте.

Но вернусь к целинному, «ермаковскому» периоду моей жизни.  Поезд « Москва – Павлодар»  медленно подходил к перрону. Меня с трехлетним сыном (муж приедет в Ермак позже) встречает  свекор Матвей Павлович Волков, коренастый, крепкий старик с черной бородой, кланяется, берет вещи, сажает нас  в телегу с сеном, и мы едем в Ермак, это 50 километров от Павлодара.  Степь да степь кругом, вдоль дороги редкие столбы электропередач, ни деревьев, ни кустов. У въезда в город стоит огромный памятник  «Ермаку Тимофеевичу от благодарных целинников» (по преданию именно здесь в Иртыше утонул легендарный «покоритель диких племен Сибири». После распада СССР  памятник за одну ночь был снесен «дикими племенами», а город переименован: Ермак стал называться Аксу).

Едем на телеге дальше. А где же город? Деревня деревней,  одни глинобитные  мазанки, на проезжей части дороги чумазые дети — казачата и русские — с собаками играют.  Совхозная «Чайная», магазин, керосиновая лавка – глинобитные. Подъехали к вкопанной по самые наличники мазанке за деревянным забором. Встречает нас Федина мама – Пелагея Фаддеевна, со слезами  целует меня, берет на руки внучка, снова  плачет.

На фото слева-направо: Фаддей Максимович Табаков, Матвей Павлович Волков и Пелагея Фаддеевна Волкова с первенцем Ванюшкой.
Фото. Самара. 1915 год.

Волковы были из  самарских старообрядцев, еще в царские времена бежавших от гонителей веры на  новые российские земли. Крестились двумя перстами. Моя свекровь, «бабушка Поля», твердо следовала правилам своей веры: «С мирскими и «нечистыми» (другой, троеперстной веры) не есть, не пить, не вкупе (т.е. вместе) Богу молиться». Все в доме делилось на «чистое» и «нечистое». У каждого была своя посуда – тарелка, ложка, чашка, для «мирских» была  отдельная посуда. В избе при простоте обстановки была «чистая бедность», идеальный порядок, много старинных икон. По субботам – обязательная баня, она была под одной крышей с домом.  В «первый пар» шла бабушка, потом снохи с детьми, за ними – мужчины. Приходили соседи, знакомые, бабушка никому не отказывала ни в бане, ни в столе, ни в ночлеге. У нее в доме постоянно кто-то «гостевал»: все окрест знали странноприимный дом «бабушки Волковой». Среди них помню маленькую старушку немку Лизавету по прозвищу Старчиха (фамилия ее была Штарк);  сухую, как стручок, казашку Мукзузу, которая, отправляясь из степного аула в Павлодар к сыну, по дороге всегда останавливалась на ночь у «баушк Пелагей». Для всех странниц у бабушки Поли был открыт стол, кипел  самовар,  при всей строгости старообрядческой веры она была женщиной необыкновенной доброты и гостеприимства. «Судите по делам их»… В её доме я видела христианскую веру в действии. И это сыграло главную роль в моем приходе к Богу. 

Несколько раз приезжал из дальнего степного совхоза и двоюродный брат мужа Фаддей с женой Ритой,  скромной, бессловесной женщиной (немкой, из ссыльных), у него были какие-то дела в райвоенкомате. Они останавливались у тети Поли на ночь: расстояния в Казахстане огромные, за один день туда и обратно не управишься. Как-то в один из приездов с Фаддеем случился страшный эпилептический припадок. С трудом удалось его откачать. Наутро, придя в себя, он сказал, что у него нет больше сил ходатайствовать о возвращении боевых наград,  после каждого такого похода в военкомат  он  «умирает в  падучей».  Я спросила: « А почему у вас отобрали награды?».  Фаддей (седой и изможденный, а было ему чуть больше сорока) с горечью посмотрел на меня и ответил: «Если буду рассказывать о себе, а это значит и переживать все снова, то  не выдержу, умру». Позже узнала о его трагедии. Его родной отец, русский, умер молодым, мать (сестра Фединого отца) снова вышла замуж – за казаха,  и тот дал  приемному сыну свою фамилию. И стал русский мальчик Фаддеем Ивановичем Кабылбековым (нарочно не придумаешь!). Под этой фамилией  и  был призван  на Великую Отечественную войну. Служил полковым разведчиком, имел боевые ордена и медали. Но везде к нему зорко присматривались чекисты и контрразведка: «Почему русский парень (ярко выраженный блондин с голубыми глазами) носит нерусскую фамилию?». Но как-то все сходило. Перед окончанием войны группу войск, где служил Фаддей, перебросили на Дальний Восток: здесь Япония грозила нападением. И вот тут-то  его и прихватили наши славные чекисты. Фаддею «пришили дело»:  шпионаж в пользу Японии — и приговорили к расстрелу.  Фаддей  убеждал следователя, что  он носит фамилию  неродного отца, а после войны  намерен  хлопотать о смене казахской фамилии на русскую — по матери он был Волков. «Тогда пусть твоя мать подтвердит это», — ответили ему чекисты. И Фаддей написал в Казахстан матери. А  «родная душа» ему не ответила.  Я видела эту угрюмую женщину (она тоже  изредка ночевала в доме Волковых), похожую на сектантку, —  фанатичку, носившую железные цепи  под одеждой. Так вот, следователи ждали ответа почти год (а Фаддей все это время находился в камере смертников, там он и поседел) и, не дождавшись, решили привести приговор в исполнение. И случилось чудо. К нему в камеру пришел вдруг вновь назначенный следователь – майор, по виду нерусский, узкоглазый. «Ты родился в Казахстане?» «Да». « В  степном ауле таком-то?» «Да». «Знаешь  семью учителя Жургумбая?» «Знаю». «Это ты спас его сынишку Митю — Митхата?».

И Фаддей вспомнил, как мальчишками они купались в Иртыше, маленький сын школьного учителя Жургумбая, не умея плавать, стал тонуть. Десятилетний Фадюшка бросился в воду и вытащил его на берег. На другой день  пришел к его матери учитель и говорит: «Твой сын спас моего сына. Чем тебя отблагодарить? У меня старший сын в Алма-Ате работает большим начальником, он все сделает.». Мать ответила «Хочу швейную машинку». И через некоторое время старший сын Жургумбая – военный человек — привез из Алма – Аты  подольскую швейную машинку, по тем временам вещь редчайшую и очень дорогую. У казахов есть древний и мудрый обычай: молодая семья отдает своего первенца на воспитание пожилым родителям — со стариками должны обязательно жить внуки, и тогда старость будет полноценной. Выходило, что старший сын учителя Жургумбая — военный следователь, служивший на Дальнем Востоке, — был родным отцом мальчика, которого спас Фаддей. И он подтвердил личность «японского шпиона» Фаддея Ивановича Кабылбекова. Домой  Фаддей вернулся физически и морально уничтоженным. Сил хватило  только на то, чтобы сменить фамилию, он стал Волковым. А уж о  возвращении военных наград и говорить было нечего.

Видела я в Казахстане и семьи высланных чеченцев, ингушей. Они держались обособленно, мужчины ходили с высоко поднятыми головами, за ними шли женщины в черном. Ссыльные немцы тоже «держали оборону»: женились только на своих и выходили замуж только за своих. Правда, одна из бабушкиных внучек Люба вышла замуж за парня из немцев, с которым училась в школе, и когда в девяностых годах советские немцы подались на свою историческую родину, уехала вместе с его семьей в Германию. Где ты сейчас,  наша милая Любушка?

 Моя свекровь родила десять детей. Половину Бог взял еще в младенчестве. Старший Иван погиб на фронте, средний Тимофей (самый талантливый и яркий из молодых Волковых) умер после войны от полученных ран, единственная девочка Ксеночка утонула в весенний разлив в десятилетнем возрасте. «Бог дал, и Бог взял мою единственную дочку, значит, буду доживать свой век в одиночестве», — часто повторяла Пелагея Фаддеевна и вздыхала.  Бабушка пекла необыкновенной вкусноты пироги: с картошкой, капустой, черемухой. А уж блины у нее были – высший класс! Она любила повторять: «Была бы корова да курочка, состряпает и дурочка». В хозяйстве были и корова и куры, и бабушка не жалела сдобы. Но уж когда постилась, так  постилась. Варила постный борщ, пекла постные пироги, к чаю всегда были сушки, баранки и любимая карамель «Лимончики».  Бабушка научила нас пить крепко заваренный чай по-казахски: со свежими сливками — каймаком. Двор стариков Волковых всегда был полон детьми – и своими, и чужими, —  и когда бабушка Поля садилась за сепаратор, то к ней в очередь с чашками, блюдцами, ложками выстраивались маленькие «волчатки» и их друзья, пришедшие играть во двор. Это надо было видеть.

Малограмотная, она бережно хранила и часто читала по складам огромный старинный фолиант – рукописную Библию, которую самарские старообрядцы Табаковы передавали из поколения в поколение. «Этой Библией батюшка благословил меня, когда замуж выходила за Матвей Павлыча», — часто повторяла она, бережно завязывая уголки большого плата, в который  заворачивала семейную реликвию. И строго добавляла: «Когда умру, передайте Книгу семье Табаковых, в Самару»… Умерла бабушка Поля, когда мы уже уехали из Ермака. У нее был запущенный тромбофлебит, не прошли даром и многочисленные роды, и непосильный труд в колхозе в военные годы, да еще приходилось по весне  босыми ногами месить глину — для обновления хаты к Пасхе… Ее положили в районную больницу, когда уже было поздно. Началась гангрена. Спасти могла только ампутация ноги. «Нет! — твердо сказала бабушка Поля. — За мной некому ухаживать. Дети, снохи живут далеко…» И однажды, когда она лежала под капельницей, а в палате никого не было, вырвала иглы из вен, а прибежавшим врачам сказала: « Все! Не подходите ко мне. Буду умирать…».  И через три дня отошла ко Господу. А ее завещание – вернуть Святую Книгу старообрядцам Табаковым в родную Самару – было исполнено.

Особый рассказ о Федином отце – Матвее Павловиче Волкове. Это была ярчайшая личность. Родом из  Вольного сибирского казачества. Помню, в шестидесятых годах он приехал в Москву, так ему  столичные жители на улицах не давали проходу: останавливали, приветствовали,  восторженно трясли за руку, просили вместе сфотографироваться, проявляли  высшую степень  уважения: «Папаша, разреши тебя угостить стопочкой …» Дед, который обладал необыкновенным даром витиеватой речи, отвечал на это так: «Не имею достоинства ломиться в амбицию, но не возражаю». Московские мужики  балдели от него. Да и было от чего: он был  потрясающе колоритен!  Краснощекий, с густой полуседой бородой (старообрядец, он никогда не брился, только бороду равнял ножницами), в флотской шинели нараспашку, в  офицерском кителе (обмундирование с сыновьего плеча), в кирзовых сапогах на кривых кавалерийских ногах (сапоги, естественно, были густо смазаны дегтем), в форменной казачьей фуражке с чубом набекрень, он с достоинством, уверенно, по-военному шагал по столице.

Это был человек из другого, дореволюционного мира, представитель истребленного в советское время казачьего сословия – опоры Царя и Отечества. Неведомо как сохранившийся  русский типаж, мимо которого нельзя было пройти, не оглянувшись. В Гражданскую дед воевал в рядах, естественно, белых. В свой единственный визит в Москву — в год 50-летия Советской власти —  он  случайно увидел по телевизору в старой хронике «врага революции, деятеля Белого движения в Забайкалье и на Дальнем Востоке»  атамана Семенова. Дед вскочил, вытянулся в струнку и так стоял по стойке «смирно», отдавая честь своему командиру, пока не кончились кадры хроники. Был очень взволнован «встречей» со своим атаманом, с которым уходил  в Китай, где скитался шесть лет.

По возращении на родину легко отделался ссылкой на трудовой фронт – на строительство Магнитогорского металлургического комбината. Бабушка верно ждала его много лет, к ней, красавице, не раз сватались, но она продолжала ждать «мужа, Богом данного». А замуж ее отдали в шестнадцать лет. На казачьем празднике дочь пимоката Фаддея Табакова  (семья катала пимы — валенки) Полюшка упала в обморок:  молодой казак с густым чубом  в таком стремительном темпе  джигитовал на лошади, что у нее закружилась голова. И через день этот казак  прислал  к ее родителям, старообрядцам,  сватов. Жили они тогда в Самарской губернии. Потом подались от притеснений  властей на вольные земли Казахстана, там и образовалось на месте глиняного казахского аула старообрядческое поселение: в  Ермаке большинство русских жителей признавало только «двуперстную» веру. Жизнь у бабушки Поли была трудной: дед в молодости любил выпить, погулять, а иной раз и рукоприкладствовал. Побьет по пьянке, а наутро валяется в ногах: «Прости, ради Христа, узюминка моя». Одним словом,  все было по-русски: «Люби как душу, тряси как грушу». Гонял ее и детей до тех пор, пока не подрос старший Ванюшка. Вот как рассказывала  сама Пелагея Фаддеевна: «Пришел отец как-то вечером после работы (совхозные бахчи стерёг), как всегда, навеселе. Уже на подступах к дому засучивает рукава: «Кто здесь по углам прячется. Я вам щас покажу …» Вышел ему навстречу старшенький Ванюшка (ему тогда лет 14 было), побледнел весь и говорит: «Хватит над нами измываться. Не трогай мать! У меня тоже кулаки». Отец остановился, сник: «Ты что, сынок? Я ничего, сынок….»  И с тех пор руки ни на кого не поднимал.

В сорок первом призвали Ванюшку на войну, он с 1915 года был. Провожали мы новобранцев на пристани в Ермаке. Народу собралось, все прощаются, плачут. А он на какую-то железку на пароходе залез и кричит: «Я вернусь! Ждите меня, мама, Нюся». Нюся, жена его молодая, беременная осталась. Он кричит: «Вернусь!»,- а сердце мне говорит: «Нет, не вернется Ванюшка. В последний раз его вижу. Так и вышло».

Вдовая старшая сноха – Нюся, Анна Ивановна Морозова —  всю жизнь прожила со стариками Волковыми, замуж больше не выходила.

Разных людей встречала я во время своего пребывания в Ермаке. В те годы Казахстан был ссыльным краем, одним из островов архипелага ГУЛАГА. «Сталинские курорты» за колючей проволокой были повсюду, были они и в угольных копях Экибастуза (город шахтеров был рядом) и  Караганды, а уж ссыльные поселенцы – на каждом шагу. Но и вольные люди со всего СССР сбегались в эти места: от бед,  алиментов, тюрьмы, после разводов, в поисках работы. Везде не хватало профессиональных кадров. В  редакцию районной газеты «Ленинский путь», где я работала, постоянно  приходили наниматься «ходоки» — газетчики, уволенные за пьянство.

Знойным летним днем входит, бывало, в редакцию такой «кадр»: мы узнавали его по валенкам, привязанным к потрепанному чемодану. Как пошел человек зимой «по городам и весям», так и странствует целый год с валенками наперевес из одного района в другой… Одним словом, советские типажи из «Леса» Островского: «Ты куда? Из Костромы в Самару». «А ты?  Из Самары в Кострому». Много было среди них и бывших фронтовиков, переломанных войной. А жизнь шла своим чередом. Облагородили эти дикие степные края целинники, молодые патриоты из разных уголков страны, среди которых были агрономы, зоотехники, учителя, врачи. В те времена целина была процветающим краем:  урожаи зерновых в степных районах республики Казахстан были действительно небывалые. «Казахстанский каравай» позволил накормить страну в тяжелые годы. Правда, его хватило ненадолго.

Текст для публикации подготовила Р.Г. Волкова
www.world-war.ru